сияньем.

Но вдруг… слетел с луны туман,

И бор засеребрился,

И замок весь, как великан,

Над бором осветился;

И от востока ветерок

Подул передрассветный,

И, чу!.. из-за стены звонок

Послышался приветный.

И что ж он видит? По стене,

Как тень уединенна,

С восточной к западной стране,

Туманным облеченна

Покровом, девица идет;

Навстречу к ней другая;

И та, приближась, подает

Ей руку и, вздыхая,

Путь одинокий вдоль стены

На запад продолжает;

Другая ж, к замку с вышины

Спустившись, исчезает.

И за идущею вослед

Вадим летит очами;

Уж, ясен, молодой рассвет

Встает меж облаками;

Уж загорается восток…

Она все дале, дале;

И тихо ранний ветерок

Играет в покрывале;

Идет — глаза опущены,

Глава на грудь склонилась —

Пришла на поворот стены;

Поворотилась; скрылась.

Стоит как вкопанный Вадим;

Душа в нем замирает:

Как будто лик свой перед ним

Судьба разоблачает.

Бледнее тусклая луна;

Светлей восток багровый;

И озаряется стена,

И ярко блещут кровы;

К восточной обратись стране,

Ждет витязь… вдруг вспылала

В нем кровь… глядит… там на стене

Идущая предстала.

Идет; на темный смотрит бор;

Как будто ждет в волненье;

Как бы чего-то ищет взор

В пустынном отдаленье…

Вдруг солнце в пламени лучей

На крае неба стало…

И витязь в блеске перед ней!

Как облак, покрывало

Слетело с юного чела —

Их встретилися взоры;

И пала от ворот скала,

И раздались их створы.

Стремится на ограду он;

Идет она с ограды;

Сошлись… о вещий, верный сон!

О час святой награды!

Свершилось! все — и ранних лет

Прекрасные желанья,

И озаряющие свет

Младой души мечтанья,

И все, чего мы здесь не зрим,

Что вере лишь открыто, —

Все вдруг явилось перед ним,

В единый образ слито!

Глядят на небо, слезы льют,

Восторгом слов лишенны.…

И вдруг из терема идут

К ним девы пробужденны:

Как звезды, блещут очеса;

На ясных лицах радость,

И искупления краса,

И новой жизни младость.

О сладкий воскресенья час!

Им мнилось: мир рождался!

Вдруг… звучно благовеста глас

В тиши небес раздался.

И что ж? храм божий отворен;

Там слышится моленье;

Они туда: храм освещен;

В кадильницах куренье;

Перед угодником горит,

Как в древни дни, лампада,

И благодатное бежит

Сияние от взгляда;

И некто, светел, в алтаре

Простерт перед потиром,

И возглашается горе́

Хвала незримым клиром.

Молясь, с подругой стал Вадим

Пред царскими дверями,

И вдруг… святой налой пред ним;

Главы их под венцами;

В руках их свечи зажжены;

И кольца обручальны

На персты их возложены;

И слышен гимн венчальный…

И вдруг… все тихо! гимн молчит;

Безмолвны своды храма;

Один лишь, та́инствен, блестит

Алтарь средь фимиама.

И в сем молчанье кто-то к ним

Приветный подлетает,

Их кличет именем родным,

Их нежно отзывает…

Куда же?.. о священный вид!

Могила перед ними;

И в ней спокойно; дерн покрыт

Цветами молодыми;

И дышит ветерок окрест,

Как дух бесплотный вея;

И обвивает светлый крест

Прекрасная лилея.

Они упали ниц в слезах;

Их сердце вести ждало,

И трепетом священный прах

Могилы вопрошало…

И было все для них ответ:

И холм помолоделый,

И луга обновленный цвет,

И бег реки веселый,

И воскрешенны древеса

С вершинами живыми,

И, как бессмертье, небеса

Спокойные над ними…

Промчались веки вслед векам…

Где замок? где обитель?

Где чудом освященный храм?..

