—

Они истлели под рукою.

И вскрылся гроб. Он к телу вопиёт:

«Восстань, иди вослед владыке!»

И проступил от слов сих хладный пот

На мертвом, неподвижном лике.

И тихо труп со стоном тяжким встал,

Покорен страшному призванью;

И никогда здесь смертный не слыхал

Подобного тому стенанью.

И ко вратам пошла она с врагом…

Там зрелся конь чернее ночи.

Храпит и ржет и пышет он огнем,

И как пожар пылают очи.

И на коня с добычей прянул враг;

И труп завыл; и быстротечно

Конь полетел, взвивая дым и прах;

И слух об ней пропал навечно.

Никто не зрел, как с нею мчался он…

Лишь страшный след нашли на прахе;

Лишь, внемля крик, всю ночь сквозь тяжкий сон

Младенцы вздрагивали в страхе.

Алина и Альсим*

Зачем, зачем вы разорвали

Союз сердец?

Вам розно быть! вы им сказали, —

Всему конец.

Что пользы в платье золотое

Себя рядить?

Богатство на земле прямое

Одно: любить.

Когда случится, жизни в цвете,

Сказать душой

Ему: ты будь моя на свете;

А ей: ты мой;

И вдруг придется для другого

Любовь забыть —

Что жребия страшней такого?

И льзя ли жить?

Алина матери призналась:

«Мне мил Альсим;

Давно я втайне поменялась

Душою с ним;

Давно люблю ему сказала;

Дай счастье нам». —

«Нет, дочь моя, за генерала

Тебя отдам».

И в монастырь святой Ирины

Отвозит дочь.

Тоска-печаль в душе Алины

И день а ночь.

Три года длилося изгнанье;

Не усладил

Ни разу друг ее страданье:

Но все он мил.

Однажды… о! как свет коварен!..

Сказала мать:

«Любовник твой неблагодарен»,

И ей читать

Она дает письмо Альсима.

Его черты:

Прости; другая мной любима;

Свободна ты.

Готово все: жених приходит;

Идут во храм;

Вокруг налоя их обводит

Священник там.

Увы! Алина, что с тобою?

Кто твой супруг?

Ты сердца не дала с рукою —

В нем прежний друг.

Как смирный агнец на закланье,

Вся убрана;

Вокруг веселье, ликованье —

Она грустна.

Алмазы, платья, ожерелья

Ей мать дарит:

Напрасно… прежнего веселья

Не возвратит.

Но как же дни свои смиренно

Ведет она!

Вся жизнь семье уединенной

Посвящена.

Алины сердце покорилось

Судьбе своей;

Супругу ж то, что сохранилось

От сердца ей.

Но все по-прежнему печали

Душа полна;

И что бы взоры ни встречали, —

Все мысль одна.

Так, безутешная, томила

Пять лет себя,

Все упрекая, что любила,

И все любя.

Разлуки жизнь воспоминанье;

Им полон свет;

Хотеть прогнать его — страданье,

А пользы нет.

Всё поневоле улетаем

К мечте своей;

Твердя: забудь! напоминаем

Душе об ней.

Однажды, приуныв, Алина

Сидела; вдруг

Купца к ней вводит армянина

Ее супруг.

«Вот цепи, дорогие шали,

Жемчуг, коралл;

Они лекарство от печали:

Я так слыхал.

На что нам деньги? На веселье.

Кому их жаль?

Купи, что хочешь: ожерелье,

Цепочку, шаль

Или жемчуг у армянина;

Вот кошелек;

Я скоро возвращусь, Алина;

Прости, дружок».

Товары перед ней открывши,

Купец молчит;

Алина, голову склонивши,

Как не глядит.

Он, взор потупя, разбирает

Жемчуг, алмаз;

Подносит молча; но вздыхает

Он каждый раз.

Блистала красота младая

В его чертах;

Но бледен; борода густая;

Печаль в глазах.

Мила для взора живость цвета,

Знак юных дней;

Но бледный цвет, тоски примета,

Еще милей.

Она не видит, не внимает —

Мысль далеко.

