как легкое перо, коим ветр играет,

Летуча и различна мысль ваша бывает;

То богатства ищете, то деньги мешают,

То грустно быть одному, то люди скучают;

Не знаете сами, что хотеть; теперь тое

Хвалите, потом сие, с места на другое

Перебегая место; и, что паче дивно,

Вдруг одно желание другому противно.

Малый в лето муравей потеет, томится,

Зерно за зерном таща, и наполнять тщится

Свой анбар; когда же мир унывать, бесплоден,

Мразами начнет, с гнезда станет неисходен,

В зиму наслаждался тем, что нажил летом;

А вы, что мнитесь ума одаренны светом,

В темноте век бродите; не в время прилежни,

В ненужном потеете, а в потребном лежни.

Короток жизни предел, велики затеи;

Своей сами тишине глупые злодеи,

Состоянием своим всегда недовольны.

Купец, у кого анбар и сундуки полны

Богатств всяких и может жить себе в покое

И в довольстве, вот не спит и мыслит иное,

Думая, как бы ему сделаться судьею,

Куды-де хорошо быть в людях головою:

И чтят тебя и дают, постою не знаешь;

Много ль, мало ль, для себя всегда собираешь.

Став судьею, уж купцу не мало завидит,

Когда, по несчастию, пусто в мешке видит,

И, слыша просителей у дверей вздыхати,

Должен встать, не выспавшись, с теплыя кровати.

«Боже мой, — говорит он, — что я не посадской?

Черт бы взял и чин и честь, в коих живот адской».

Пахарь, соху ведучи или оброк считая,

Не однажды привздохнет, слезы отирая:

«За что-де меня творец не сделал солдатом?

Не ходил бы в серяке, но в платье богатом,

Знал бы лишь одно свое ружье да капрала,

На правеже бы нога моя не стояла,

Для меня б свинья моя только поросилась,

С коровы мне б молоко, мне б куря носилась;

А то все приказчице, стряпчице, княгине

Понеси в поклон, а сам жирей на мякине».

Пришел побор, пахаря вписали в солдаты:

Не однажды дымные вспомнит уж палаты,

Проклинает жизнь свою в зеленом кафтане,

Десятью заплачет в день по сером жупане.

«Толь не житье было мне, — говорит, — в крестьянстве?

Правда, тогда не ходил я в таком убранстве;

Да летом в подклете я, на печи зимою

Сыпал, в дождик из избы я вон ни ногою;

Заплачу подушное, оброк господину,

Какую ж больше найду я тужить причину?

Щей горшок да сам большой, хозяин я дома;

Хлеба у меня чрез год, а скотам солома.

Дальня езда мне была съездить в торг для соли

Иль в праздник пойти в село, и то с доброй воли:

А теперь черт, не житье, волочись по свету,

Все бы рубашка бела, а вымыть чем, нету;

Ходи в штанах, возися за ружьем пострелым,

И где до смерти всех бьют, надобно быть смелым.

Ни выспаться некогда, часто нет что кушать;

Наряжать мне все собой, а сотерых слушать».

Чернец тот, кой день назад чрезмерну охоту

Имел ходить в клобуке и всяку работу

К церкви легку сказывал, прося со слезами,

Чтоб и он с небесными был в счете чинами,

Сего дня не то поет, рад бы скинуть рясу,

Скучили уж сухари, полетел бы к мясу;

Рад к черту в товарищи, лишь бы бельцом быти:

Нет мочи уж ангелом в слабом теле жити.

Стихотворец сначала рассуждает просто о непостоянстве человеческих желаний; потом выводит на сцену самых недовольных, и мысли его одушевлены прекрасною драматическою сценою. В этом месте подражал он Горацию (Сат. I, кн. I). Вот несколько мыслей об умеренности и спокойствии; вы подумаете, что с вами беседует Гораций; но Кантемир почерпал свою философию в собственном своем сердце:

Тот в сей жизни лишь блажен, кто, малым доволен,

В тишине знает прожить, от суетных волен

Мыслей, что мучат других, и топчет надежну

Стезю добродетели, к концу неизбежну.