Все скрылось… лишь, хранитель

Давно минувшего, живет

На прахе их преданье.

Есть место… там игривых вод

Пленительно сверканье;

Там вечно зелен пышный лес;

Там сладок ветра шепот

И с тихим говором древес

Волны слиянный ропот.

На месте оном — так гласит

Правдивое преданье —

Был пепел инокинь сокрыт:

В посте и покаянье

При пробе грешника-отца

Они кончины ждали

И примиренного творца

В молитвах прославляли…

И улетела к небесам

С земли их жизнь святая,

Как улетает фимиам

С кадил, благоухая.

На месте оном — в светлый час

Земли преображенья —

Когда, послышав утра глас,

С звездою пробужденья,

Востока ангел в тишине

На край небес взлетает

И по туманной вышине

Зарю распростирает,

Когда и холм, и луг, и лес —

Все оживленным зрится

И пред святилищем небес,

Как жертва, все дымится, —

Бывают тайны чудеса,

Невиданные взором:

Отшельниц слышны голоса;

Горе́ хвалебным хором

Поют; сквозь занавес зари

Блистает крест; слиянны

Из света зрятся алтари;

И, яркими венчанны

Звездами, девы предстоят

С молитвой их святыне,

И серафимов тьмы кипят

В пылающей пучине.

Рыбак*

Бежит волна, шумит волна!

Задумчив, над рекой

Сидит рыбак; душа полна

Прохладной тишиной.

Сидит он час, сидит другой;

Вдруг шум в волнах притих…

И влажною всплыла главой

Красавица из них.

Глядит она, поет она:

«Зачем ты мой народ

Манишь, влечешь с родного дна

В кипучий жар из вод?

Ах! если б знал, как рыбкой жить

Привольно в глубине,

Не стал бы ты себя томить

На знойной вышине.

Не часто ль солнце образ свой

Купает в лоне вод?

Не свежей ли горит красой

Его из них исход?

Не с ними ли свод неба слит

Прохладно-голубой?

Не в лоно ль их тебя манит

И лик твой молодой?»

Бежит волна, шумит волна…

На берег вал плеснул!

В нем вся душа тоски полна,

Как будто друг шепнул!

Она поет, она манит —

Знать, час его настал!

К нему она, он к ней бежит…

И след навек пропал.

Рыцарь Тогенбург*

«Сладко мне твоей сестрою,

Милый рыцарь, быть;

Но любовию иною

Не могу любить:

При разлуке, при свиданье

Сердце в тишине —

И любви твоей страданье

Непонятно мне».

Он глядит с немой печалью —

Участь решена;

Руку сжал ей; крепкой сталью

Грудь обложена;

Звонкий рог созвал дружину;

Все уж на конях;

И помчались в Палестину,

Крест на раменах.

Уж в толпе врагов сверкают

Грозно шлемы их;

Уж отвагой изумляют

Чуждых и своих.

Тогенбург лишь выйдет к бою:

Сарацин бежит…

Но душа в нем все тоскою

Прежнею болит.

Год прошел без утоленья…

Нет уж сил страдать;

Не найти ему забвенья —

И покинул рать.

Зрит корабль — шумят ветрилы,

Бьет в корму волна —

Сел и по́плыл в край тот милый,

Где цветет она.

Но стучится к ней напрасно

В двери пилигрим;

Ах, они с молвой ужасной

Отперлись пред ним:

«Узы вечного обета

Приняла она;

И, погибшая для света,

Богу отдана».

Пышны праотцев палаты

Бросить он спешит;

Навсегда покинул латы;

Конь навек забыт;

Власяной покрыт одеждой,

Инок в цвете лет,

Неукрашенный надеждой

Он оставил свет.

И в убогой келье скрылся

Близ долины той,

Где меж темных лип светился

Монастырь святой:

Там — сияло ль утро ясно,

Вечер ли темнел —

В ожиданье, с мукой страстной,

Он один сидел.

