почти всегда разбиты. А мы хотим жизнь сделать такой, чтобы надежды оправдывались. У нас сейчас, сэр, революция, но тем не менее у нас человек, желающий работать, уверен, что он работу найдет. Вот вам надежды, которые уже оправдываются. И это дает огромную уверенность, чего нет у вас.
— Ну, предположим, — сказал философ. — Но вот, скажем, мне пятьдесят три года. А в эти годы, господа, я должен быть богат. Ну, не богат, ну, иметь что-то. Иначе я, как бы сказать, не участвую в жизни. То есть участвую, но меня уже обходят. Меня уже принимают с поправкой на мое состояние. А у меня, господа, отнюдь не меньше желаний. Господа министры, поддержите.
Министры говорят:
— Да уж ясно уж. Что ж уж об этом говорить. Чточто, а уж желаний-то сколько угодно-с!
Я говорю:
— Видите, сэр, с возрастом человек повышает свою квалификацию, он становится умней, острей в своем деле или в искусстве, и он, конечно, должен получать больше комфорта и лучшие условия. Это не вопрос. А если он настолько стареет, что теряет квалификацию, то государство берет, его на свое иждивение. И каждый имеет разное. Сейчас это, может быть, мало и не всегда достаточно. Но мы хотим сделать жизнь такой, чтобы и старость была здоровая и веселая. И мы об этом думаем. И это разрабатываем. И мы хотим, чтоб стариков принимали с поправкой на их внутренние качества, а не с поправкой на богатство, которое может быть краденым.
В таком случае я предпочел бы стареть в Европе, — холодно сказал философ, видимо оценивая свои душевные качества. — Как вы, господа министры?
— Да уж ясно уж. Что об этом толковать. Желанийто еще ого-го…
— Вообще, — сказал философ, — я за социализм, но только не при мне. После меня хоть потоп. А я человек старой культуры, и позвольте мне уж, господа, прожить в моем старом культурном Риме.
— Пожалуйста, — говорю, — живите.
Тут мы все встали, и началось среди нас любезное прощание, протекавшее почти в дружеской атмосфере.
Философ, прощаясь, сказал:
— Потом вот еще что. Во всем мире любовь продается. А у вас нет. Это противно человеческой природе.
Министры неестественно засмеялись.
— Это меня тоже как-то расхолаживает к вашей идее, — сказал философ, — у вас надо на это тратить время и деньги. А у нас только деньги. Вы, господа, непременно провентилируйте этот вопрос. Человечество от этого может захворать. И это на браки крайне влияет. Прямо я на вас удивляюсь, какие вы недальновидные.
— Сэр, — сказал я, — у нас иной подход к любви. Мы не считаем унизительным тратить на это время. У нас теперь другой мир и другие чувства, сэр…
— Бросьте, мой друг. Вы неисправимый идеалист. Какой другой мир? Какие другие чувства? Люди есть люди. А впрочем, что нам толковать — и тут башмак стопчется по ноге. Пройдет немного лет, и вы в этом смысле вернетесь к нашим идеалам.
— Те люди, которые в этом смысле вернутся к вашим идеалам, — сказали мы смеясь, — те будут к вам ездить.
— Если с валютой, — сказал философ, — то отчего бы и нет. Очень рады. Только имейте в виду — этих людей будет слишком много. И я боюсь, что у вас никого не останется. Но не будем наперед загадывать. Если, повторяю, они будут с валютой, то это нас устраивает.
Министры многозначительно переглянулись.
И мы, попрощавшись, разошлись.
И я пошел прощаться с читателем.
ПРОЩАНИЕ С ЧИТАТЕЛЕМ
И вот осталось нам попрощаться с читателем, и на этом книга закроется.
Дорогие наборщики, потрудитесь еще немного — поднаберите тут еще несколько строк, чтоб мы могли любезно попрощаться с нашим дорогим читателем.
Итак, дорогие друзья, привет! Наилучшие пожелания! Кланяйтесь вашей мамаше. Пишите.
А в ответ на ваше любезное письмецо сообщаем, что живем мы ничего себе, много работаем, здоровье стало лучше, и оно укрепляется. Тут было в прошлом году мы прихворнули, но ничего, как говорится — бог миловал.
