всё к востоку…»). Перевод стихотворения «Nach Osten» («К востоку») немецкого поэта-романтика Фридриха Готтлиба Ветцеля (1779–1819). Стихотворение положено на музыку А. С. Даргомыжским. В. Г. Белинский включил его в число лучших у Жуковского.
69
Перевод стихотворения Гёте «Wer nie sein Brot mit Tränen ass…» («Кто никогда не ел свой хлеб со слезами…»), вошедшего в роман «Годы учения Вильгельма Мейстера» (кн. II, гл. XIII) и в цикл «Из Вильгельма Мейстера».
70
(«Кольцо души-девицы…»). Вольный перевод немецкой народной песни «Lied» («Der Ring ist mir entfallen…» («Кольцо у меня выпало…»). В. Г. Белинский назвал это стихотворение Жуковского «прелестным». Стихи положены на музыку А. А. Алябьевым.
71
Характеризуя поэзию Жуковского, В. Г. Белинский писал: «Итак, содержание поэзии Жуковского, ее пафос составляет стремление к бесконечному, принимаемое за само бесконечное, движущую силу – за цель движения. Совершенно чуждая исторической почвы, лишенная всякого практического элемента, эта поэзия вечно стремится, никогда не достигая, вечно спрашивает самое себя, никогда не давая ответа…» И в качестве подтверждения этой мысли критик процитировал всю вторую строфу стихотворения. Стихотворение положено на музыку А. Г. Рубинштейном.
72
Вольный перевод романса «Combien j’ai douce souvenance» («Как сладко мне воспоминанье…») французского романтика Франсуа Рене Шатобриана (1768–1848). Стихотворение Шатобриана вошло в его роман «Les aventures du Dernieг Abencerage» («История последнего из Абенсеражей»). По свидетельству биографов, Жуковский придал пейзажу черты родного села Мишенского.
73
Перевод стихотворения Фридриха Шиллера «Berglied» («Горная песня»). В стихотворении описан подъем на перевал Сен-Готард в Альпах, однако конкретность изображения романтически обобщена.
74
Над страшною бездной дорога бежит… – Имеется в виду тропа из Амштега через Вассен и Гешенен до знаменитого Чертова моста.
75
Там мост через бездну отважной дугой… – Чертов мост.
76
Поток под него разъяренный бежит… – река Рейсс.
77
Там, грозно раздавшись, стоят ворота… – Имеется в виду так называемая Урнская дыра.
78
Пройди их – долина, долин красота… – долина Ури.
79
Четыре потока оттуда шумят… – реки Рейсс, Рона, Тичино и Рейн.
80
Там в блеске небес два утеса стоят…. – скалы Фиэудо и Проза.
81
Царица сидит высоко и светло… – гигантская вершина Мутенгорн.
82
(«Минувших дней очарованье…»). Стихотворение посвящено Екатерине Федоровне Вадковской (ум. в 1861 году), племяннице родственницы и приятельницы Жуковского Анны Ивановны Плещеевой (ум. в 1817 году), которая горячо поддерживала намерение Жуковского жениться на М. А. Протасовой.
83
Перевод одноименного стихотворения французского поэта Антуана Венсана Арно (1766–1834). Жуковский удлинил размер, но уменьшил количество строк. Стихотворение Арно было написано в 1815 году, после того как вернувшиеся к власти Бурбоны изгнали поэта за его близость к Наполеону Бонапарту. В эпоху Реставрации оно, следовательно, воспринималось отражающим общую участь изгнанников, преследуемых деспотизмом. A. С. Пушкин в статье «Французская академия» (1836) писал о «Листке» Арно: «Участь этого маленького стихотворения замечательна. Костюшко перед своей смертью повторил его на берегу Женевского озера; Александр Ипсиланти перевел его на греческий язык; у нас его перевели Жуковский, Давыдов.
Наш боец чернокудрявый
С белым локоном на лбу».
Узнав о переводе Дениса Давыдова, Арно послал ему четверостишие (1825), первая строка которого была использована Пушкиным в послании к Денису Давыдову: «Тебе, певцу, тебе, герою…» (1836).
Стихотворение не раз переводилось на русский язык и впоследствии (см., например, переводы поэта-петрашевца С. Ф. Дурова – «С родного дерева отпавший…» – и B. Я. Брюсова – «Сорван с веточки зеленой…»). Мотивы стихотворения своеобразно трансформировались в «Листке» («Дубовый листок оторвался от ветки родимой…»; 1841) М. Ю. Лермонтова.
