ты отныне

Нашему братству чужой: кто господнее иго отринул,

Тот и господним крестом себя украшать недостоин».

Так магистер сказал, и в толпе предстоявших поднялся

Громкий ропот, и рыцари ордена сами владыку

Стали молить о прощенье; но юноша молча, потупив

Очи, снял епанчу, у магистера строгую руку

Поцеловал и пошел. Его проводивши глазами,

Гневный смягчился судья и, назад осужденного кротким

Голосом кликнув, сказал: «Обними меня, мой достойный

Сын: ты победу теперь одержал, труднейшую первой.

Снова сей крест возложи: он твой, он награда смиренью».

Суд божий*

Повесть

Был непорочен душой Фридолин; он в страхе господнем

Верно служил своей госпоже, графине Савернской.

Правда, не трудно было служить ей: она добронравна

Свойством, тиха в обращенье была; но и тяжкую должность

С кротким терпением он исполнял бы, покорствуя богу.

С самого раннего утра до поздней ночи всечасно

Был он на службе ее, ни минуты покоя не зная;

Если ж случалось сказать ей ему: «Фридолин, успокойся!» —

Слезы в его появлялись глазах: за нее и мученье

Было бы сладостно сердцу его, и не службой считал он

Легкую службу. За то и его отличала графиня;

Вечно хвалила и прочим слугам в пример подражанья

Ставила; с ним же самим она обходилась как с сыном

Мать, а не так, как с слугой госпожа. И было приятно

Ей любоваться прекрасным, невинным лицом Фридолина.

То примечая, сокольничий Роберт досадовал; зависть

Грызла его свирепую душу. Однажды, с охоты

С графом вдвоем возвращаяся в замок, Роберт, лукавым

Бесом прельщенный, вот что сказал господину, стараясь

В сердце его заронить подозрение: «Счастьем завидным

Бог наградил вас, граф-государь; он дал вам в супруге

Вашей сокровище; нет ей подобной на свете; как ангел

Божий прекрасна, добра, целомудренна; спите спокойно:

Мыслью никто не посмеет приблизиться к ней». Заблистали

Грозно у графа глаза. «Что смеешь ты бредить? — сказал он. —

Женская верность слово пустое; на ней опираться

То же, что строить на зыбкой воде; берегися как хочешь:

Все обольститель отыщет дорогу к женскому сердцу.

Вера моя на другом, твердейшем стоит основанье:

Кто помыслить дерзнет о жене Савернского графа!» —

«Правда, — коварно ответствовал Роберт, — подобная дерзость

Только безумному в голову может зайти. Лишь презренья

Стоит жалкий глупец, который, воспитанный в рабстве,

Смеет глаза подымать на свою госпожу и, служа ей,

В сердце развратном желанья таить». — «Что слышу! — воскликнул

Граф, побледневши от гнева, — о ком говоришь ты? И жив он?» —

«Все об нем говорят, государь; а я из почтенья

К вам, полагая, что все вам известно, молчал: что самим вам

В тайне угодно держать, то должно и для нас быть священной

Тайной». — «Злодей, говори! — в исступленье ужасном воскликнул

Граф, — ты погиб, когда не скажешь мне правды! Кто этот

Дерзкий?» — «Паж Фридолин; он молод, лицом миловиден

(Так шипел предательски Роберт, а графа бросало

В холод и в жар от речей ядовитых). Возможно ль, чтоб сами

Вы не видали того, что каждому видно? За нею

Всюду глазами он следует; ей одной, забывая

Все, за столом он служит; за стулом ее, как волшебной

Скованный силой, стоит он и рдеет любовью преступной.

Он и стихи написал и в них перед ней признается

В нежной любви». — «Признается!» — «И даже молить о взаимном

Чувстве дерзает. Конечно, графиня, по кротости сердца,

Скрыла от вас, государь, безумство такое, и сам я

Лучше бы сделал, когда б промолчал: чего вам страшиться?»

Граф не ответствовал: ярость душила его. Приближались

В это время они к огромной литейной палате:

Там непрестанно огонь, как будто в адской пучине,

В горнах пылал, и железо, как лава кипя, клокотало;

День и ночь работники там суетились вкруг горнов,

Пламя питая; взвивалися вихрями искры; свистали

Страшно мехи; колесо под водою средь брызжущей пены

Тяжко вертелось; и молот огромный, гремя неумолкно,

Сам, как живой, подымался и падал. Граф, подозвавши

Двух из работников, так им сказал: «Исполните в точность

Волю мою; того, кто первый придет к вам и спросит:

Сделано ль то, что граф приказал? — без всякой пощады

Бросьте в огонь, чтоб его и следов не осталось». С свирепым

Смехом рабы обещались покорствовать графскому слову.

