коснусь ни к чему до самыя поздния ночи».
Все полководцы простились тогда с Ахиллесом; остались
Оба Атрида, Идоменей, Одиссей благородный,
Нестор и старец Феникс. Прояснить омраченную душу
Друга старались они разговором веселым; но тщетно.
Сумрачен был он, лишь битвы единой алкал, непрестанно
Думал о мертвом, об нем лишь одном говорил непрестанно:
«О, сколь часто бывало, что сам ты заботливо, бедный,
В ставку мою прибегал с подкрепительной утренней пищей,
Мне возвещая, что войско ахеян шатры покидало,
Снова с троянами в битву готовое выйти: а ныне
Здесь ты лежишь, бездыханный! Не может мое услаждаться
Сердце ни пищей, ни сладким вином без тебя. Я толь сильным
Не был бы горем сражен, и услышав о смерти Пелея,
Льющего слезы во Фтии своей обо мне отдаленном,
Бьющемся в чуждом краю за обиду Елены презренной,
Ни же печальную весть получивши о сыне, в Скиросе
Мне расцветающем, богоподобном Неоптолеме,
Если он жив! — Я доныне всегда упованием тайным
Сердце свое утешал, что погибну один, разлученный
С славным конями Аргосом, в Троянской земле, что, в пределы
Фтии родной возвратяся, ты сам в кораблях белокрылых
Сына в Скиросе возьмешь и ему покажешь в отчизне
Все богатства мои, рабов и царевы чертоги.
Чувствовал я, что тогда уж Пелей иль в земле, бездыханный,
Будет лежать, иль, может быть, грустно свой век доживая,
Будет согбен от печали и лет, все боясь, что от Трои
Вестник придет и скажет ему: «Ахиллеса не стало».
Так говорил он и плакал. Сидевшие с ним воздыхали,
Каждый о том помышляя, что в доме далеком оставил.
Взор сострадательный с неба Зевес на печальных склонивши,
Быстро к богине Палладе крылатую речь обращает:
«Или, Паллада, покинут тобой Ахиллес благородный?
Видишь, как он на брегу, у своих кораблей черногрудых,
Плача о мертвом Патрокле, сидит одинокий. Другие
Утренней пищей себя подкрепляют; но он не приемлет
Пищи. Лети ж и во грудь Ахиллесу амврозии сладкой
С нектаром влей, чтоб от голода сил он своих не утратил».
Так Зевес говорил, упреждая желанье Афины.
Быстро она — как орел с необъятными крыльями, с звонким
Криком — к шатрам полетела с небес. Уж ахейцы толпились,
В бой ополчаясь. Во грудь Ахиллеса амврозии сладкой
С нектаром тайно Афина влила, чтоб от голода силы
Он не утратил, и снова потом возвратилась в обитель
Зевса. Ахейцы волнами текли, корабли покидая.
Словно как частый, клоками сыплющий снег, уносимый
Северным, быстро эфир проясняющим ветром, из ставок
Сыпались шлемы бесчисленны, рой за сверкающим роем,
Круто согбенные латы, из ясеня твердого копья,
С острою бляхой щиты; до небес восходило сиянье;
В блеске оружий смеялась земля; под ногами бегущих
Берег гремел. Посреди их броней Ахиллес облекался.
Зубы его скрежетали, и очи, как быстрое пламя,
Рдели, сверкая; но сердце его нестерпимой печалью
Было наполнено. Злобой кипя, на троян разъяренный,
Взял он доспехи, чудесное бога Ифеста созданье;
Голени в светлые, гладкие поножи прежде облекши,
Каждую пряжкой серебряной туго стянул он; огромным
Панцирем мощную грудь обложил; на плечо драгоценный
Меч с рукоятью серебряной, с лезвием медным повесил.
После надел необъятный, тяжкий, блеском подобный
Полному месяцу щит: как далекий маяк мореходцам
Светит во мгле, пламенея один на вершине утеса —
Буря же вдаль от друзей их несет по шумящему морю —
Так лучезарно светился божественный щит Ахиллесов,
Чудо искусства. Потом на главу он надвинул тяжелый
Гривистый шлем; он сиял, как звезда, и густым златовласым
Конским хвостом был украшен на нем воздымавшийся гребень.
Броней одеянный, силу свою Ахиллес испытует:
Двигался в ней он свободно, и члены обнявшая броня
Легче казалася крыл и как будто его подымала.
Тут он отцово копье из ковчега прекрасного вынул,
Тяжкоогромное — в сонме ахеян его ни единый
Двинуть не мог, но легко им играла рука Ахиллеса:
Ясень могучий с гордой главы Пелиона срубивши,
Создал Хирон то копье для Пелея, врагам на погибель.