И душе его унылой

Счастье там одно:

Дожидаться, чтоб у милой

Стукнуло окно,

Чтоб прекрасная явилась,

Чтоб от вышины

В тихий дол лицом склонилась,

Ангел тишины.

И дождавшися, на ложе

Простирался он;

И надежда: завтра то же!

Услаждала сон.

Время годы уводило…

Для него ж одно:

Ждать, как ждал он, чтоб у милой

Стукнуло окно;

Чтоб прекрасная явилась;

Чтоб от вышины

В тихий дол лицом склонилась,

Ангел тишины.

Раз — туманно утро было —

Мертв он там сидел,

Бледен ликом, и уныло

На окно глядел.

Лесной царь*

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?

Ездок запоздалый, с ним сын молодой.

К отцу, весь издрогнув, малютка приник;

Обняв, его держит и греет старик.

«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?» —

«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:

Он в темной короне, с густой бородой».—

«О нет, то белеет туман над водой».

«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;

Веселого много в моей стороне:

Цветы бирюзовы, жемчужны струи;

Из золота слиты чертоги мои».

«Родимый, лесной царь со мной говорит:

Он золото, перлы и радость сулит».—

«О нет, мой младенец, ослышался ты:

То ветер, проснувшись, колыхнул листы».

«Ко мне, мой младенец; в дуброве моей

Узнаешь прекрасных моих дочерей:

При месяце будут играть и летать,

Играя, летая, тебя усыплять».

«Родимый, лесной царь созвал дочерей:

Мне, вижу, кивают из темных ветвей».—

«О нет, все спокойно в ночной глубине:

То ветлы седые стоят в стороне».

«Дитя, я пленился твоей красотой:

Неволей иль волей, а будешь ты мой».—

«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;

Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».

Ездок оробелый не скачет, летит;

Младенец тоскует, младенец кричит;

Ездок погоняет, ездок доскакал…

В руках его мертвый младенец лежал.

Граф Гапсбургский*

Торжественным Ахен весельем шумел;

В старинных чертогах, на пире

Рудольф, император избранный, сидел

В сиянье венца и в порфире.

Там кушанья рейнский фальцграф разносил;

Богемец напитки в бокалы цедил;

И семь избирателей, чином

Устроенный древле свершая обряд,

Блистали, как звезды пред солнцем блестят,

Пред новым своим властелином.

Кругом возвышался богатый балкон,

Ликующим полный народом;

И клики, со всех прилетая сторон,

Под древним сливалися сводом.

Был кончен раздор; перестала война;

Бесцарственны, грозны прошли времена;

Судья над землею был снова;

И воля губить у меча отнята;

Не брошены слабый, вдова, сирота

Могущим во власть без покрова.

И кесарь, наполнив бокал золотой,

С приветливым взором вещает:

«Прекрасен мой пир; все пирует со мной;

Все царский мой дух восхищает…

Но где ж утешитель, пленитель сердец?

Придет ли мне душу растрогать певец

Игрой и благим поученьем?

Я песней был другом, как рыцарь простой;

Став кесарем, брошу ль обычай святой

Пиры услаждать песнопеньем?»

И вдруг из среды величавых гостей

Выходит, одетый таларом*,

Певец в красоте поседелых кудрей,

Младым преисполненный жаром.

«В струнах золотых вдохновенье живет.

Певец о любви благодатной поет,

О всем, что святого есть в мире,

Что душу волнует, что сердце манит…

О чем же властитель воспеть повелит

Певцу на торжественном пире?»

«Не мне управлять песнопевца душой

(Певцу отвечает властитель);

Он высшую силу признал над собой;

Минута ему повелитель;

По воздуху вихорь свободно шумит;

Кто знает, откуда, куда он летит?

Из бездны поток выбегает;

Так песнь зарождает души глубина,

И темное чувство, из дивного сна

При звуках воспрянув, пылает».

