же долго, но о нем

Не сетуй; он великих дел

Довольно совершил; немало им

Истреблено чудовищ, великанов;

Немало крепких за́мков он

Разрушил и сравнял с землею;

Немало войск пред ним погибло —

Теперь настал черед и для него.

К железным смерти воротам

Конь жизни рано или поздно

Со всадником своим — кто б ни был он,

Могучий, слабый, храбрый, робкий, —

Примчится; каждому из нас

В те ворота в свой час придется стукнуть,

И каждому отворятся они;

На увольненье здесь от смерти

Он записи от неба не имел;

На вечное подданство ей

Мы все укреплены судьбою».

Так матери ты нашей скажешь. А теперь

Налей вина последнюю мне чашу

На сон грядущий, брат Зевар,

И спи спокойно; остальное

Звездам на волю отдадим».

Рустем умолкнул, поданное выпил

Вино, разделся, лег

И в сон глубокий погрузился.

Книга осьмая

Рустем и Зораб. Второй бой

I

Когда павлин денницы распустил

Широко хвост свой разноцветный

И голову под черное крыло

Угрюмый ворон ночи спрятал,

Рустем проснулся, опоясал

Губительный свой меч

И, боем дышащий, вскочил

На огнедышащего Грома;

И бурею на избранное место он

Помчался. Как звезда, пророк

Великих бедствий, пламенным хвостом

На небесах блистает ночью темной,

Так бедоносно шлем косматый

Блистал на голове Рустема;

Прибыв на место, с изумленьем

Он озирался, но Зораба

Там не было: Зораб, в то время

Как гибельный его отец

Ждал в поле, утренним вином,

При звуке лютнь, беспечно утешался.

И так сказал он Баруману:

«Со мною этот старый лев

И крепостию мышц, и ростом,

И храбростию равен;

Когда смотрю на грудь его, на руки

И на плеча́, мне кажется, что вижу

Я в зеркале себя; невольно

Приходит в мысли мне, что сам

Таким я буду, если звезды

Мне столько ж лет отчислят в жизни.

Взглянув ему в геройское лицо,

Я чувствую какую-то тревогу,

Мне стыдно, я краснею, в грудь мою

Втесняется глубоко

Неодолимая тоска.

О Баруман, уж не Рустем ли он? Скажи

Мне правду; Баруман, спаси

Меня; не дай мне быть отцеубийцей

На ужас всей земле. Что, возвратись,

Скажу я матери? Скажу ли,

Что руки я свои умыл

В крови отца? Все знаки, ею

Мне данные, согласны с тем, что видят

Мои глаза, недостает

Лишь одного мне убежденья. Если он

Рустем, то я еще ему в глаза

Сказать не смею: я твой сын!

То им самим запрещено;

Лишь слава даст на то мне право.

Когда же не Рустем он… О! какая

Была б мне честь явиться пред отцом,

Богатыря такого одолевши!

Кто разрешит мое недоуменье?

Когда вчера так зверски

Со мной он бился, мысль, что он

Отец мой, показалась мне

Мечтой несбыточной; но в эту ночь

Я видел сон… я видел, что лежу

В его объятиях, так нежно,

Так весело, с такой любовью детской…

Нет! Не могу и не хочу с ним биться».

II

Покорствуя тому, что повелел

Афразиаб, коварный Баруман

Ответствовал: «Ты видел сон,

Проснулся — вот и все. Ужель, поверя

Мечте, начатого так славно

Не довершить? Ты слово дал

И должен выручить его — иль вечным

Стыдом себя покроешь. В поле

Тебя он ждет и, верно, торжествуя,

Уж думает: «Передо мной робеет

Мой недозрелый богатырь».

Так и Иран с ним вместе скажет;

То повторится и в Туране.

Тогда с каким покажешься лицом

Ты на глаза Рустему? Не забудь,

Что на тебе лежит святая клятва

Отмстить за Синда; сам же он сказал

Тебе, что Синд убит его рукою.

А для чего свое таит он имя,

Не знаю; мой совет: не любопытствуй

И ты о том узнать; убей и уничтожь

Его, пока он сам тебя убить

И уничтожить не успел, —

Тогда избегнешь посрамленья,

Заслужишь честь и клятвы не нарушишь».

Так искуситель говорил;

Его слова звучали глухо;

Он поглядеть в лицо не смел Зорабу

И бледен был как полотно;

Но все сомненья он разрушил

В душе Зораба. Мщеньем закипев,

Поспешно витязь молодой

Вооружился, на коня

Лихого прянул

И полетел на битву роковую.

III

Когда сошлись соперники на месте,

Назначенном для поединка,

Две рати с двух сторон

Свидетелями боя

В порядке вышли боевом:

Ведомые могучим Тусом,

Блестящие полки Ирана

Построились перед шатрами;

А Баруман туранские дружины

По склону вытянул горы,

Одним крылом их к замку прислонивши.