Души их были суровей железа; рвенье удвоив,

Начали снова работать они и, убийством заране

Жадную мысль веселя, дожидались обещанной жертвы.

К графу тем временем хитрый наушник позвал Фридолина.

Граф, увидя его, говорит: «Ты должен, не медля нимало,

В лес пойти и спросить от меня у литейщиков: все ли

Сделано то, что я приказал?» — «Исполнено будет», —

Скромно ответствует паж; и готов уж идти, но, подумав:

Может быть, даст ему и она порученье какое,

Оп приходит к графине и ей говорит: «Господином

Послан я в лес; но вы моя госпожа; не угодно ль

Будет и вам чего приказать?» Ему с благосклонным

Взором графиня ответствует: «Друг мой, к обедне хотелось

Ныне сходить мне, но болен мой сын; сходи, помолися

Ты за меня; а если и сам согрешил, то покайся».

Весело в путь свой пошел Фридолин; и еще из деревни

Он не вышел, как слышит благовест: колокол звонким

Голосом звал христиан на молитву. «От встречи господней

Ты уклоняться не должен», — сказал он и в церковь с смиренным,

Набожным сердцем вступил; но в церкви пусто и тихо:

Жатва была, и все поселяне работали в поле.

Там стоял священник один: никто не явился

Быть на время обедни прислужником в храме. «Господу богу

Прежде свой долг отдай, потом господину». С такою

Мыслью усердно он начал служить: священнику ризы,

Сто́лу и сингулум подал; потом приготовил святые

Чаши; потом, молитвенник взявши, стал умиленно

Долг исправлять министранта: и там и тут на колени,

Руки сжав, становился; звонил в колокольчик, как скоро

Провозглашаемо было великое «Sanctus*»; когда же

Тайну священник свершил, предстоя алтарю, и возвысил

Руку, чтоб верным явить спасителя-бога в бескровной

Жертве, он звоном торжественным то возвестил и смиренно

Пал на колени пред господом, в грудь себя поражая,

Тихо молитву творя и крестом себя знаменуя.

Так до конца литургии он все, что уставлено чином,

В храме свершал. Напоследок, окончивши службу святую,

Громко священник воскликнул: «Vobiscum Dominus*», верных

Благословил; и церковь совсем опустела; тогда он,

Все в порядок приведши, и чаши, и ризы, и утварь,

Церковь оставил, и к лесу пошел, и «добавок дорогой

«Pater noster*» двенадцать раз прочитал. Подошедши

К лесу, он видит огромный дымящийся горн; перед горном,

Черны от дыма, стоят два работника. К ним обратяся,

«Сделано ль то, что граф приказал», — он спросил. И, оскалив

Зубы смехом ужасным, они указали на пламень

Горна. «Он там! — прошептал сиповатый их голос. — Как должно,

Прибран, и граф нас похвалит». С таким их ответом обратно

В замок пошел Фридолин. Увидя его издалека,

Граф не поверил глазам. «Несчастный! откуда идешь ты?» —

«Из лесу прямо». — «Возможно ль? ты, верно, промешкал в дороге». —

«В церковь зашел я. Простите мне, граф-государь; повеленье

Ваше приняв, у моей госпожи, по обычному долгу,

Также спросил я, не будет ли мне и ее приказанья?

Выслушать в церкви обедню она приказала. Исполнив

Волю ее, помолился я там и за здравие ваше».

Граф трепетал и бледнел. «Но скажи мне, — спросил он, —

Что отвечали тебе?» — «Непонятен ответ был. Со смехом

Было на горн мне указано. Там он (сказали)! Как должно,

Прибран, и граф нас похвалит!» — «А Роберт? — спросил, леденея

В ужасе, граф. — Ты с ним не встречался? Он послан был мною

В лес». — «Государь, ни в лесу, ни в поле, нигде я не встретил

Роберта». — «Ну! — вскричал уничтоженный граф, опустивши

В землю глаза. — Сам бог решил правосудный!» И, с кроткой

Ласкою за руку взяв Фридолина, с ним вместе пошел он

Прямо к супруге и ей (хотя сокровенного смысла

Речи его она не постигла) сказал, представляя

Милого юношу, робко пред ними склонившего очи:

«Он, как дитя, непорочен; нет ангела на небе чище;

Враг коварен, но с ним господь и всевышние силы».

Суд в подземелье*

Повесть (Отрывок)

I

Уж день прохладно вечерел,

И свод лазоревый алел;

На нем сверкали облака;

Дыханьем свежим ветерка

Был воздух сладко растворен;

Играя, вея, морщил он

Пурпурно-блещущий залив;

И, белый парус распустив,

Заливом тем ладья плыла;

Из Витби инокинь несла,

По легким прыгая зыбям,

Она к Кутбертовым брегам.

