упавшие для отдыха после тяжелого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это было не сон и не покой! Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое! нет! какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание. Всматриваясь в него, мне все хотелось у него спросить: „Что видишь, друг?“ И что бы он отвечал мне, если бы мог на минуту воскреснуть? Вот минуты в жизни нашей, которые вполне достойны названия великих. В эту минуту, можно сказать, я видел самое смерть, божественно тайную, смерть без покрывала. Какую печать наложила она на лицо его и как удивительно высказала на нем и свою и его тайну. Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в нем и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти. Таков был конец нашего Пушкина».

102

По словам Жуковского, записанным его камердинером, «Этот лебедь не выдумка, а правда. Я сам видел в Царском Селе старого лебедя, который всегда был один, никогда не покидал своего уединенного пруда, и когда являлся в обществе молодых лебедей, то они поступали с ним весьма неучтиво. Его называли екатерининским лебедем». Поводом к написанию стихотворения послужила встреча в немецком городе Бадене с великой княгиней Марией Николаевной, которая, как писал Жуковский, была для него «явлением Руси на чужой стороне». Сообщая об этом поэту и критику П. А. Плетневу, он открыл замысел стихотворения: «Посылаю вам новые мои стихи, биографию лебедя, которого я знавал во время оно в Царском Селе… Мне хотелось просто написать картину лебедя в стихах, дабы моя дочка выучила их наизусть; но вышел не простой лебедь; посылаю его вам; может быть, в его стихотворной биографии вы найдете ту же старческую хилость ее автора, какой страдал писанный им лебедь». Стихотворение было воспринято современниками как прощальный поэтический привет престарелого певца.

103

Пред Чесменской гордо блещущей колонной… – Чесменская колонна была воздвигнута в честь победы над турками в битве (1770) близ портового города Чесма в Эгейском море.

104

Битва при Кагуле… – Кагул – приток Дуная; русские войска под командованием П. А. Румянцева нанесли поражение туркам (1770), и в Царском Селе был сооружен Кагульский обелиск.

105

Вольное переложение баллады «Lenore» («Ленора») немецкого поэта Готфрида Августа Бюргера (1747–1794). Жуковский писал о нем: «Бюргер в балладе единственный… В особенности изображает он очень счастливо ужасное, то ужасное, которое принадлежит к ужасу, производимому в нас предметами мрачными, призраками мрачного воображения. Картины свои заимствует он от таинственной природы того света, который не есть идеальный свет, созданный фантазиею древних поэтов, но мрачное владычество суеверия». Сохранилось предание о том, будто Жуковский писал балладу по ночам, с тем чтобы ощутить ужасы и живее изобразить их. Поэт существенно отступил от подлинника: изменил размер (ввел хорей вместо четырехстопного ямба), отнес действие баллады к Руси XVI–XVII веков и приурочил его ко времени Ливонской войны, придал балладе легкий национальный колорит, использовав народно-поэтические выражения (борзый конь, ветер буйный и другие) и русские понятия (рать славян, дружина, терем). Благодаря этому «Людмила» стала первой русской балладой, что, кстати, было отмечено в журнальной публикации («Людмила» появилась с подзаголовком «Русская баллада» и с примечанием: «Подражание Бюргеровой Леноре»). Мрачные и суровые образы Бюргера Жуковский обработал в сентиментально-романтическом духе. Впоследствии Жуковский еще раз перевел балладу («Ленора»), стремясь сохранить верность подлиннику. Русская читающая публика встретила «Людмилу» сочувственно, даже восторженно, приветствуя первый опыт русской баллады. «Это было время, – писал Белинский, – когда „Людмила“ Жуковского доставляла какое-то сладостно-страшное удовольствие, и чем больше ужасала, с тем большею страстью читали ее». По словам критика, общество почувствовало в «Людмиле» «новый дух творчества». Однако в 1816 году баллада подверглась критике в связи с проблемой народности. Видный поэт декабристского круга П. А. Катенин, не удовлетворенный народным элементом у Жуковского, опубликовал на тот же сюжет балладу «Ольга». В защиту Жуковского выступил Н. И. Гнедич, а на стороне Катенина – А. С. Грибоедов. Итоги плодотворной полемики, имевшей важное значение для судеб жанра и всей литературы, подвел А. С. Пушкин в статье «Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина» (1833): «Первым замечательным произведением г-на Катенина был перевод славной Бюргеровой „Леноры“. Она была уже известна у нас по неверному и прелестному подражанию Жуковского, который сделал из нее то же, что Байрон в своем „Манфреде“ сделал из „Фауста“: ослабил дух и формы своего образца. Катенин это чувствовал и вздумал показать нам „Ленору“ в энергической красоте ее первобытного создания; он написал „Ольгу“. Но сия простота и даже грубость выражений, сия сволочь, заменившая воздушную цепь теней, сия виселица вместо сельских картин, озаренных летнею луною, неприятно поразили непривычных читателей, и Гнедич взялся высказать их мнения в статье, коей несправедливость обличена была Грибоедовым».