И смело ударил певец по струнам,

И голос приятный раздался:

«На статном коне по горам, по полям

За серною рыцарь гонялся;

Он с ловчим одним выезжает сам-друг

Из чащи лесной на сияющий луг,

И едет он шагом кустами;

Вдруг слышат они: колокольчик гремит;

Идет из кустов пономарь и звонит;

И следом священник с дарами.

И набожный граф, умиленный душой,

Колена свои преклоняет

С сердечною верой, с горячей мольбой

Пред Тем, что живит и спасает.

Но лугом стремился кипучий ручей;

Свирепо надувшись от сильных дождей,

Он путь заграждал пешеходу;

И спутнику пастырь дары отдает;

И обувь снимает и смело идет

С священною ношею в воду.

«Куда?» — изумившийся граф вопросил.

«В село; умирающий нищий

Ждет в муках, чтоб пастырь его разрешил,

И алчет небесный пищи.

Недавно лежал через этот поток

Сплетенный из сучьев для пеших мосток —

Его разбросало водою;

Чтоб душу святой благодатью спасти,

Я здесь неглубокий поток перейти

Спешу обнаженной стопою».

И пастырю витязь коня уступил

И подал ноге его стремя,

Чтоб он облегчить покаяньем спешил

Страдальцу греховное бремя.

И к ловчему сам на седло пересел

И весело в чащу на лов полетел;

Священник же, требу святую

Свершивши, при первом мерцании дня

Является к графу, смиренно коня

Ведя за узду золотую.

«Дерзну ли помыслить я, — граф возгласил,

Почтительно взоры склонивши, —

Чтоб конь мой ничтожной забаве служил,

Спасителю-богу служивши?

Когда ты, отец, не приемлешь коня,

Пусть будет он даром благим от меня

Отныне тому, чье даянье

Все блага земные, и сила, и честь,

Кому не помедлю на жертву принесть

И силу, и честь, и дыханье».

«Да будет же вышний господь над тобой

Своей благодатью святою;

Тебя да почтит он в сей жизни и в той,

Как днесь он почтён был тобою;

Гельвеция славой сияет твоей;

И шесть расцветают тебе дочерей,

Богатых дарами природы:

Да будут же (молвил пророчески он)

Уделом их шесть знаменитых корон;

Да славятся в роды и роды».

Задумавшись, голову кесарь склонил:

Минувшее в нем оживилось.

Вдруг быстрый он взор на певца устремил —

И таинство слов объяснилось:

Он пастыря видит в певце пред собой;

И слезы свои от толпы золотой

Порфирой закрыл в умиленье…

Все смолкло, на кесаря очи подняв,

И всяк догадался, кто набожный граф,

И сердцем почтил привиденье.

Узник*

«За днями дни идут, идут…

Напрасно;

Они свободы не ведут

Прекрасной;

Об ней тоскую и молюсь,

Ее зову, не дозовусь.

Смотрю в высокое окно

Темницы:

Все небо светом зажжено

Денницы;

На свежих крыльях ветерка

Летают вольны облака.

И так все блага заменить

Могилой;

И бросить свет, когда в нем жить

Так мило;

Ах! дайте в свете подышать;

Еще мне рано умирать.

Лишь миг весенним бытиём

Жила я;

Лишь миг на празднике земном

Была я;

Душа готовилась любить…

И все покинуть, все забыть!»

Так голос заунывный пел

В темнице…

И сердцем юноша летел

К певице.

Но он в неволе, как она;

Меж ними хладная стена.

И тщетно с ней он разлучен

Стеною:

Невидимую знает он

Душою;

И мысль об ней и день и ночь

От сердца не отходит прочь.

Все видит он: во тьме она

Тюрёмной

Сидит, раздумью предана,

Взор томный;

Младенчески прекрасен вид;

И слезы падают с ланит.

И ночью, забывая сон,

В мечтанье

Ее подслушивает он

Дыханье;

И на устах его горит

Огонь ее младых ланит.

Таясь, страдания одне

Делить