Летит веселая ладья;

Покрыта палуба ея

Большим узорчатым ковром;

Резной высокий стул на нем

С подушкой бархатной стоит;

И мать-игуменья сидит

На стуле в помыслах святых;

С ней пять монахинь молодых.

II

Впервой докинув душный плен

Печальных монастырских стен,

Как птички в вольной вышине,

По гладкой палубе оне

Играют, ре́звятся, шалят…

Все веселит их, как ребят:

Той шаткий парус страшен был,

Когда им ветер шевелил

И он, надувшися, гремел;

Крестилась та, когда белел,

Катясь к ладье, кипучий вал,

Ее ловил и подымал

На свой изгибистый хребет;

Ту веселил зеленый цвет

Морской чудесной глубины;

Когда ж из пенистой волны,

Как черная незапно тень,

Пред ней выскакивал тюлень,

Бросалась с криком прочь она

И долго, трепетна, бледна,

Читала шепотом псалом;

У той был резвым ветерком

Покров развеян головной,

Густою шелковой струей

Лились на плечи волоса,

И груди тайная краса

Мелькала ярко меж власов,

И девственный поймать покров

Ее заботилась рука,

А взор стерег исподтишка,

Не любовался ль кто за ней

Заветной прелестью грудей.

III

Игуменья порою той

Вкушала с важностью покой,

В подушках нежась пуховых,

И на монахинь молодых

Смотрела с ласковым лицом.

Она вступила в божий дом

Во цвете первых детских лет,

Не оглянулася на свет

И, жизнь навеки затворя

В безмолвии монастыря,

По слуху знала издали́

О треволнениях земли,

О том, что радость, что любовь

Смущают ум, волнуют кровь

И с непроснувшейся душой

Достигла старости святой,

Сердечных смут не испытав;

Тяжелый инокинь устав

Смиренно, строго сохранять,

Души спасения искать

Блаженной Гильды по следам,

Служить ее честным мощам,

И день и ночь в молитве быть,

И день и ночь огонь хранить

Лампад, горящих у икон:

В таких заботах проведен

Был век ее. Богатый вклад

На обновление оград

Монастыря дала она;

Часовня Гильды убрана

Была на славу от нее:

Сияло пышное шитье

Там на покрове гробовом,

И, обложенный жемчугом,

Был вылит гроб из серебра;

И много делала добра

Она убогим и больным,

И возвращался пилигрим

От стен ее монастыря,

Хваля небесного царя.

Имела важный вид она,

Была худа, была бледна;

Был величав высокий рост;

Лицо являло строгий пост,

И покаянье тмило взор.

Хотя в ней с самых давних пор

Была лишь к иночеству страсть,

Хоть строго данную ей власть

В монастыре она блюла,

Но для смиренных сестр была

Она лишь ласковая мать:

Свободно было им дышать

В своей келейной тишине,

И мать-игуменью оне

Любили детски всей душой.

Куда ж той позднею порой

Через залив плыла она?

Была в Линдфарн приглашена

Она с игуменьей другой;

И там их ждал аббат святой

Кутбертова монастыря,

Чтобы, собором сотворя

Кровавый суд, проклятье дать

Отступнице, дерзнувшей снять

С себя монашества обет

И, сатане продав за свет

Все блага кельи и креста,

Забыть спасителя Христа.

IV

Ладья вдоль берега летит,

И берег весь назад бежит;

Мелькают мимо их очей

В сиянье западных лучей:

Там замок на скале крутой

И бездна пены под скалой

От расшибаемых валов;

Там башня, сторож берегов,

Густым одетая плющом;

Там холм, увенчанный селом;

Там золото цветущих нив;

Там зеленеющий залив

В тени зеленых берегов;

Там божий храм, среди дерёв

Блестящий яркой белизной.

И остров, наконец, святой

С Кутбертовым монастырем,

Облитый вечера огнем,

Громадою багряных скал

Из вод вдали пред ними встал,

И, приближаясь, тихо рос,

И вдруг над их главой вознес

Свой брег крутой со всех сторон.

И остров и не остров он;

Два раза в день морской отлив,

Песок подводный обнажив,

Противный брег сливает с ним:

Тогда поклонник пилигрим

На богомолье по пескам

Пешком идет в Кутбертов храм;

Два раза в день морской прилив,

Его от тверди отделив,

Стирает силою воды

С песка поклонников следы. —

Нес ветер к берегу ладью;

На самом берега краю

Стоял Кутбертов древний дом,

И волны