Автомедон и Алким на коней возложили поспешно
Светлую сбрую и удила силой втеснили им в зубы;
Туго потом натянувши бразды, впереди колесницы
Их укрепили. Автомедон в колесницу с блестящим
Прянул бичом. Ахиллес, изготовясь в кровавую битву,
Стал позади, как Гелиос дивной бронею сияя.
Тут громогласно к Пелеевым бодрым коням он воскликнул:
«Ксанф и Валий, славные дети Подарги, вернее,
Добрые кони, вы ныне правителю вашему будьте;
Сытого боем его к кораблям возвратите; не мертвым
В поле оставьте, подобно Патроклу». На то легконогий,
Дышащий пламенем Ксанф отвечал, до копыт наклонивши
Гордую голову — пышная грива упала на землю;
Ира лилейной рукой разрешила язык — он промолвил:
«Так, мы живого еще тебя принесем, сын Пелеев;
Но предназначенный день твой уж близко. Не нашей
Волей, но силою бога и строгой судьбой то свершилось;
Нет, не мы замедленьем своим и безвременной ленью
Дали троянам похитить Патроклову крепкую броню;
Сын густовласыя Литы, бог неизбежный постигнул
В битве его и Гектора честью победы украсил.
Пусть на бегу мы полет опреждаем Зефира, из легких
Ветров легчайшего веяньем крыл благовонных — но ведай:
Ты от могучего бога и смертного мужа погибнешь».
Он сказал, и язык обезмолвила сила Эринний.
Сумрачен ликом, ему отвечал Ахиллес быстроногий:
«Ксанф, для чего бесполезно мне смерть прорицаешь? И сам я
Знаю, что мне, далеко от отца и от матери, должно
Здесь по закону судьбы умереть. Но я все не престану
Биться и мучить троян ненасытною битвой».
Звучно он крикнул, и с топотом громким помчалися кони;
Следом за ним из заград побежали ахейцы. Трояне
Ждали их в поле, густыми толпами построясь на холме.
Вечный Зевес с многоглавой вершины Олимпа Фемиду
Всех богов пригласить на совет посылает. Богиня
Им повелела собраться в обителях неба. Предстали
Все, и самые боги потоков и в тенистых рощах,
В темных долинах, в источниках тайных живущие нимфы;
Древний один Океан не явился. В чертогах, Ифестом
Созданных с дивным искусством по воле Зевеса, на тронах
Боги сидели кругом Громовержца. Призванью Фемиды
Сам Посидон покорился. Он вышел из вод и с другими
Сел на совет. Наконец вопросил он владыку Зевеса:
«Бог громоносный, зачем ты призвал нас в чертоги Олимпа?
Или решить замышляешь ты участь троян и ахеян,
Вышедших в поле и снова исполненных яростью битвы?»
В тучах гремящий Зевес, отвечая, сказал Посидону:
«Бог, колебатель земли, ты мои помышления знаешь,
Знаешь, о чем сей совет. И о гибнущих ум мой печется.
Здесь я буду сидеть, на скале высочайшей Олимпа,
Зрелищем боя себя услаждая. Но вам позволяю
К войскам троян и ахеян идти, и можете помощь
Той стороне подавать, на которую склонит вас сердце.
Если один Ахиллес нападет на троян — ни мгновенья
В поле они не подержатся против Пелидовой силы;
Трепет их всех поразил при едином его появленье.
Ныне ж, когда он так сильно разгневан погибелью друга,
Я страшусь, чтоб, судьбе вопреки, не разрушил и Трои».
Так говорил Зевес, и вспылали бессмертные боем.
С неба они, разделясь, ко враждующим ратям слетели.
Мощная Ира пошла к кораблям с Палладой Афиной;
С ней Посидон, облегающий землю, и Эрмий, обильный
Кознями, щедрый податель богатства, и медленно-тяжкий,
Пламенноокий Ифест, чрез силу влекущий хромую
Ногу. Но шлемом блестящий Арей обратился к троянам,
С ним полнокудрый Феб и меткостью стрел Артемида
Гордая, Лито, и Ксанф, и Киприда с улыбкой приветной.
Были надменны ахейцы, пока не вмешалися боги
В бой — Ахиллес появленьем своим, по долгом покое,
Их ободрил, а трояне при виде Пелеева сына,
Блеском брони Арею подобного, все трепетали, —
Но лишь только сошли олимпийцы ко смертным, Эриннис
Страшно свирепствовать вдруг начала. То стоя на вале,
Подле глубокого рва, то на бреге шумящего моря
Гласом могучим Афина кричала. И черной подобен
Буре, Арей завывал, то с горней вершины Пергама
Клича троян, то бегая взад и вперед у высокой
Каликолоны, вне стен, не вдали Симоисова брега.
Так олимпийские боги рать на рать возбуждали.