84
Королева Виртембергская – Екатерина Павловна, сестра Александра I. Стихотворение вызвано ее внезапной смертью 28 декабря 1818 года в Штутгарте.
Элегию сразу же высоко оценили современники. К. Н. Батюшков назвал стихи Жуковского прекрасными. В. Г. Белинский писал: «Это вопль страшно потрясенной души, это голос растерзанного, истекающего кровью сердца, это чувство жизненное и глубокое…» Характеризуя Жуковского как «певца сердечных утрат», Белинский сослался на элегию поэта: «…И кто не знает его превосходной элегии „На кончину королевы Виртембергской“ – этого высокого католического реквиема, этого скорбного гимна житейского страдания и таинства утрат?… Это в высшей степени романтическое произведение в духе средних веков. Оно всегда прекрасно; но если вы хотите насладиться им вполне и глубоко – прочтите его, когда сердце ваше постигнет скорбная утрата… О, тогда в Жуковском найдете вы себе друга, который разделит с вами ваше страдание и даст ему язык и слово…»
85
Написано по желанию великой княгини Александры Федоровны, которая обменивалась со своей сестрой первыми весенними цветами. А. И. Тургенев писал 30 июля 1819 года П. А. Вяземскому: «Посылаю тебе стихи Жуковского, написанные по заказу вел. княгини. Она же дала и тему на немецком: „Ländler-Gras“, у немцев – цвет завета. Чего не выразит чародей-Жуковский. В сем „Цвете“ соединяется воспоминание прошедшего с таинственностью будущего. Он часто означает какую-нибудь эпоху или минуту жизни, например, свидание или разлуку. Знаменование его скорее понять, нежели объяснить можно». Вяземский, получив письмо, отвечал А. И. Тургеневу 7 августа 1819 года: «Этот обер-черт Жуковский!.. Как можно быть поэтом по заказу? Стихотворцем – так, я понимаю; но чувствовать живо, дать языку души такую верность, когда говоришь за другую душу, и еще порфирородную, я постигнуть этого не могу! Знаешь ли, что в Жуковском важнейшая примета его чародействия? – Способность, с которою он себя, то есть поэзию, переносит во все недоступные места… все скверное очищается перед ним… „Цветок“ его прелестен. Был ли такой язык до него? Нет! Зачинщиком ли он нового у нас поэтического языка? Что вы ни думали бы (И. И. Дмитриев и А. Ф. Мерзляков. – В. К.), а Жуковский вас переживет. Пускай язык наш и изменится, некоторые цветки его не повянут. Стихотворные красоты языка могут со временем поблекнуть, поэтические всегда свежи, всегда душисты».
86
Вольный перевод стихотворения «Lied» («Песня») немецкого философа, теоретика романтизма Фридриха Вильгельма Шеллинга (1775–1854). Образ «гения» биографы связывают с С. А. Самойловой (в замужестве – Бобринская), которой Жуковский был увлечен. Пушкин, не увидевший стихотворения в Собрании сочинений Жуковского 1824 года, пенял ему: «Зачем слушаешься ты маркиза Блудова (Д. Н. Блудов (1785–1864) – дипломат, член „Арзамаса“. – В. К.)? пора бы тебе удостовериться в односторонности его вкуса… „Надпись к Гёте“, „Ах, если б мой милый“, „Гению“ – все это прелесть, а где она?»
87
Надпись, возможно, приготовлена к 70-летию Гёте (родился 28 августа 1749 года). Жуковский, вероятно, воспользовался четверостишием Андрея Тургенева (см. примеч. к стихотворению «Сельское кладбище»), который переводил на русский язык «Страдания молодого Вертера». В экземпляр немецкого издания, подаренного Жуковскому Андреем Тургеневым, вклеен листок со стихами:
Свободным гением натуры вдохновенный,
Он в пламенных чертах ее изображал;
И в чувствах сердца лишь законы почерпал,
Законам никаким другим не покоренный.