Но часто, часто он вздыхает,

И глубоко.

Что (мыслит) он такой унылый?

Чем огорчен?

Ах! если потерял, что мило,

Как жалок он!

«Скажи, что сделалось с тобою?

О чем печаль?

Не от любви ль?.. Ах! Всей душою

Тебя мне жаль». —

«Что пользы! Горя нам словами

Не утолить;

И невозвратного слезами

Не возвратить.

Одно сокровище бесценно

Я в мире знал;

Подобного творец вселенной

Не создавал.

И я одно имел в предмете:

Им обладать.

За то бы рад был все на свете —

И жизнь отдать.

Как было сладко любоваться

Им в день сто раз!

И в мыслях я не мог расстаться

С ним ни на час.

Но року вздумалось лихому

Мне повредить

И счастие мое другому

С ним подарить.

Всех в жизни радостей лишенный,

С моей тоской

Я побежал, как осужденный,

На край земной:

Но ах! от сердца то, что мило,

Кто оторвет?

Что раз оно здесь полюбило,

С тем и умрет».

«Скажи же, что твоя утрата?

Златой бокал?» —

«О нет: оно милее злата». —

«Рубин, коралл?»

«Не тяжко потерять их». — «Что же?

Царев алмаз?» —

«Нет, нет, алмазов всех дороже

Оно сто раз.

С тех пор, как я все то, что льстило,

В нем погубил,

Я сам на память образ милый

Изобразил.

И на черты его прелестны

Смотрю в слезах:

Мои все блага поднебесны

В его чертах».

Алина слушала уныло

Его рассказ.

«Могу ль на этот образ милый

Взглянуть хоть раз?»

Алине молча, как убитый,

Он подает

Парчою досканец обвитый,

Сам слезы льет.

Алина робкою рукою

Парчу сняла;

Дощечка с надписью златою;

Она прочла:

Здесь все, что я, осиротелый,

Моим зову;

Что мне от счастья уцелело;

Все, чем живу.

Дощечку с трепетом раскрыла —

И что же там?

Что новое судьба явила

Ее очам?

Дрожит, дыханье прекратилось…

Какой предмет!

И в ком бы сердце не смутилось?..

Ее портрет.

«Алина, пробудись, друг милый;

С тобою я.

Ничто души не изменило;

Она твоя.

В последний раз: люблю Алину,

Пришел сказать;

Тебя покинув, жизнь покину,

Чтоб не страдать».

Алина с горем и тоскою

Ему в ответ:

«Альсим, я верной быть женою

Дала обет.

Хоть долг и тяжкий и постылый:

Все покорись;

А ты — не умирай, друг милый;

Но… удались».

Алине руку на прощанье

Он подает:

Она берет ее в молчанье

И к сердцу жмет.

Вдруг входит муж; как в исступленье

Он задрожал

И им во грудь в одно мгновенье

Вонзил кинжал.

Альсима нет; Алина дышит:

«Невинна я

(Так говорит), всевышний слышит

Нас судия.

За что ж рука твоя пронзила

Алине грудь?

Но бог с тобой; я все простила;

Ты все забудь».

Убийца с той поры томится

И ночь и день:

Повсюду вслед за ним влачится

Алины тень;

Обагрена кровавым током

Вся грудь ея;

И говорит ему с упреком:

«Невинна я».

Эльвина и Эдвин*

В излучине долины сокровенной,

Там, где блестит под рощею поток,

Стояла хижина, смиренный

Покоя уголок.

Эльвина там красавица таилась, —

В ней зрела мать подпору дряхлых дней,

И только об одном молилась:

«Все блага жизни ей».

Как лилия была чиста душою,

И пламенел румянец на щеках —

Так разливается весною

Денница в облаках.

Всех юношей Эльвина восхищала;

Для всех подруг красой была страшна,

И, чудо прелестей, не знала

Об них одна она.

Пришел Эдвин. Без всякого искусства

Эдвинова пленяла красота:

В очах веселых пламень чувства,

А в сердце простота.