А что касается нашей дальнейшей литературной работы, то мы задумали написать еще две забавные книжонки. Одна на этот раз — из области нашей личной жизни в свете медицины и философии. Другая историческая — сатира на глупость, с эпиграфом из Кромвеля. «Меня теперь тревожат не мошенники, а тревожат дураки».
Но, конечно, мы еще не знаем, когда возьмемся за эти наши новые сочинения.
На «Возвращенную молодость» у нас ушло три года. И эту сочиняли два года без перерыва. Так что надо теперь отдохнуть и поразвлечься.
Вообще, если что-нибудь интересное мелькнет в нашей жизни, тогда мы сделаем перерыв в работе, а если нет — тогда мы вскоре приступим к первому сочинению, еще более забавному, чем это.
А эту Голубую книгу мы заканчиваем у себя на квартире, в Ленинграде, 3 июня 1935 года.
Сидим за письменным столом и пишем эти строчки. Окно открыто. Солнце. Внизу — бульвар. Играет духовой оркестр. Напротив серый дом. И там, видим, на балкон выходит женщина в лиловом платье. И она смеется, глядя на наше варварское занятие, в сущности не свойственное мужчине и человеку.
И мы смущены. И бросаем это дело.
Привет, друзья.
1934-1985
Комедия в одном действии
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Горбушкин, заведующий кооперативом.
Жена Горбушкина.
Брат жены.
Бананов, перекупщик
Квартира Горбушкина. Стол. Картины на стене. Висячая лампа под шелковым абажуром. Горбушкин с женой сидят за самоваром. Горбушкин просматривает газету.
Горбушкин (читая). Ого… Эва как… Фу ты, фу ты… Ишь ты, как…
Горбушкин (читает). Фу ты, фу ты… Ого, ого, ого… Ух ты, ух ты, ух ты.
Жена. Да говори ты толком — чего еще?
Горбушкин (читает). Ух ты… ух ты… М-да… Вот так да… Угу.
Жена. Ну, мне буквально дурно делается от твоего мычанья… Ну?
Горбушкин. Вот и ну — высшая мера наказания за расхищение народного имущества.
Жена. А ты-то при чем? Ты-то чего крякаешь?
Горбушкин. А я разве сказал, что я при чем? Дура какая. Вообще говорю: за расхищение — высшая мера.
Жена. А чего ты расхищаешь-то? Подумаешь! Раз в год какое-нибудь гнилье принесет и после этого газеты читать не может — ему высшая мера снится.
Горбушкин. Я вообще говорю. Вот, мол, говорю, вышел революционный декрет.
Жена. Декрет! Другие заведующие несут, несут, несут — ставить некуда.
Горбушкин. А я не несу — я, по-вашему, розы нюхаю? Дура какая. А это что? А это чего? А на тебе чего? (Глядит в газету.) Ух ты, ух ты, ух ты…
Жена. Немного домой принес — в этом пороку нету. Другие на сторону продают и то без криков газеты читают…
Горбушкин. А сахар? Сахар-то я на сторону продал? (Опять смотрит в газету.) Ух ты, ух ты, ух ты.
Горбушкин. Кто ж это приперся с утра пораньше? Уж не братец ли ваш, подлец? (Прячет сыр.)
Жена. Братец попозже собирался.
Горбушкин. Ах, да, это Бананов. Он мне деньги принес… за сахар… Ух ты, ух ты, ух ты.
Жена (роняет вилку). Нет, не он. Вилка упавши. Должно быть, дама сейчас явится — я в эту примету глубоко верю. Входит красноармеец. Жена Горбушкина ахает. Горбушкин, наливая чай, забывает закрыть кран самовара. Паника и замешательство.
Красноармеец. Извините, граждане. Не пужайтесь… Я от следователя послан… Гражданин Горбушкин… который тут? Горбушкин показывает рукой на жену. Жена показывает на мужа. Замешательство.
Жена. Вот они… Они — Горбушкин.
Красноармеец. Тогда будьте любезны, пойдемте со мной. Только следователь велел спешно. Вот повестка.
Жена. Следователь?!
