в высоте

Один раскинулся над всеми

Шатер небес, звездами ночи

Усыпанный необозримо.

И в этот час, пришедши к шаху,

Ему сказал Рустем:

«Я не могу без дела оставаться;

Хочу идти к Зорабу в гости;

Хочу увидеть, кто навел

На вас такой незапный ужас;

Хочу взглянуть в лицо богатыря,

Перед которым весь Иран

Так задрожал; хочу своими

Глазами видеть, стоило ль труда

Седлать мне Грома, надевать

Свой старый шлем, и будет ли какая

Мне честь его убить моей рукою.

Туран я часто посещал;

Я знаю их язык и их обычай:

Турецкое надевши платье,

Прокрасться я намерен в Белый Замок

И все там осмотреть. Я у тебя,

Державный шах, пришел просить

На то соизволенья». Кейкавус

С улыбкой отвечал: «Рустем,

Ты и в турецком платье будешь

Красой и славою Ирана.

Рука всей рати в день сраженья,

Ты хочешь быть и зорким оком

Ее во тьме ночной. Иди,

И будь тебе проводником всевышний».

IV

Одевшись турком, осторожно

Отправился в свой путь Рустем.

Хотя в шатре он все свои доспехи,

Свой панцирь, шлем и даже меч покинул —

Но безоружен не остался:

Его рука была, как булава

Железная, крепка. Во мраке ночи

Он к Белому подходит Замку —

Там были слышны крики пированья;

И близ ворот незатворенных

На страже не стоял никто. Как лев голодный,

В тот час, когда, забыв

Заграду затворить, беспечно пастухи

Шумят на празднике ночном,

Врывается в средину стада

И из него сильнейшего быка

Уносит, — рев услыша, пастухи

Бегут за хищником; но он

С добычею, погони не страшася,

Медлительно идет в свой страшный лог,

А пастухи назад приходят в горе,

И вовсе их ночной расстроен праздник, —

Так в замок грозный лев Рустем

Прокрался пир расстроить турков.

Там двор широкий весь был озарен

Огнями; он шумел

От говора пирующих, от звона

Вином кипящих чаш,

От пенья, от бряцанья струн,

От бешено-веселой пляски:

Врагов явленье праздновал Зораб,

И все с ним праздновало войско.

И, притаяся в темном

Углу, на все смотрел

И видел все из темноты

Никем не видимый Рустем.

V

На пиршестве беспечно

При факелах зажженных

Зораб сидел с гостями;

На нем не шлем железный,

А праздничный из свежих

Цветов сиял венок,

И он, сам яркий блеск,

Был ярким окружен

Блистаньем, был прекрасен,

Как цвет благоуханный

Надежды, и в его

Груди кипела младость;

И голову младую

Он бодро подымал

И, обегая оком

Воспламененным праздник,

С весельем горделивым

Считал с ним пировавших

Сподвижников. И, видя

Его перед собою

Прекрасного так чудно,

Они позабывали

Вино, и клики их

До неба возносили

Его хвалу и славу.

А той порой из неба

С благоволеньем звезды

Смотрели на него,

И на небе о нем,

Земной звезде прекрасной,

Назначенной так скоро

В своей красе угаснуть,

Печалилися звезды.

Тогда одна из них

Своим сестрам небесным,

Печальная, сказала:

«Как жаль, что этот цвет

Так скоро, скоро должен

Увянуть! На земле

Прекрасного являлось

Нам много… и очей мы

Отвесть не успевали,

Как уж с земли оно

Скрывалось, — но доселе

Еще нам не случилось

Там видеть ничего

Прекрасней и мгновенней

Той прелести, какая

Так сладко в этот миг

Собой нас утешает

И так своею быстрой

Кончиною печалит.

О, как он мил! Как весел!

Пошлем в сиянье наших

Очей, им веселимых,

Видение туда,

Где мать о нем тоскует,

Куда уже к ней он

Не возвратится вечно;

Пускай его она

Хоть раз еще увидит

Живым, цветущим, полным

Отваги и надежды…

Его, быть может, завтра

Придет схватить судьбина».

VI

Так говорили звезды неба

О милой праздника звезде.

И вот они паров и блеска —

В пространстве воздуха разлитых

Меж небом и землею — взяли

И свили сон…

И этот сон подобен

Был разноцветному ковру,

Блестящему шелками,

Какой жених издалека

Невесте милой посылает;

На нем она в земле своей

Все видит, что в земле далекой

Ее возлюбленного очи

Встречают: горы снеговые,

И многоводные потоки,

И чудных птиц на неизвестных

Деревьях. И когда

На тот ковер невеста

Глядит — ей мнится, что сама

Она с ним странствует, что близ нее

Он, возвратяся, отдыхает.

