Летают большие мухи.
Сижу на ступеньках крыльца. Что-то ем. Должно быть, булку.
Кусочки булки бросаю курам.
Ко мне подходит петух. Ворочая головкой, смотрит на меня.
Машу рукой, чтоб петух ушел. Но он не уходит. Приближается ко мне. И вдруг, подскочив, клюет мою булку.
С криком ужаса я убегаю.
ПРОГОНИТЕ ЕЕ
На подоконнике цветы. Среди цветов лежит кошка. Она посматривает на меня.
А я посматриваю на кошку. И сам сижу на высоком стуле. И ем кашу.
Вдруг подходит большая собака. Она кладет лапы на стол.
Я отчаянно реву.
Кто-то кричит:
— Он боится собак. Прогоните ее!
Собаку прогоняют.
Посматривая на кошку, я ем кашу.
ЭТО НАРОЧНО
Я стою на заборе. Кто-то сзади поддерживает меня.
Вдруг идет нищий с мешком.
Кто-то говорит ему:
— А вот возьмите мальчика.
Нищий протягивает руку. Ужасным голосом я кричу.
Кто-то говорит:
— Не отдам, не отдам. Это я нарочно.
Нищий уходит со своим мешком.
ДОЖДЬ ИДЕТ
Мать держит меня на руках. Бежит. Я прижимаюсь к ее груди.
Дождь барабанит по моей голове. Струйки воды текут за воротник. Реву.
Мать закрывает мою голову платком. Бежим быстрей.
Вот мы уже дома. В комнате.
Вдруг сверкает молния. Гремит гром.
Я сползаю с кровати и так громко реву, что заглушаю гром.
Я БОЮСЬ
Мать держит меня на руках. Мы смотрим зверей, которые в клетках.
Вот огромный слон. Он хоботом берет французскую булку. Проглатывает ее.
Я боюсь слонов. Мы отходим от клетки.
Вот огромный тигр. Зубами и когтями он разрывает мясо. Он кушает.
Я боюсь тигров. Плачу.
Мы уходим из сада.
Мы снова дома. Мама говорит отцу:
— Он боится зверей.
УМИРАЕТ ДЯДЯ САША
Я сижу на высоком стуле. Пью молоко. Попалась пенка. Плюю. Реву. Размазываю пенку по столу.
За дверью кто-то кричит страшным голосом. Приходит мама. Она плачет. Целуя меня, она говорит:
— Умирает дядя Саша.
Размазав пенку по столу, я снова пью молоко.
И снова за дверью ужасный крик.
Ночь. Темно. Я проснулся. Кричу. Мать берет меня на руки.
Я кричу еще громче. Смотрю на стену. Стена коричневая. И на стене висит полотенце. Мать успокаивает меня. Говорит:
— Ты боишься полотенца? Я уберу его.
Мать снимает полотенце, прячет его. Укладывает меня в постель. Я снова кричу.
И тогда мою маленькую кроватку ставят рядом с кроватью матери.
С плачем я засыпаю.
И вот передо мной двенадцать историй крошечного ребенка.
Я внимательно пересмотрел эти истории, но ничего особенного в них не увидел. Каждый ребенок сует в рот то, что подвернется под руку.
Почти каждый ребенок страшится зверей, собак. Плюет, когда попадает пенка. Обжигает рот. Кричит в темноте.
Нет, обыкновенное детство, нормальное поведение малыша.
Сложенные вместе, эти истории также не разъяснили мне загадки.
Показалось, что я зря припомнил всю эту детскую чушь. Показалось, что все, что я вспомнил о своей жизни, я вспомнил напрасно.
Все эти сильные впечатления, должно быть, не являлись причиной несчастья. Но, может быть, они были следствием, а не причиной?
Может быть, несчастное происшествие случилось до двух лет? — неуверенно подумал я.
В самом деле. Ведь первые встречи с вещами, первое знакомство с окружающим миром состоялось не в три и не в четыре года, а раньше, на рассвете жизни, перед восходом солнца.