Горбушкин. Ух ты, ух ты, ух ты. (Дрожащими руками берет повестку, читает.) Бре… бре… кру… Не могу глядеть — буквы прыгают… Бре… бре… кру. П… п… п… по… делу… по делу…
Жена. По делу?!
Горбушкин. Вот я тебе говорил… я тебе говорил. А ты не верила… (Смотрит на газету.) Ух ты, ух ты… (Мечется по комнате.)
Красноармеец. Велели к десяти.
Горбушкин (торопливо одевается. Сует руку не в тот рукав). Ух ты, ух ты…
Жена. Возьмите хотя немного несъеденных продуктов. Кулек-то захватите.
Горбушкин (застегивает пальто — верхнюю пуговицу на нижнюю петлю). Я г… г… готов… Ведите меня, товарищ.
Идут к выходу.
Жена (одна). Что ж это, батюшки-светы!.. (Мечется по комнате, вытаскивает сверток из-за картины, опять прячет.) Куда ж это я теперича дену?
Телефонный звонок.
Где ж это опять звонят?.. Ах да… Але… я… але… Это, братец, вы стоите у телефона? Гришу-то, это самое, понимаете… Да нет, хуже… Ну да, да… Только сейчас. Не знаю. Ничего не знаю. Только скорей являйтесь. (Снова берет сверток из-за картины.) Ну куда ж это мне деть? (Убегает.)
Входит перекупщик Бананов с деньгами в руках.
Бананов. Эва, собака, как роскошно живет. А плачется, ворюга. Деньги ему — вынь и положь. Сам небось хапнул сахар, а мне за него плати. Обидно. (Кашляет.) И ждать заставляет по полчаса. (Присаживается на стул.) Продуктов-то, продуктов-то насыпано! Мать честная! Небось трескает без устали… А мне деньги носи. (Подходит к столу. Кушает, осторожно озираясь.) И таким иродам письма пишут. (Читает брошенную повестку.) «Срочно. Гражданину Горбушкину… Прошу вас явиться для дачи свидетельского показания по делу Щукина. Следователь Кемин». Скажите, пожалуйста, такого арапа еще в свидетели вызывают… А я ему зря ходи… Пущай тогда сам приходит. (Идет к выходу. Возвращается.) Продуктов-то! (Снова ест, снова идет к выходу и опять возвращается, намазывает хлеб маслом. Запихивает в рот.)
Входит жена Горбушкина со свертком в руках.
Жена (испуганно). Ах!.. Это кто? Кто это?!
Бананов (жуя бутерброд). Кхм… кхм…
Жена. Кто это? Я кричать буду.
Бананов (прожевывая). Кхм… Изви-няюсь… Это самое… сейчас скажу… Комок в горле застрял…
Бананов. Извиняюсь. Комок в горле — нервная спазма схватила… Я к Григорию Иванычу — Бананов… На поскольку Григорий Иваныч…
Жена. Ах, вы знаете… Да, да… арестован Григорий Иваныч.
Бананов. А-арес-тован… Как арестован?.. Ну… Я уж пойду тогда… Я думал совсем напротив. Я думал по делу… свидетель… Ох ты черт…
Жена. И что теперича делать — ума не приложу…
Бананов. Да, это у них бывает… Сначала, знаете, свидетель, а после и не свидетель… Это часто бывает… Ну, я пойду, пойду. Ох ты черт… (Поспешно уходит.)
Жена (ставит стул на стол. Прячет сверток на лампу), Сюда, что ли, деть…
Входит сосед.
Сосед. Кхм, кхм…
Жена. Ктой-то? Кто это?
Сосед. Да что вы, Анна Васильевна, пужаетесь. Соседа уж своего узнавать перестали?
Жена. Ах, это вы… извиняюсь.
Сосед. Куда ж это вы, я извиняюсь, на потолок полезли?
Жена. Да это я так… Поглядеть — чего там делается… Паутина…
Сосед. Да, от таких делов полезешь… Вижу — ведут вашего супруга. Дай, думаю, зайду — успокою даму. Обыска-то еще не было?
Жена (встревоженно). Обыска? Нет, не было.
Жена. Батюшки мои, неужели же будет?
Сосед. А как