Небольшой дом, на своем построенный поле,

Дает нужное моей умеренной воле,

Не скудный, не лишний корм и средню забаву,

Где б с другом честным я мог, по моему нраву

Выбранным, в лишни часы прогнать скуки бремя,

Где б, от шуму отдален, прочее все время

Провождать меж мертвыми греки и латины.

Исследуя всех вещей действа и причины

И учась знать образцом других, что полезно,

Что вредно в нравах, что в них гнусно иль любезно:

То одно желания мои составляет.

Богатство, высокий чин, что в очах блистает

Пред неискусной толпой, многие печали

Наносит и ищущим и тем, кто достали.

Кто б не смеялся тому, кой стежку жестоку

Топчет, лезя весь в поту на гору высоку,

Коей вершина остра так, что, осторожно

Сколь стопы ни утверждать, с покоем не можно

Устоять, и всякий ветр, кой дышит, опасный,

Порывает бедного в стремнины ужасны?

Любочестный, однако, муж на него походит.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Еще, если б наша жизнь на два, на три веки

Тянулась, не столько бы глупы человеки

Казалися, мнению служа безрассудну,

Меньшу в пользу большия времени часть трудну

Снося и довольно дней поправить имея

Себя, когда прежние прожили шалея.

Да лих человек, родясь, имеет насилу

Время оглядеться вкруг и полезть в могилу,

И столь короткую жизнь еще ущербляют

Младенство, старость, болезнь; а дни так летают,

Что напрасно будешь ждать себе их возврату.

Что ж столь тяжкий сносить труд за столь малу плату

Я имею и терять золотое время,

Оставляя из дня в день злонравия семя

Из сердца искоренять? Пропадут степени

Пышны и сокровища, как за пусты тени

Басенный пес опустил из зуб кусок мяса.

Добродетель лучшая есть наша украса,

Тишина ума при ней и своя мне воля

Всего драгоценнее. Кому богатств доля

Пала и славы, тех трех благ должен лишиться,

Хоть бы крайней гибели и мог ущититься.

Глупо из младенчества мы обыкли бояться

Нищеты, презрения, и те всего мнятся

Зла горчае; для того бежим мы в другую

Крайность, а должно б в вещах знать меру прямую.

Всяко, однако ж, предел свой дело имеет:

Кто прейдет, кто не дойдет, подобно шалеет.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Можешь без скудости жить, богатств не имея

Лишних и в тихом углу покоен седея;

Можешь славу получить, хоть бы за собою

Полк людей ты не водил, хоть бы пред тобою

Народ шапки не снимал, хоть бы ты таскался

Пеш и один бы слуга тебя лишь боялся.

Мудрая малым прожить природа нас учит

В довольстве, коль лакомство разум наш не мучит.

Достать не трудно доход не велик и сходен

С состоянием твоим; а потом, свободен

От прихотной зависти, там остановися.

Степеням блистающих имен не дивися

И богатств больших; живи тих, ища, что честно,

Что и тебе и другим пользует нелестно

К нравов исправлению; слава твоя вечно

Между добрыми людьми жить будет, конечно.

Да хоть бы неведом дни скончал и по смерти

Свету остался забыт; силен ты был стерти

Зуб зависти, ни трудов твоих мзда пропала:

Добрым быть собою мзда есть уже немала.

Вот еще несколько мыслей; они почерпнуты из сатиры «О воспитании». Вы увидите, что Кантемир имел самые основательные понятия о сем важном предмете, и некоторые мысли его должны быть аксиомами для всякого воспитателя*.

Начало сатиры прекрасно. Это VII, писанная к князю Никите Юрьевичу Трубецкому.*Если придет мне в голову уверять ханжу, говорит сатирик, что он одним постом и молитвою не войдет в рай, то он,

Вспылав, ревность наградит мою сим ответом:

«Напрасно, молокосос, суешься с советом».

И дело он говорит. Еще я тридцатый

Не видел возврат зимы, еще черноватый

Ни один на голове волос не седеет,

Мне ли в таком возрасте поправлять довлеет

Седых, пожилых людей, кои чтут с очками

И чуть три зуба сберечь могли за губами;

Кои помнят мор в Москве и как сего года

Дела Чигиринского сказуют похода?