Под ними стоит подпись: «Т». По свидетельству Александра Ивановича Тургенева, брата Андрея Тургенева и близкого друга Жуковского, стихи Андрея Тургенева были написаны им в 16-летнем возрасте к портрету Гёте. Впоследствии А. И. Тургенев вписал их в альбом Гёте. Вполне естественно, что Жуковский в преддверии юбилея Гёте вновь вспомнил о друге своей юности и отдал дань не только немецкому поэту, но и его русскому переводчику. Известен восторженный отзыв М. Горького о стихотворении: «Здесь в четырех строках не только дан очерк Гёте – это выше Гёте. Здесь заключен общечеловеческий лозунг – Служи свободе, все познавай, ничему не покоряйся! Таких строк немного в литературе мира». Стихотворение надолго определило романтическую интерпретацию образа великого немецкого поэта.
88
Стихотворение носит программный характер. Жуковский считал, что главный предмет поэзии – душа. Впечатления, получаемые из внешнего мира, воздействуют на душу, и по ним можно понять ее движения. Однако они настолько зыбки, изменчивы, что уловить их почти невозможно. Жизнь души – это непрерываемый процесс, в котором нельзя выхватить какой-нибудь один миг, чтобы в точности выразить его, так как прошедшее состояние никогда не воскресает вновь в том же виде. Отсюда идет утверждение о невыразимости истинного содержания переживаний, то есть о невозможности их достоверной передачи вследствие их текучести. Кроме того, слово, называя, огрубляет чувство, лишает его сопутствующих оттенков. То, что выражает поэт в стихотворении, лишь бледная копия действительных реальных переживаний. Эти мысли Жуковского характерны для отношения романтиков (Баратынский, Тютчев, Фет) к слову.
89
(«Отымает наши радости…»). Вольный перевод стихотворения Джорджа Ноэла Гордона Байрона «Stanzas for music» («Стансы для музыки»). «Песня» – первый перевод, точнее, вариация на мотив Байрона. Начиная с 1819-го и в последующие годы Жуковский увлекался поэзией Байрона (впервые об английском поэте он услышал гораздо раньше) и читал «Чайльд Гарольда», «Гяура», «Мазепу», «Манфреда», познакомился с переводом «Абидосской невесты» поэта И. И. Козлова. На поэзию Байрона обращает внимание Жуковского и П. А. Вяземский. В письме А. И. Тургеневу он, по его словам, «купается» «в пучине поэзии», «читает и перечитывает лорда Байрона», удивляясь: «Как Жуковский не черпает тут жизни, коей стало бы на целое поколение поэтов!» А. И. Тургенев отвечал: «Ты проповедуешь нам Байрона, которого мы все лето (1819 года. – В. К.) читали. Жуковский им бредит и им питается. В планах его много переводов из Байрона».
Жуковский не сохранил размера подлинника, а куплетную строфу заменил восьмистишием. Байрон считал стихотворение одним из «наиболее меланхолических», когда-либо им написанных. Тем самым Жуковский нашел в стихотворении родственное себе чувство и настроение, заметно усилив меланхолическую грусть и переведя энергию байроновского отчаяния в план элегического размышления.
90
В первой публикации стихотворение оканчивалось строфой, впоследствии опущенной:
Кто же ты, очарователь
Бед и радостей земных?
О небесный жизнедатель,
Мне знаком ты! для других
Нет тебе именованья:
Ты без имени им друг!
Для меня ж тебе названье
Сердце дало: Лалла Рук.
Стихотворение было написано по придворному заказу. 15 января 1821 года в Берлине прусский король Фридрих дал праздник в честь приезда великой княгини Александры Федоровны (принцессы Шарлотты) и ее мужа, великого князя Николая Павловича (будущего Николая I). На празднике были разыграны живые картины на сюжеты поэмы «Лалла Рук» («Lallah Rookh») английского (ирландского) поэта, друга Байрона, Томаса Мура (1779–1852). Роль индийской принцессы Лалла Рук исполняла Александра Федоровна, а ее жениха, бухарского принца Алириса, явившегося ей певцом Фераморза, – Николай Павлович. Образ «гения вдохновения», столь устойчивый у Жуковского, восходит к поэзии немецких романтиков. Жуковский собирался снабдить стихотворение обширным примечанием, но не опубликовал его. В нем разъяснена суть «философии» «Лалла Рук»: «Руссо говорит: il n’y a de beau que ce qui n’est pas – прекрасно только то, чего нет; это не значит только то, что не существует. Прекрасное существует, но его нет, ибо оно является нам только минутами, для того единственно, чтобы нам сказаться, оживить нас, возвысить нашу душу – но его ни удержать, ни разглядеть, ни постигнуть мы не можем; ему нет имени,