Такую ткань видений

Из блеска и паров

Соткали звезды в высоте;

И дали воздуху они

Ее нести и с нею тихо

Лететь в Туран,

Чтоб спящей матери лицо

Она неслышимо покрыла;

И воздух полетел;

И матери привиделся прекрасный,

Как утро светлый сон;

И в этом сне увидела она

Сидящего на пиршестве ночном

За полным кубком сына;

Его горели щеки,

Его уста цвели,

Его сверкали очи,

Он полон был отваги;

И таяло от радости в ней сердце;

Казалось ей, что он

В немногие разлуки дни

Из отрока созрел

Могущественным мужем;

И вкруг него, казалось, много

Знакомых ей и незнакомых

Сидело витязей. Но в стороне,

Она увидела, стоял Рустем

Один; и, притаясь, из темноты

Смотрел на праздник он сурово;

Ей стало чудно и прискорбно,

Что к сыну выйти не хотел

Отец на свет; но горе скоро

Провеяло, как легкий воздух;

Ей стало весело, что к сыну

Отец так близко и что он,

Свою узнав повязку,

Из мрака выйдет и ему

С любовию протянет руку.

VII

Тем временем, как матери душа

Была таким прекрасным сновиденьем

Лелеема, Зораб

С гостями праздновал беспечно;

И пили все кипучее вино.

И два из них сидели рядом,

Один по правую, другой

По левую с ним руку:

Был слева Баруман,

К нему не из любви, не для храненья

Приставленный Афразиабом;

А справа Синд; его

Послала вслед за сыном мать,

Чтоб, с глаз Зораба не спуская,

Он был ему в чужой земле

Хранителем и верным другом.

Он был из рода семенгамских

Царей, был крепок силой, ростом

Высок; был чуток слухом

И так очами зорок,

Что ночью видеть мог как днем;

И это побудило мать

Ему надзор за сыном вверить,

Дабы, когда им встретится Рустем,

Он мог немедля

Его Зорабу указать

(Остались в памяти у Синда

Черты Рустема с той поры,

Когда царем он в Семенгаме

Был так роскошно угощен

И браком сочетался

С царевною Теминой).

И Синд на празднике Зораба

Сидел, вино из кубка пил

И молча думал: «Завтра

Ему я укажу Рустема».

VIII

Но рысьими глазами Синд

Увидел вдруг, что кто-то в темноте

Стоял и прятался. Он встал

И к месту темному пошел

Поспешным шагом, чтоб своими

Его глазами осмотреть.

Он там увидел великана,

Огромного как слон;

Не помнилось ему, чтоб кто подобный

Его глазам когда встречался;

Таким он видел одного Рустема;

Но этот был в турецком платье,

Хотя и замечал

В нем Синд как будто что чужое.

«Кто ты? — воскликнул Синд. — Зачем

Здесь спрятался и выступить на свет

Не хочешь? Покажи свое лицо

И дай ответ». Но не́ дал

Ему Рустем ответа.

Тогда могучею рукою

Его за платье Синд схватил,

Чтоб вытянуть на свет из темноты;

Но булаву руки тяжелой

Рустем взмахнул

И грянул Синда кулаком

По голове — и Синд упал,

Не крикнув, мертвый. Той порой

Зораб, приметив, что ушедший

Не возвращался долго Синд,

Послал проведать, где он;

И посланный, его увидя

Бездыханно лежащего, обратно

Как исступленный прибежал,

Крича: «Убили Синда! Синд

Убит!» Затрепетав, Зораб

Вскочил; вскочили с ним все гости

И с факелами побежали

Толпою к месту роковому.

Там на земле недвижим Синд лежал;

Он был убит — но кем?

Никто того не ведал.

IX

«О горе! — возопил Зораб. —

В заграду волк ворвался

И лучшего зарезал в стаде

Овна; а пастухи

С собаками дремали.

Скорее все в погоню за убийцей!..»

Но некого уж было догонять,

Исчез ночной убийца. Возвратясь,

Зораб печально сел за стол;

Кругом его печально сели гости;

И он сказал: «Не радует меня

Теперь мое на этом пире место;

Направо от меня моим

Ближайшим другом занятое

Вдруг стало пусто. Был мне дан

Он милой матерью моею:

И мог один в Иране указать мне

Рустема; он один из нас

Его видал. Кто мне теперь

Его укажет?» То услыша, покраснел

Сидевший слева — покраснел

Предатель Баруман,

Не из любви, не для храненья

Приставленный к нему Афразиабом;

Как Синд, Зорабу

Он мог бы указать Рустема;

Но было то ему запрещено,

И рабски он служил измене.

Зораб, подняв высоко

Вином наполненную чашу,

Воскликнул: «Пью последний кубок пира;

Он не вином, а клятвою кровавой

Наполнен, клятвою отмстить

Убийце Синда. Кто б он ни был, я

Его найду, и будет от меня

Ему убийство за убийство.

Когда ж моей я клятвы не исполню,

Пускай в отраву обратится

И в жилах кровь мою сожжет

Вино в последней этой чаше,

Мной осушаемой до дна».

С такою клятвой мщенья

(Против кого? о том не ведал он)

Зораб вино из кубка выпил

И вдребезги расшиб, ударив оземь, кубок.