Скоро везде запылал разрушительный бой истребленья.
Страшно гремел всемогущий отец людей и бессмертных
С неба; внизу колебал Посидон необъятную землю;
Горы тряслись; от подошвы богатой потоками Иды
Все до вершины ее и Пергам с кораблями дрожало.
В царстве глубокой подземныя тьмы Айдоней возмутился;
Бледен с престола сбежал он и крикнул, страшася, чтоб свыше
Твердой земли не пронзил Посидон Сокрушитель, чтоб оку
Смертных людей и богов неприступный Аид не открылся,
Страшный, мглистый, пустой и бессмертным самим ненавистный.
Сид
(отрывок)*
Горные испанцы вместе с религиею, законами, честью и свободою предков своих визиготфов сохранили и употребление языка романского.
То были необразованные люди, характера дикого, гордые, отважные, не способные покорствовать рабскому игу.
Каждая долина была особенною малою областью.
В сих долинах властвовали графы, коим короли визиготфские вверяли наблюдение правосудия в мирные дни и предводительство народного войска во дни военные.
Когда пала монархия, сии графы были почитаемы военачальниками и покровителями народа.
Народ сей был составлен большею частию из переселенцев, покинувших свою родину, дабы среди бесплодных утесов спасти религию и законы отцов своих. Там не было отдаваемо никаких отличных почестей фортуне: под кровлею бедной хижины часто находили человека, победившего в сражении. Вероятно, что в сии времена вошла в испанские нравы сия кастильская спесь, замечаемая ныне в самых нищих.
Санхо Великий, король кастильский, в начале XI века соединил под державу свою почти все христианские области полуострова; от него зависели Астурия, Наварра и Аррагония; он первый принял титул короля Кастилиии может быть почитаем родоначальником королевских домов Испании.
При сем короле родился Дон-Родриго Диац (сын Диега), прозванный Саидом, или Сидом (господином) от побежденных им мавров. Наименованный главным военачальником армии от короля кастильского, он получил еще прозвание Кампеадора (воителя).
Замок Бивар, недалеко от Бургоса, завоеванный отцом его Дон-Диегом, был местом его рождения. С женской стороны происходит он от древних графов Кастильских. Знаменитый породою, он приобрел богатство мужеством и оружием. Подвиги его сохранились в народных песнях, или романсах, из которых здесь предлагается извлечение.
Сид в царствование короля Фердинанда
I
Пятерых царей неверных
Дон-Родриго победил;
И его назвали Сидом
Побежденные цари.
Их послы к нему явились
И в смирении подданства
Так приветствовали Сида:
«Пять царей, твоих вассалов,
Нас с покорностью и данью,
Добрый Сид, к тебе прислали».
«Ошибаетесь, друзья! —
Дон-Родриго отвечал им. —
Не ко мне посольство ваше:
Неприлично господином
Называть меня в том месте,
Где господствует Великий
Фердинанд, мой повелитель:
Всё его здесь, не мое».
И король, таким смиреньем
Сида храброго довольный,
Говорит послам: «Скажите
Вы царям своим, что, если
Господин их Дон-Родриго
С королем сидит он рядом,
И что все, чем я владею,
Завоевано мне Сидом».
С той поры не называли
Знаменитого Родрига
II
Полных семь лет без успеха
Неприступную Коимбру
Осаждал Дон-Фердинанд.
Никогда б не одолел он
Неприступныя Коимбры,
Крепкой башнями, стенами…
Но является Сан-Яго,
Рыцарь господа Христа:
На коне он скачет белом,
С головы до ног в доспехах
Свежих, чистых и блестящих.
«Сим ключом, который блещет
У меня в руках (сказал он),
Завтра утром на рассвете
Отопру я Фердинанду
Неприступную Коимбру».
И король вступил в Коимбру;
И мечеть ее назвали
Церковью Марии Девы.
Там был рыцарем поставлен
Дон-Родриго, граф Биварский.
Сам король своей рукою
Меч к бедру его привесил,
Дал ему лобзанье мира;
Только не дал акколады,
Ибо то уж для другого
Было сделано им прежде;
И, в особенную почесть,
Конь в блестящей сбруе Сиду
Подведен был королевой,
А инфанта золотые
На него надела шпоры.
III
Мрачен, грустен Дон-Диего…
Что сравнить с его печалью?
О бесчестии своем.
Посрамлен навеки древний,
Знаменитый дом Ленесов;
Не равнялись ни Иниги,
Ни Аварки славой с ним.
И болезнью и летами
Изнуренный, старец видит
Торжествующий, гуляет,
Не страшась суда и казни,
По народной площади.
Напоследок, свергнув бремя
Скорби мрачно-одинокой,
Сыновей своих созвал он
И, ни слова не сказавши,
Повелел связать