И в самом деле, как не быть тому совершенно умным, кто едва три зуба сберег за губами? Люди упрямы, продолжает сатирик: они уверены, что всякий, считающий себе за шестьдесят лет, потянет умом трех молодых, хотя известно, что рассудок не всегда ждет старости. Но мало ли подобных заблуждений? Один любит в поступках своих следовать предписаниям здравого ума; другой, напротив, не замечает своих ошибок; а третий, и замечая их, не умеет бороться с упрямою силою, и всякий в оправдание свое говорит, что природы одолеть невозможно.

Испытал ли истину он в том осторожно?

Не знаю, Никита, друг; то одно я знаю,

Что если я добрую, ленив, запускаю

Землю свою, обрастет худою травою;

Если прилежно вспашу, довольно покрою

Навозом песчаную, жирнее уж станет,

И довольный плод от ней тот труд мой достанет.

Каково б от природы сердце нам ни пало,

Есть, есть время некое, в кое злу немало

Склонность уймем, буде всю истребить не можем,

И утвердиться в добре доброму поможем.

Время то суть первые младенчества лета.

Чутко ухо, зорок глаз новый житель света

Пялит; всяка вещь ему приметна, все, ново

Будучи, все с жадностью сердце в нем готово

Принять: что туды вскользнет, скоро вкоренится,

Буде руки приложить повадка потщится;

На веревке силою повадки танцуем.

Петр Великий старался ввести в Россию воспитание: им заведены училища. Но полезному часто бывает предпочтено то, что ласкает лакомым чувствам.

Кучу к куче прикопить, дом построить пышной,

Развести сад и завод, расчистить лес лишной,

Детям уж богатое оставить наследство

Печемся, потеем в том; каково ж их детство

Проходит, редко на ум двум или трем всходит;

И у кого не одна в безделках исходит

Тысяча, малейшего расхода жалеет

К наставлению детей; когда же шалеет

Сын, в возраст пришед, отец тужит и стыдится.

Напрасно вину свалить с плеч своих он тщится:

Богатство сыну копил, презрил в сердце нравы

Добры всеять. Богат сын будет, но без славы

Проживет, мало любим и светом презренный,

Буде в петлю не вбежит плут уж совершенный.

Главное дело воспитания состоит в том, чтобы, украшая ум сведениями, сохранить в чистоте сердце и дать характер любезный.

Суд трудный мудро решить, исчислять приходы

Пространна царства, сравнить с оными расходы

Одним почти почерком; в безднах безопасный

Водных предызбрать путь, где бури ужасны;

Небес числить всякого удобно светила

Путь и беглость и того, сколь велика сила

Над другим, в твари всему знать исту причину

Мудрым зваться даст тебе, и, может быть, к чину

Вышнему покажет след; народ будет целый

Искусным вождем тя звать, зря царства пределы

Тобою расширенны и вражии рати

И городы стерты в прах: но буде уняти

Не знаешь ярость твою, буде неприятен

К тебе доступ и тебе плач бедных невнятен,

Ежели волю твою не правит смысл правый,

Словом, ежели твои развратны суть нравы,

Дивиться станет тебе; но любить не станет,

Хвалы твои из его уст нужда потянет.

Пользы своей лишь в тебе искать он потщится,

Гнушаясь тобой, и той готов отщетиться,

Только б тебя свалить с плеч. Слава увядает

Твоя в мал час; позабыт человек бывает

Скоро ненавидимый, и мало жалеет

Кто об нем, когда ему черный день приспеет.

Добродетель лишь одна может нам доставить

Покойну совесть, предел прихотям уставить,

Повадить тихо смотреть счастья грудь и спину

И неизбежную ждать бесстрашно кончину.

Привычку к доброму надлежит вкоренять с младенчества: ученость должна уступить чистоте нравов. Доброе сердце с простым умом гораздо лучше, нежели остроумие при испорченном сердце.

Завсегда детям твердя строгие уставы,

Наскучишь, истребишь в них всяку любовь славы,

Если часто пред людьми обличать их станешь:

Дай им время играть; сам себя обманешь,

Буде станешь торопить лишно спеша дело;

Наедине исправлять можешь ты их смело:

Ласковость больше в один час детей исправит,

Нож суровость в целый