Должно быть, это была необычайная встреча, необычайное знакомство. Маленькое животное, не умеющее говорить, не умеющее думать, встретилось с жизнью. Именно тогда, а не позже и могло произойти несчастное происшествие.
Но как же мне его найти? Как мне проникнуть в этот мир, лишенный разума, лишенный логики, в этот мир, о котором я решительно ничего не помню?
ДО ДВУХ ЛЕТ
И виделось, как в тяжком сне,
Все бледным, темным, тусклым мне.[55]
1
Напрягая память, я стал думать о начале моей жизни. Однако никаких сцен мне не удалось вызвать из забвения. Никаких далеких очертаний я не смог уловить. Даль сливалась в одну сплошную, однообразную тень.
Серый плотный туман окутывал первые два года моей жизни.
Он стоял передо мной, как дымовая завеса, и не позволял моему взору проникнуть в далекую таинственную жизнь маленького существа.
И я не понимал, как мне разорвать этот туман, чтобы увидеть драму, которая разыгралась на рассвете моей жизни, перед восходом солнца.
Что драма разыгралась именно тогда, я уже не имел сомнений. В поисках того, что не было, я бы не испытал такого безотчетного страха, который я стал испытывать, стараясь проникнуть туда, куда не разрешалось проходить людям, перешагнувшим младенческий возраст.
2
Я старался представить себя годовалым младенцем, с соской во рту, с побрякушкой в руках, с задранными кверху ножонками.
Но эти сцены, искусственно нарисованные в моем мозгу, не расшевелили моей памяти.
И только однажды, после напряженного раздумья, в моем разгоряченном уме мелькнули какие-то забытые видения.
Вот складки какого-то одеяла. Какая-то рука из стены. Высокая колеблющаяся тень. Еще тень. Какая-то белая пена. И снова длинная колеблющаяся тень.
Но это были хаотические видения. Они напоминали сны. Они были почти нереальны. Сквозь них я хотел увидеть хотя бы тень моей матери, ее образ, ее фигуру, склоненную над моей кроваткой. Нет, мне не удалось этого сделать. Очертания сливались. Тени исчезали, и за ними снова была — пустота, тьма, ничто… Как сказал поэт:
Все в мутную слилося тень,
То не было — ни ночь, ни день.
Без протяженья и границ,
То были образы без лиц.
Без неба, света и светил.[56]
Это был мир хаоса. Он исчезал от первого прикосновения моего разума.
И мне не удалось проникнуть в этот мир.
Нет сомнения — это был иной мир, иная планета, с иными, необыкновенными законами, которые не контролируются разумом.
3
Как же, однако, живет маленькое существо в этом хаосе? — подумал я. Чем оно защищается от опасностей, не имея разума, логики?
Или защиты нет, а все предоставлено случаю, заботам родителей?
Но ведь даже имея родителей, небезопасно жить в этом мире колеблющихся теней.
Тогда я раскрыл учебники и труды физиологов, желая посмотреть, что говорит наука об этом смутном периоде человеческой жизни.
Я увидел, что в книгах записаны поразительные законы, — их вывели ученые, наблюдая над животными.
Это были необыкновенно строгие и точные законы, по-своему оберегающие маленькое существо.
Неважно, что нет разума и нет логики. Их заменяет особая реакция организма — рефлекс, то есть своеобразный ответ организма на любое раздражение, которое ребенок получил извне. Эта реакция, этот ответ и являются защитой организма от опасностей.
В чем же заключается этот ответ?
Два основных нервных процесса характеризуют рефлекторную деятельность — возбуждение и торможение. Комбинация этих процессов дает тот или иной ответ. Но все разнообразие этой мозговой деятельности сводится, в сущности, к простейшей функции — к мышечному движению. То есть в ответ на любое раздражение происходит мышечное движение или комбинация этих движений, непременно целесообразных по своему характеру.
И принцип этого рефлекса в одинаковой мере относится и к человеку, и к животному, и к младенцу.
Стало быть, не хаос, а строжайший порядок, освященный тысячелетиями, охраняет маленькое существо.