Потом все гости встали с мест,

Чтоб Синда в землю опустить;

И светлый пир стал мрачным погребеньем.

X

Тем временем Рустем достигнул стана

В том месте, где стоял на страже Геф.

При виде турка Геф его окликнул,

И вся его дружина стала в строй;

Рустем, узнав по клику зятя,

Ему знакомый подал голос;

И Геф, его впустив в заграду стана,

Спросил с великим изумленьем:

«Где был ты, старый богатырь?

Зачем один в такую пору бродишь?

С духами ль темными ночную

Беседу ты завел? в союз ли с ними

Вступил, чтоб чародейством

Себе придать перед сраженьем силы?

Мы знаем, с демонами тьмы

Давно ты водишься; и, верно,

От них ты занял черное искусство

Быть невредимым, что теперь

Так беззаботно, безоружный,

Один, переодетый турком, ходишь

Ночной порой между шатров Ирана».

Рустем сказал: «Не в этом дело;

Я был в гостях, я навестил Зораба;

Издалека его увидел я

И буду рад, когда вблизи увижу.

Но мне, лазутчику, другой лазутчик

Нежданный помешал; насильно

Меня хотел он вытащить на свет;

Я в темноте ударом кулака

Его убил — себе иначе

Помочь не мог я, — но о нем

Непостижимо грустно мне, и я готов

Почти заплакать. Геф, найди скорее

Персидский для меня убор;

Замаранное кровью это платье

Несносно мне; да и собаки здесь

Со всех сторон сбегутся с лаем

На турка, вкруг шатров персидских

Ходящего ночным дозором».

Вздохнув глубоко, снял с себя

Рустем турецкую одежду.

Какой-то жалобный в нем голос

Против ночного дела вопиял;

Невольно он жалел о Синде;

Как будто чувствовал, что в нем убил

Свое спасенье от чего-то,

Неизбежимого теперь.

И не пошел он к шаху с донесеньем;

К себе в шатер он возвратился,

И лег, и тяжко спал всю ночь.

Книга шестая

Зораб и Хеджир

I

Когда взошла заря на небо,

Зораб взошел на башню замка;

С ее площадки мог он весь

Иранский стан как на ладони видеть.

И он велел позвать Хеджира.

Он думал: «Синда нет; Хеджир

Рустема, верно, знает; мне

Его укажет он». Хеджир

Окованный был приведен. Оковы

С него своей рукою сняв, Зораб

Сказал: «Хеджир, железа плена

Я золотом свободы заменю,

Когда ты мне по правде дашь ответ

На все, о чем тебя расспрашивать я стану;

Будь откровенен; с чистым,

А не с подмешанным вином

Подай теперь свою мне чашу». —

«Я не солгу, — ответствовал Хеджир, —

Готов я на твои вопросы

Все объявить, что самому

Известно мне». — «Богатые шатры

Я в стане вижу, — продолжал Зораб. —

Какому витязю, скажи мне, каждый

Из тех шатров принадлежит?

Когда о том по истине мне скажешь,

Тебя осыплю золотом и честью;

Когда же нет, не усидит

Твоя на шее голова». —

«Чего же медлишь? — возразил

Хеджир. — Расспрашивай, я буду

По правде отвечать; лжецом

Я не бывал, а смерти не страшуся».

II

И начал спрашивать Зораб:

«Там, в середине самой стана,

Я вижу золотой шатер;

И от него идут во все концы

Дороги; и по тем дорогам

Одни к шатру медлительно подходят,

Как будто с робким ожиданьем;

Другие весело отходят от шатра,

Как бы с исполненной надеждой.

И весь он от подошвы

До маковки сияет,

Как солнце, золотом; у входа

Лежат, как две ручные

Собаки, лев и тигр; а на вершине

Сидит орел; и держит он

В когтях распущенное знамя

С изображеньем солнца.

Такой шатер не витязю простому

Принадлежит; скажи мне, чей он?» Гордо

Поднявши голову, сказал Хеджир:

«В нем шах Ирана обитает.

Перед его престолом день и ночь

Дружина верная стоит

Телохранителей. И никакой

Не страшен враг великому царю». —

«Налево, — продолжал Зораб, —

Разбит серебряный шатер;

Он к золотому обращен

Своим открытым входом;

У входа барс и леопард;

А наверху я вижу грифа:

Широко веющее знамя

С изображением луны

В когтях серебряных он держит». —

«Там обитает, — отвечал

Хеджир, — сын шаха Ферабор, ближайший

К престолу и к цареву сердцу».

На то Зораб сказал: «Им честь и слава!

Когда одна душа в отце и в сыне,

Они всю землю завоюют».

III

И продолжал расспрашивать Зораб:

«Направо там от золотого

Шатра стоит, я вижу, черный;

Он окружен бесчисленною стражей;

И беспрестанно скачут

К нему и от него гонцы.

У входа слон, покрытый пышным

Ковром, и на его