К сопернику приблизившись, Зораб

Его спросил, приветно улыбнувшись:

«Покойно ль спал ты эту ночь

И весело ль проснулся? Рано, рано

Ты поднялся, мой старец многосильный:

Прекрасен этот день — таков ли будет

Прекрасен вечер, мы не знаем.

Но посмотри, как утро молодое

Вершины гор озолотило;

Цветы все утренним вином

Напоены, и утренняя свежесть

На паству манит пастухов;

Невидимо под ветвями дерев

И видимо в лазури неба

Поют проснувшиеся птицы;

Ручьи, сияя, льются;

На солнце блещут берега;

Трава росой сверкает…

Приличен ли такой всемирный праздник

Кровавому убийству? День такой

Не лучше ль милой жизни

Еще нам уступить? Послушай, друг,

Сойди с дракона своего

На этот свежий дерн; заклю́чим

В виду обеих наших ратей

Здесь перемирие, забудем

На этот день и мщение и злобу:

Пусть будет поле крови

Для нас палатой пировою.

Я знак подам — и перед нами

Вино заблещет в кубках,

И пир устроится роскошный,

И звонко заиграют струны,

И дружно мы отпразднуем с тобою

День возрождения прекрасной,

Всеоживляющей весны;

Железный шлем ты снимешь с головы,

А я венком живых цветов украшу

Твои мне милые седины;

И, сидя за вином, мы будем

Беседовать радушно о войне,

О бранных подвигах, и всем, что знаю,

Я поделюсь с тобой от сердца;

А ты свою откроешь мне породу

И славное свое мне скажешь имя —

О! не упорствуй, друг; скажи,

Скажи его — мы не должны

Так чужды быть друг другу; нас

С тобой вчера побратовала битва».

IV

Так с откровенностью младенца

Рустему говорил Зораб —

Ему во грудь из вод, из глубины

Небес, из зелени полей

Проникнул тайный голос

Природы; на щеках его

Горело жаркое желанье;

Так раскрывается младая

Распуколька от теплого весны

Дыхания; но если на нее

Дохнет морозом бурный север,

Она сжимается и увядает;

Так от морозных слов Рустема

Увяла вдруг в душе Зораба

Едва зацветшая надежда.

«Дитя мое, — сказал Рустем, — не для того

Сюда пришли мы, чтоб, роскошно

На луговом ковре покоясь,

Беседовать; на смертный бой

Пришли мы. Если ты

Еще годами отрок,

То я уж не дитя. Ты видишь,

Что для борьбы кушак стянул я туго;

И здесь давно я жду, чтоб боевую

С тобой начать работу, чтоб нарвать

С тобой тех роз, какие только в нашем

Саду родятся. Свежесть утра

Для ратного благоприятна дела;

Она моим состарившимся членам

Живую крепость придает.

Итак, пока не наступил

Палящий зной, начнем

Свой мужественный спор. Я не слыхал,

Чтоб для одних рассказов о боях

Соперники на месте боя,

Вооруженные, сходились;

Я бьюся делом, не словами.

По имени ж себя не прежде назову,

Как положив тебя в крови на землю:

Тогда узнаешь, чья рука тебя убила».

V

Зораб, воспламененный гневом,

Воскликнул: «Будь по-твоему, упрямый

Старик! своей судьбы никто

Не избежит; и мы увидим скоро,

Кто здесь кого принесть ей в жертву должен».

На землю спрянул он с коня,

И громко зазвучало

Его оружие. Рустем

Сошел поспешно с Грома; тяжкий

Звук от меча его раздался,

И из ножон до половины

Он выпрыгнул. В молчанье оба

К бежавшему вблизи потоку

Они пошли с конями. У воды

Росло там дерево; к нему

Они коней ретивых привязали;

И там Рустемов Гром

Оставлен был с конем Зораба.

Приветливо они друг друга

Обфыркали и, ознакомясь,

Между собой немую завели

Беседу; как друзья давнишние, они

Подножную траву щипали вместе,

И головы протягивали дружно

К ручью за свежею водою,

И шеями друг друга обнимали,

Как будто угадав,

Какое близкое родство меж ними было.

А между тем отец и сын

На место боя грозно шли,

Друг другу смерть в душе готовя.

VI

Они плотней стянули кушаки

И рукава до самых плеч

Могучих засучили;

Ужасно их наморщилися лица

И загорелися глаза,

И, разом бросясь друг на друга,

Как разозлившиеся тигры,

Они руками обхватились:

Два тела вдруг слились в одно,

Вокруг которого четыре

Железные руки, как змеи,

В него вдавясь, переплетались.

Как будто сплавленные крепко,

Они друг друга, грудь на грудь,

Теснили, перли, гнули, жали —

Напрасно; камень и железо

Могли бы руки их расплюснуть,

Но пошатнуть не мог ни сына

Отец, ни сын отца; дыханье

Спиралось в их груди; глаза их, кровью

Налитые, как уголья горели;

Их ноги были врыты в землю —

Но ни один не мог другого

Ни потрясти, ни наклонить,

Ни приподнять, ни сдвинуть с места;

Напрасны были их порывы,

Напрасны были их напоры,

Напрасно было их боренье,

Их трепетанье, их кипенье —

Неодолим, неколебим

Остался каждый. Наконец,

Отбросив тщетную борьбу,

Они решились испытать,

Кому кого удастся

Поднять с земли и опрокинуть.