И, стало быть, первое знакомство с миром происходит по принципу этого рефлекса. И первые встречи с вещами вырабатывают привычку так или иначе к ним относиться.
4
Я прошу извинения — мне приходится говорить о предметах, весьма вероятно, знакомых просвещенному читателю.
Мне приходится говорить об элементарных вещах в расчете на то, что не все читатели твердо знают эти вещи. Быть может, они кое-что из этого позабыли и им нужно напомнить. Иные же просвещенные читатели, надо полагать, и вовсе ничего не знают, не находя интересным копаться в формулах, взятых из жизни собак.
А те, которые все знают и все помнят и, быть может, сами в этом работают, — те пусть не посетуют на меня, пусть без раздражения пробегут глазами две небольшие главки.
Я буду говорить о высшей психической функции, вернее, об истоках ее — о рефлексах.
Это все равно что говорить о первичной материи, из которой создан мир. Это одинаково важно, ибо в этом — истоки разума, истоки сознания, истоки добра и зла.
Когда-то великий ученый Ньютон вывел закон тяготения, увидев яблоко, упавшее с дерева. Не менее простая сцена позволила великому русскому ученому Павлову вывести закон условных рефлексов.
Ученый заметил, что собака в одинаковой мере реагирует и на еду, и на шаги служителя, который несет эту еду. И на еду, и на шаги слюнная железа собаки действовала одинаково. Стало быть, подумал ученый, в мозгу собаки возникают два очага возбуждения, и эти очаги между собой условно связаны.
Шаги служителя ученый заменил вспышкой света, стуком метронома, музыкальным звуком — слюнная железа собаки действовала одинаково. В том, конечно, случае, если эти новые раздражители хотя бы несколько раз совпали с моментом кормления.
Эти новые раздражители (свет, звук, гамма), повторенные несколько раз (в момент кормления), создавали новые нервные связи, весьма условные по своему характеру.
Другими словами — условный стук (или любой иной раздражитель) вызывал у собаки представление о еде. И на этот условный сигнал собака реагировала совершенно так же, как она реагировала на еду.
Эту условную нервную связь, которая возникала в коре мозга между двумя очагами возбуждения, ученый назвал «временной связью». Это была временная: связь, ибо она исчезала, если не повторялись опыты.
Это было поразительное открытие.
5
Тогда ученый усложнил свои опыты.
Через лапу собаки он пропускал электрический ток. Эта операция сопровождалась стуком метронома.
Эта операция была повторена несколько раз. И в дальнейшем только лишь один стук метронома вызывал у собаки болевую реакцию.
Другими словами — условный раздражитель (метроном) создавал очаг возбуждения в коре мозга, и этот очаг «зажигал» второй очаг (боль), хотя раздражитель этого очага отсутствовал. Нервная связь между двумя очагами продолжала существовать.
Тогда ученый увидел, что можно чисто материальными средствами вмешиваться в работу центральной нервной системы, можно строить любые нервные связи по своему усмотрению.
Ученый получил возможность управлять поведением животного, создавать в его мозгу новые механизмы.
Найден был общий физиологический закон, в основе которого лежала простейшая функция высшей психической деятельности — рефлекс.
Этот закон в равной мере относился как к норме, так и к патологическому состоянию.
Это было великое открытие, ибо оно рассеивало мрак в той области, в которой в первую очередь должна была быть абсолютная ясность, — в области сознания.
Только ясность в этой области позволяла человеческому разуму идти дальше, а не возвращаться вспять — к дикости, к варварству, к мраку.
Это было величайшее открытие, ибо оно в одинаковой мере относилось и к животному, и к человеку, и тем более к младенцу, поведение которого не контролируется сознанием, логикой.
И в свете этого закона поведение младенца становилось ясным.
Младенец знакомится с миром, с окружающими вещами по принципу этого условного рефлекса.
Каждый новый предмет, каждая новая вещь создает в коре мозга младенца новые нервные связи, новые отношения. Эти нервные связи, так же как и у собаки, чрезвычайно условны.
Стук метронома вазывал у собаки болевую реакцию. Крик, хлопание дверью, выстрел, вспышки света,
