чудовище! Боги тебе, святотатный убийца,

Боги — если живет в небесах правосудная жалость —

Мзду ниспошлют; по заслуге получишь награду, губитель,

Ты, предо мной моего растерзавший последнего сына!

То ли Ахилл, от тебя названьем отца поносимый,*

Сделал с Приамом-врагом?* Он, краснея, почтил униженье

Старца молящего; дал схоронить мне бездушное тело

Гектора-сына и в Трою меня отпустил безобидно».

Так он сказал и копье бессильное слабой рукою

Бросил; оно, ударяся в медь, зазвеневшую глухо,

Тронуло выгиб щита и на нем без движенья повисло.

Яростно Пирр возопил: «Иди же с поносной отсюда

Вестью к Пелиду-отцу; не забудь о бесславных деяньях

Пирра поведать ему; теперь же умри». Беспощадно

Он перед жертвенник дрогнувший старца повлек; сединами

Шуйцу, облитую кровью сыновней, опутал, десницей

Меч замахнул и в ребра до самой вонзил рукояти.

Так совершилася участь Приама; так он покинул

Землю, зревши добычей пожара Пергам и паденье

Трои, некогда сильный властитель народов, державный

Азии царь… и великое тело на бреге пустынном

Ныне без чести лежит, обезглавлено, труп безымянный.

Тут впервые мне ужас предчувствия душу проникнул:

Я обомлел; я о милом старце родителе вспомнил,

Видя, как дряхлый ровесник его, под рукой беспощадной,

Царь издыхал; я вспомнил о сирой Креузе, о доме,

Преданном греку во власть, о судьбине младенца Иула.

Взор обращаю: нет ли со мною сподвижников ратных?

Все исчезли; одни, утомленные битвою, с башни

Прянули в город; другие отчаянно кинулись в пламень;

Я один уцелел. И вдруг в преддверии храма

Весты, робко-безмолвную, скрытую в темном притворе,

Вижу Тиндарову дочь*: при зареве ярком пожара

Светлым путем я бежал, все оку являлося ясным.

Там, опасаясь троян, раздраженных паденьем Пергама,

Злобы данаев и мести супруга, отчизну и Трою

Купно губящая Фурия, жертвенник Весты объемля,

В храме, богам ненавистная, тайно сидела Елена.

Вспыхнуло сердце во мне; отомстить за погибель отчизны

Рвется мой гнев; истребить истребленья виновницу жажду.

«Ей ненаказанной Спарту узреть! в родные Микины

Гордой царицей вступить, торжествуя! увидеть супруга,

Дом родительский, чад, окруженной прискорбной толпою

Дев илионских и пленных троян!.. А Приам уж зарезан,

Троя горит и Дардания целая кровью дымится!

Нет! того не стерплю! пускай не великая слава

Женоубийце, пускай для него беспохвальна победа —

Свет от чудовища должно очистить; кровавою местью

Сердце свое утолю и пепел моих успокою».

Так я, себя раздражая, злобой кипящий, стремился.

Вдруг перед очи мои, откровенная, мрак осиявши

Ярким блистаньем, великой богиней, какою лишь небо

Знает ее, предстала мать* и, меня удержавши,

Молвила так мне устами, живыми как юная роза:

«Сын, для чего необузданной скорбию гнев пробуждаешь?

Что за безумство? Ужели оставил о нас попеченье?

Прежде помысли о том, где покинут тобою родитель,

Дряхлый Анхиз, не погибли ль супруга Креуза и юный

Сын твой Асканий? Кругом их обители бешено рыщет

Грек, и давно бы, когда б не моя берегла их защита,

Их истребило железо и пламень враждебный похитил!..

Нет! не Парид, похититель преступный, не образ спартанки,

Низкой Тиндаровой дочери — боги, разгневанны боги

Ваш опрокинули град и сразили величие Трои.

Зри — я всякое облако, ныне темнящее слабый

Смертного взор и облекшее все пред тобою туманным

Мраком, подъемлю — но только моим повелениям смело,

Сын, покорись и бесспорно мои поученья исполни.

Там, где видишь разбросанны груды, утес на утесе,

Где подымается черное облако праха и дыма,

Там Посидон великим его потрясенны трезубцем

Стены дробит и, подрыв основанья, весь город в обломки

Рушит; здесь беспощадная Ира, на Скейских воротах

Грозно воздвигшись, союзную рать с кораблей к Илиону,

Броней звучащая, кличет…

Там — оглянися — на замке, над градом, Тритона-Паллада*

Села, гремящею тучей и страшной Горгоной блистая.*

Сам вседержитель и бодрость и бранную силу низводит

Свыше на греков и сам на дардан подымает все небо.