И заключен святой союз сердцами:

Душе легко в родной душе читать;

Легко, что сказано очами,

Устами досказать.

О! сладко жить, когда душа в покое

И с тем, кто мил, начав, кончаешь день;

Вдвоем и радости все вдвое…

Но ах! они как тень.

Лишь золото любил отец Эдвина;

Для жалости он сердца не имел;

Эльвине же дала судьбина

Одну красу в удел.

С холодностью смотрел старик суровый

На их любовь — на счастье двух сердец.

«Расстаньтесь!» — роковое слово

Сказал он наконец.

Увы, Эдвин! В какой борьбе в нем страсти!

И ни одной нет силы победить…

Как не признать отцовской власти?

Но как же не любить?

Прелестный вид, пленительные речи,

Восторг любви — все было только сон;

Он розно с ней; он с ней и встречи

Бояться осужден.

Лишь по утрам, чтоб видеть след Эльвины,

Он из кустов смотрел, когда она

Шла по излучине долины,

Печальна и одна;

Или, когда являя месяц роги

Туманный свет на рощи наводил,

Он, грустен, вдоль большой дороги

До полночи бродил.

Задумчивый, он часто по кладбищу

При склоне дня ходил среди крестов:

Его тоске давало пищу

Спокойствие гробов.

Знать, гроб ему предчувствие сулило!

Уже ланит румяный цвет пропал;

Их горе бледностью покрыло…

Несчастный увядал.

И не спасут его младые леты;

Вотще в слезах над ним его отец;

Вотще и вопли и обеты!..

Всему, всему конец.

И молит он: «Друзья, из сожаленья!..

Хотя бы раз мне на нее взглянуть!..

Ах! дайте, дайте от мученья

При ней мне отдохнуть».

Она пришла; но взор любви всесильный

Уже тебя, Эдвин, не воскресит:

Уже готов покров могильный,

И гроб уже открыт.

Смотри, смотри, несчастная Эльвина,

Как изменил его последний час:

Ни тени прежнего Эдвина;

Лик бледный, слабый глас.

В знак верности он подает ей руку

И на нее взор томный устремил:

Как сильно вечную разлуку

Сей взор изобразил!

И в тьме ночной, покинувши Эдвина,

Домой одна вблизи кладбища шла,

Души не чувствуя, Эльвина;

Кругом густела мгла.

От севера подъемлясь, ветер хладный

Качал, свистя во мраке, дерева;

И выла на стене оградной

Полночная сова.

И вся душа в Эльвине замирала;

И взор ее во всем его встречал;

Казалось — тень его летала;

Казалось — он стонал.

Но… вот и въявь уж слышится Эльвине:

Вдали провыл уныло тяжкий звон;

Как смерти голос, по долине

Промчавшись, стихнул он.

И к матери без памяти вбежала —

Бледна, и свет в очах ее темнел.

«Прости, все кончилось! (сказала) —

Мой ангел улетел!

Благослови… зовут… иду к Эдвину…

Но для тебя мне жаль покинуть свет».

Умолкла… мать зовет Эльвину…

Эльвины больше нет.

Ахилл[5]*

Отуманилася Ида;

Омрачился Илион;

Спит во мраке стан Атрида;

На равнине битвы сон.

Тихо все… курясь, сверкает

Пламень гаснущих костров,

И протяжно окликает

Стражу стража близ шатров.

Над Эгейских вод равниной

Светел всходит рог луны;

Звезды спящею пучиной

И брега отражены;

Виден в поле опустелом

С колесницею Приам:[6]

Он за Гекторовым телом

От шатров идет к стенам.

И на бреге близ кургана

Зрится сумрачный Ахилл;

Он один, далек от стана;

Он главу на длань склонил.

Смотрит вдаль — там с колесницей

На пути Приама зрит:

Отирает багряницей

Слезы бедный царь с ланит.

Лиру взял; ударил в струны;

Тих его печальный глас:

«Старец, пал твой Гектор юный;

Свет души твоей угас;

И Гекуба, Андромаха

Ждут тебя у градских врат

С ношей милого им праха…

Жизнь и смерть им твой возврат.