106

Перевод (с отступлениями) одноименной баллады Ф. Шиллера. В журнальной публикации баллада сопровождалась примечанием: «Читателям известно, что Ахиллес, сын богини Фетиды и Пелея (почему и называется он здесь Пелидом), в ту самую минуту, когда он стоял перед брачным алтарем с Поликсеною, дочерью Троянского царя Приама, убит Парисом, которого стрелою управлял Аполлон. Кассандра, сестра Поликсены, будучи жрицею Аполлона, имела несчастный дар предвидеть будущее» (примеч. В. Жуковского). В основу баллады положены описания «троянского цикла» поэм, известных по позднейшим пересказам. Согласно мифам, Кассандра по воле богов обладала даром предсказывать будущее, притом одни лишь бедствия, но никто не верил ее пророчествам. Содержание баллады отражает тот момент, когда между греками и троянцами намечалось перемирие, и герой греков Ахилл должен был вступить в брак с дочерью троянского царя Поликсеной. Однако Кассандра уже предвидит печальную участь Трои и последующие несчастья. В знании грядущего – трагедия Кассандры, так как это отвращает ее от непосредственных впечатлений жизни.

107

И моей любви открылся… – Кассандра предсказала смерть своему жениху, фригийскому царю Корэбу.

108

Тень стигийская – тень мертвеца.

109

Ты падешь, страна родная; я в чужбине гроб найду… – Кассандра предрекает гибель Трои и свою смерть в Микенах (Греция), куда ее, пленницу, увез Агамемнон, победитель троянцев, и где она была убита его женой Клитемнестрой.

110

Машут Фурии змиями… – Богини мщения Фурии с извивающимися змеями на голове (вместо волос) вершат возмездие за совершенное в Трое (Пергаме) преступление – предательское убийство Ахилла.

111

Боги мчатся к небесам… – Боги, ранее покровительствовавшие Трое, теперь предоставляют ее грозной судьбе и удаляются на небеса, отказываясь участвовать в войне.

112

И карающий громами… – Зевс.

113

Свободное переложение баллады «Ленора». «Светлана» – одна из немногих оригинальных баллад Жуковского как по своему народному колориту, так и по оптимистическому настроению, нарушающему балладную традицию: счастливый конец, устранение фантастики реальной мотивировкой. В первой публикации баллада печаталась с подзаголовком: «Ал. Ан. Пр… вой» (то есть Александре Андреевне Протасовой). Жуковский предназначал балладу в качестве свадебного подарка своей племяннице, выходившей замуж за А. Ф. Воейкова. С его легкой руки за ней сохранилось поэтическое имя Светлана. Белинский впоследствии свидетельствовал: «Светлана», оригинальная баллада Жуковского, была признана его chef d’oeuvre ‹лучшим произведением›, так что критики и словесники того времени (она была напечатана в 1813 году, стало быть, тридцать лет назад тому) титуловали Жуковского певцом Светланы». В. К. Кюхельбекер, критикуя в 1824 году русскую поэзию (в том числе и Жуковского) за несамостоятельность, все же отметил, что некоторые стихи в «Светлане» «ознаменованы» «печатью народности». Баллада не раз упоминается в произведениях Пушкина. Свою любимую героиню Татьяну Пушкин сравнивает со Светланой:

«Скажи: которая Татьяна?»