Нет упования, сын; беги, не упорствуй сражаться;

Буду с тобой; невредимо достигнешь родительской сени».

Так сказала и скрылась в глубокую бездну ночную.

Грозные лики тогда мне предстали, разящие Трою

Силы великих богов я увидел…

Тут открылось, как, страшно разрушен, в огне распадался

Весь Илион и в обломки валилась Нептунова Троя.

Так на густой прародительский ясень, горы украшенье,

Корни кругом подрубив, дровосеки, столпясь, нападают;

Споря проворством, разят топоры; благородное древо

Зыблется, сенью шумит, волосистой главою трепещет,

Мало-помалу под ранами клонится… вдруг, изнемогши,

Стонет и падает, всю завалив разрушением гору…

Я удаляюсь, храним божеством; иду через пламень,

Мимо врагов: раздвигаются копья, огонь уступает.

К древней обители, к прагу священной родительской сени

Скоро достиг я, и первой заботой в защитное место,

На гору старца отца перенесть. Приближаюсь к Анхизу —

Трою свою пережить и себя осудить на изгнанье

Старец отрекся. «Вы, сохранившие бодрую младость,

Вы, не лишенные мужеской силы годами, спешите

Бегством спасаться, — сказал он. —

Если б державные боги конец мой отсрочить хотели —

Мне бы они сохранили мой дом. Но слишком довольно

Зреть и однажды погибель своих* и сожжение града.

С миром идите, почтивши мое полумертвое тело

Словом прощальным; смерть я сам обрету, иль, жалея,

Враг умертвит старика. Не страшна погребенья утрата;

Слишком долго, противный богам, на земле я промедлил,

Чуждый земле, с тех пор как бессмертных и смертных владыка

Веяньем молний своих и громом ко мне прикоснулся».

Так говорил мой родитель, в жестоком намеренье твердый.

Мы же в слезах — и я, и Креуза, и юный Асканий,

Сын мой, и с нами домашние — молим, чтоб вместе с собою

Он, отец, семьи не губил и в беду не ввергался…

Тщетны моленья; покинуть свой дом непреклонный отрекся.

Снова тогда ополчаюсь, отчаянный, жаждущий смерти.

Что иное мне оставалось? Какая надежда?

«Как, родитель, чтоб я убежал, об отце позабывши,

Требовал ты! из родительских уст толь обидное слово!

Если назначили боги, чтоб не было Трои великой,

Если тобой решено истребить с истребляемым градом

Нас и себя — для погибели нашей двери отверсты:

Скоро Приамовой кровью дымящийся Пирр, умертвивши

Сына пред взором отца и отца пред святыней Пенатов,

Явится здесь! Для того ли сквозь бой и пожар, о богиня,

Я проведен, чтоб, врага допустив во святилище дома,

Видеть, как сын мой Асканий, и дряхлый отец, и Креуза,

Кровью друг друга облив, предо мною истерзаны будут?

Дайте оружия, воины; время пришло роковое;

Грекам меня возвратите; отведаем силы последней;

В бой, друзья! мы не все неотмщенные ныне погибнем».

Меч опоясав и щит свой надвинув на шуйцу, из дома

Выйти спешу; но Креуза, упав со слезами на праге,

Ноги мои обняла и, сына-младенца подъемля

К лону отца, возопила: «Если себя на погибель

Ты осудил — да погибнем с тобою и мы неразлучно!

Если ж осталось тебе упованье на меч и на силу —

Прежде свой дом защити; здесь младенец Иул; здесь отец твой;

Здесь Креуза… ее называл ты доныне своею».

Так вопияла супруга, стенаньем весь дом оглашая.

Тут несказанное в наших очах совершилося чудо*:

Сына Иула с печалью родительской мы обнимали —

Вдруг над его головою сверкнуло эфирное пламя,

В кудри власов, не палящее, веяньем тихим влетело,

Пыхнуло ярко и вкруг головы обвилося блистаньем.

В трепете страха мы отряхаем горящие кудри;

Силимся влагой студеной огонь затушить чудотворный.

Чуда свидетель, Анхиз оживленные радостью очи

К небу возвел и, дрожащие длани подъемля, воскликнул:

«О вседержитель Зевес! когда ты молитвам доступен,

Призри на нас, о едином молящих: если достойны

Будь нам защитой, отец, и знаменью дай подтвержденье».

Только промолвил Анхиз — помутилося небо, и страшно

Грянуло влеве; и, быстро упадшая с темныя тверди,

Мрак лучезарный рассекши браздой, звезда побежала…

Видели мы, как она, разразившись над нашею кровлей.

Светлая, вдаль покатилась и, путь наш означив блистаньем,

Пала за Идою в рощу… долго, протянут вдоль неба,

След пламенел, и запахом серным дымилась окрестность.