И с денницею печальной

Воскурится фимиам,

Огласятся погребальной

Песнью каждый дом и храм;

Мать, отец, вдова с мольбою

Пепел в урну соберут,

И молитвы их герою

Мир в стране теней дадут.

О Приам, ты пред Ахиллом

Здесь во прах главу склонял;

Здесь молил о сыне милом,

Здесь, несчастный, ты лобзал

Руку, слез твоих причину…

Ах! не сетуй; глас небес

Нам одну изрек судьбину:

И меня постиг Зевес.

Близок час мой; роковая

Приготовлена стрела;

Парка, жребию внимая,

Дни мои уж отвила;

И скрыпят врата Аида;[7]

И вещает грозный глас:

Все свершилось для Пелида;

Факел дней его угас.

Верный друг мой взят могилой;

Брата бой меня лишил —

Вслед за ним с земли унылой

Удалится и Ахилл.

Так судил мне рок жестокий:

Я паду в весне моей

На чужом брегу, далёко

От Пелеевых очей.

Ах! и сердце запрещает

Доле жить в земном краю,

Где уж друг не услаждает

Душу сирую мою.

Гектор пал — его паденьем

Тень Патрокла я смирил;

Но себе за друга мщеньем

Путь к Тенару проложил.

Ты не жди, Менетий, сына;[8]

Не придет он в отчий дом…

Здесь Эгейская пучина

Пред его шумит холмом;

Спит он… смерть сковала длани,

Позабыл ко славе путь;

И призывный голос брани

Не вздымает хладну грудь.

И Ахилл не возвратится;

В доме отчем пустота

Скоро, скоро водворится…

О Пелей, ты сирота.

Пронесется буря брани —

Ты Ахилла будешь ждать

И чертог свой в новы ткани

Для приема убирать;

Будешь с берега уныло

Ты смотреть — в пустой дали

Не белеет ли ветрило,

Не плывут ли корабли?

Корабли придут от Трои —

А меня ни на одном;

Там, где билися герои,

Буду спать — и вечным сном.

Тщетно, смертною борьбою

Мучим, будешь сына звать

И хладеющей рукою

Вкруг себя его искать —

С милым светом разлученья

Глас его не усладит;

И на брег воды забвенья

Зов отца не долетит.

Край отчизны, светлы воды,

Очарованны места,

Мирт, олив и лавров своды,

Пышных долов красота,

Расцветайте, убирайтесь,

Как и прежде, красотой;

Как и прежде, оглашайтесь

Кликом радости одной;

Но Патрокла и Ахилла

Никогда вам не видать!

Воды Сперхия, сулила

Вам рука моя отдать

Волоса с моей от брани

Уцелевшей головы…

Все Патроклу в дар, и дани

Уж моей не ждите вы.

Кони быстрые, из боя

(Тайный рок вас удержал)

Вы не вынесли героя —

И на щит он мертвый пал;

Кони бодрые, ретивы,

Что ж теперь так мрачны вы?

По земле влачатся гривы;

Наклонилися главы;

Позабыта пища вами;

Груди мощные дрожат;

Слышу стон ваш, и слезами

Очи гордые блестят.

Знать, Ахиллов пред собою

Зрите вы последний час;

Знать, внушен был вам судьбою

Мне конец вещавший глас…

Скоро!.. лук свой напрягает

Неизбежный Аполлон,

И пришельца ожидает

К Стиксу черному Харон.

И Патрокл с брегов забвенья

В полуночной тишине

Легкой тенью сновиденья

Прилетал уже ко мне.

Как зефирово дыханье,

Он провеял надо мной;

Мне послышалось призванье,

Сладкий глас души родной;

В нежном взоре скорбь разлуки

И следы минувших слез…

Я простер ко брату руки…

Он во мгле пустой исчез.

От Скироса вдаль влекомый,

Поплывет Неоптолем;[9]

Брег увидит незнакомый

И зеленый холм на нем;

Кормщик юноше укажет,

Полный думы, на курган —

«Вот Ахиллов