И, разорвавшись, разом отскочили

Отец и сын и, разом снова

Сбежавшися, как крючья руки

За кушаки засунули друг другу.

И вдруг Рустем тряхнул Зораба

Так сильно, что с земли

Взорвал его на воздух; как свинец,

Всей тяжестью Зораб на грудь отца

Обрушился и повалил

Его на землю под себя.

Не зная сам, как мог он очутиться

На нем, его к земле он придавил

Коленом, выхватил кинжал

И был готов пронзить им грудь

Под ним лежавшего Рустема.

VII

Рустем, увидя над собою

Железо, возопил: «Остановись,

Что хочешь делать? Если ты

Породой знаменит, не осрамляй

Ни самого себя, ни предков

Постыдным делом: меж суровых

Родяся турков, ты не знаешь

Обычаев Ирана — знай же,

Что здесь никто, кому в борьбе

Соперника удастся одолеть,

Его не умерщвляет, но ему

Дает с собою испытать

В другой раз силу; если ж и тогда

Он победит, то властен он

И умертвить врага и дать ему пощаду.

Таков святой иранский наш обычай;

И стыд тому, кем будет он нарушен!»

Так говорил Рустем, прибегнув

(Чтоб от себя погибель отвратить)

К обману. «Я, — ответствовал Зораб, —

Не слыхивал, чтоб где такой обычай

Водился; но скажи мне, соблюдал ли

Его Рустем?» На это возразил

Рустем: «Какое дело нам

До твоего Рустема? Если ж

Ты хочешь знать, то и Рустем

Обычаю Ирана был покорен».

При этом слове опустил

Зораб кинжал и руку подал

Лежачему, чтоб он с земли поднялся.

Легко поверил он: простому сердцу

Коварство было незнакомо;

Незлобный, как младенец, был он

Великодушен, как герой;

А темная рука судьбы

Его к погибели стремила неизбежно.

Обманом спасшийся Рустем

Негодовал, что для спасенья

Был принужден обман употребить;

Поднявшися с земли, он отряхнулся

И против воли покраснел,

Взглянув на сына; а Зораб

Ему сказал с усмешкой: «Отдохни,

Мой старый богатырь; я скоро

Опять здесь буду, и тогда,

Как следует, начатое мы кончим».

Сев на коня, он поскакал

В ту сторону, где по горе

Туранское стояло строем войско;

Вдруг перед ним вскочила антилопа, —

И весело за нею он погнался,

Забыв о близком часе роковом.

Книга девятая

Рустем и Зораб. Третий бой

I

Рустем, избавясь от беды,

Один остался; несколько мгновений

Он был объят глубокой думой; вдруг —

Как будто что напомнилось ему —

Пошел поспешным шагом

К потоку, где его могучий Гром

Под деревом привязанный стоял.

Была недалеко оттуда

Утесистая дебрь. И много лет

Прошло с тех пор, как в этой дебри

Имел Рустем свиданье с горным духом.

В то время был он одарен

Такою непомерной силой,

Что не врагам одним, и самому

Ему она была во вред:

Его земля не выносила;

Когда он шел по каменному кряжу,

Как на песке, глубокие следы

От ног его на камнях оставались.

Так некогда с тяжелою добычей,

Отнятою у турков, он

Во мраке ночи пробирался

С трудом великим тою дебрью;

При каждом шаге увязали

Его по щиколотку ноги в землю;

Они ее, как плуг железный, рыли.

Вдруг близ него во тьме раздался

Осиплый хохот. «Кто хохочет?» — гневно

Спросил Рустем. Глухой ответ был: «Я!»

«А ты кто?» — «Горный дух». — «Чему смеешься?»

«Смеюсь тому, что ты, силач,

С своей не можешь сладить силой;

Она чрезмерна для тебя.

Отдай на сохраненье мне

Ее излишек; если —

Когда от лет твои расслабнут члены —

Она тебе понадобится снова,

Приди сюда и кликни — я откликнусь,

И от меня ее сполна опять

Получишь ты беспрекословно».

И духу горному Рустем

На сбереженье отдал

Излишек силы. И теперь,

Когда от лет его расслабли члены,

Пришел он в дебрь, у духа взять

Обратно вверенный залог;

Он чувствовал, что силой половинной

Ему не одолеть Зораба.

И в ярости с собой он говорил:

«Он жить не должен; им в виду

Ирана был я опозорен;

Он смел коленом стать на грудь

Упавшего к ногам его Рустема;

И им к постыдному обману

Рустем, дотоле беспорочный,

Был приневолен, чтоб спасти

Свою