Тут побежденный старец родитель подъемлется с ложа,

Молит богов и творит поклоненье звезде путеводной.

«Все решено! — возгласил он. — Боги отчизны, ведите;

С верой иду; сохраните и дом мой и внука; то ваше

Знаменье было, и в вашем могуществе есть еще Троя;

Вам покоряюсь; мой сын, предводи; за тобою отец твой».

Так он сказал… и уже приближался к обители нашей

С треском пожар и шумящего пламени зной опалял нас.

«Время, родитель; на плечи сыновние сядь (возгласил я),

Дай мне мои подклонить рамена под священное бремя.

Что бы ни встретило нас на пути — одно нам спасенье,

Гибель одна; перестанем же медлить; младенец Асканий

Рядом со мною пойдет; в отдаленье за нами Креуза.

Вы же, служители дома, заметьте, что вам повелю я:

Есть при исходе из града холм, и на холме Церерин,

Древле покинутый храм; перед ним кипарис престарелый,

С давних времен сохраненный почтением набожных предков.

Там во единое место из разных сторон соберитесь.

Лики Пенатов и утварь тебе поверяю, родитель;

Я же, пришедший из битвы, рукою кровавой не смею

К ним прикоснуться, доколь не очищу себя орошеньем

Свежия влаги…»

С сими словами, широкие плечи склоня и на выю

Сверх одеянья накинув косматую львиную кожу,

Старца подъемлю; идем; Асканий, мою обхвативши

Крепко десницу, бежит, торопяся, шагами неровными сбоку;

Следом Креуза; идем, пробираяся мглою по стогнам;

Я же, дотоле бесстрашным оком смотревший на тучи

Стрел и отважно встречавший дружины враждебные греков,

Тут при малейшем звуке бледнел, при шорохе каждом

Медлил, робея за спутника, в страхе за милую ношу.

И уже достигал я ворот и мнил, что опасный

Путь совершился… вдруг невдали голоса раздалися,

Что-то мелькнуло, послышался топот. Пристально в сумрак

Смотрит Анхиз: «Мой сын, мой сын, беги! — возопил он. —

Идут! сверкают щиты! оружие медное блещет!..»

Кто изъяснит? Божество ли какое враждебною силой

Ум мой смутило… но, в сторону бросясь, чтоб мнимой

Встречи избегнуть, далеким обходом я вышел из града;

Боги! Креуза исчезла; во тьме ль, ослепленная роком,

Сбилась с дороги, иль где отдохнуть, утомленная, села —

Я не знаю, с тех пор мы нигде уж ее не встречали.

Только тогда я утрату, опомнясь, заметил, когда мы

Холма святого и древнего храма Цереры достигли.

Там собрались мы, убогий остаток троян, — а Креузы

Не было, к горю сопутников, сына, отца и супруга.

О! кого из людей и богов я не клял, исступленный!

Было ли что для меня и в паденье Пергама ужасней?

Сына Иула с Анхизом-отцом и с Пенатами Трои

Спутникам вверив, в излучине дола велю им укрыться;

Сам же, блестящей одетый броней, возвращаюся в Трою.

Вновь решено боевые труды испытать, по горящим

Стогнам Пергама промчаться и грудь под удары подставить.

К темному прагу ворот, чрез который мы вышли из града,

Прежде спешу, чтобы, снова по свежему нашему следу

Трою пройдя, замечательным оком всмотреться в приметы;

Всюду ужас! даже молчание в трепет приводит!

К дому Анхиза — не там ли она, не туда ли ей случай

Путь указал — я бегу, но данаи уж грабили дом наш;

Всё испровергнуто; с воплями враг по обители рыскал;

Пламень пожара уже прошибал из-под верхния кровли;

Вихрем взвивалися искры, и в воздухе страшно гремело.

Я обратился к Приамову дому, к высокому замку:

Боги! боги! в притворе пустого Юнонина храма

Зверский Улисс и Феникс у добычи стояли на страже:

Там сокровища Трои, богатства сожженных святилищ,

Чаши златые, престолы богов, и убранства, и ризы

В грудах лежали; младенцы и бледные матери длинным

Строем стояли вблизи.

Презря меня окружавшую гибель, дерзнул я во мраке

Голос возвысить; печальный мой клик раздавался по стогнам.

«Где ты, Креуза?» — взывал я, взывал… но было напрасно.

В яростном горе по грудам разрушенных зданий я бегал.

Вдруг перед очи мои появилася призраком, легкой

Тенью она… и казалась возвышенней прежнего станом.

Я ужаснулся, волосы дыбом, голос мой замер.

Тихо с улыбкой, смиряющей душу, сказала Креуза:

«Тщетной заботе почто предаешься, безумно