– Да та, которая грустна

И молчалива, как Светлана,

Вошла и села у окна.

(См. также: «Евгений Онегин», гл. 5, строфа X; эпиграфы к гл. 5 и к повести «Метель».)

Отрывок «Раз в крещенский вечерок…» положен на музыку А. Е. Варламовым.

114

Крещенский вечерок. – Имеется в виду религиозный праздник Крещенья.

115

За ворота башмачок, сняв с ноги, бросали; снег пололи; под окном слушали; кормили счетным курицу зерном; ярый воск топили… – Жуковский описывает разнообразные виды новогодних гаданий о суженом (женихе); счетное зерно – отборное зерно; ярый воск – белый и чистый воск.

116

Песенки подблюдны. – После совершения обряда, описанного в предшествующих стихах Жуковского, вынимали перстень золотой или серьги изумрудны и к их владельцам относили соответствующие слова песни; песни, сопровождавшие это гаданье, назывались подблюдными.

117

Спасов лик – икона, на которой изображен Иисус Христос (Спаситель).

118

Перевод баллады Ф. Шиллера «Die Kraniche des Ibykus» («Журавли Ивика»). В основу баллады положена легенда, согласно которой странствующий древнегреческий певец Ивик (VI в. до н. э., родился в Региуме, в Южной Италии, много путешествовал по Италии и Сицилии и наконец поселился на острове Самос, при дворе Поликрата Самосского) был убит разбойниками по дороге на общегреческий праздник-состязание. До Жуковского этой легендой воспользовался Сумароков («Разбойник и пиит»). Шиллеру сюжет баллады предложил Гёте, который также намеревался его разработать, но не осуществил замысла.

119

То Ивиковы журавли!.. – По преданию, убийство Ивика раскрылось благодаря появлению свидетелей-журавлей. Для легенды, которая дошла до нас в позднейшем изложении, характерна идея неотвратимого возмездия. Шиллер ввел новый мотив – убийца невольно выдает себя под впечатлением искусства, глубоко воздействующего на человеческую душу (он смотрит в театре «Эвмениды» Эсхила; в балладе Жуковского описан хор Эринний из этой трагедии – см. Словарь). Преступник у Шиллера не потрясен трагедией, но она напомнила ему о злодеянии. Немецкий поэт полагал, что впечатление властвует над убийцей – «грубым животным». Поэтому, увидев журавлей, которых еще никто не видит (злодей сидит наверху, пояснял Шиллер, среди простого народа), своим восклицанием он обнаруживает себя. Жуковский устранил важную для Шиллера психологическую мотивировку, но зато усилил мотив мощного воздействия искусства на душу человека. У Шиллера убийца разоблачает себя при виде журавлей, тогда как у Жуковского – услышав приближение птиц.

120

Перевод баллады английского романтика Роберта Саути (1774–1843) «The old woman of Berkeley. A Ballad, shewing how an old woman rode double and who rode before she» («Старуха из Беркли. Баллада, показывающая, как одна старуха ехала верхом вдвоем и кто ехал перед ней»). Сюжет баллады восходит к английским средневековым хроникам, в которых излагаются «легенды о грешниках и ведьмах, завещающих вымолить себе прощение грехов молебнами о душе».

Сначала поэт представил балладу в московскую цензуру. О последствиях он сообщил А. И. Тургеневу: «Балладу Старушка в Москве не пропустили; постарайся, чтобы того же