лежат. Только я хотел стибрить кусок сыру – вдруг управляющий идет.
– Ты, – говорит, – что, из наших рабочих?
Нет, я особенно не смутился. Думаю – успею дать тигаля. Тем более – кругом народу нету и забор близко. И поэтому отвечаю с некоторым нахальством:
– Нет, не из рабочих, но имею мечту на нечто подобное.
Он говорит:
– А, к примеру, зачем же ты в руку сыр взял?
Я говорю не без нахальства:
– Хотел, знаете, этот сыр попробовать – сдается мне, что он кисловат на вкус. Не умеете делать, а беретесь.
Вижу – управляющий даже растерялся от моих слов. Даже, видать, не понимает, что к чему.
Он говорит:
– Как это? Почему кисловат? Ты что, каналья, специалист, что ли, по молочному хозяйству?
Я думал, он шутит, чтоб себя разозлить, с тем чтобы покрепче меня ударить. И говорю:
– Вы угадали. По молочному хозяйству есть первый специалист города Москвы. И мимо этих молочных продуктов не могу пройти, чтобы их не попробовать.
Вдруг управляющий улыбается, жмет мне руки и говорит:
– Голубчик!
Он говорит:
– Голубчик, если ты специалист, то я тебе дам преогромное жалованье, только, сделай милость, становись скорей на работу. Тут на днях заграничный пароход приходит, надо груз отправлять, а рассортировать товар и его попробовать некому. И сдается мне, что иностранная буржуазия наглотается негодных продуктов, и после неприятностей не оберешься. А у меня, как назло, один специалист холерой заболел и теперь категорически не хочет ничего пробовать.
Я говорю:
– Пожалуйста. А что надо делать?
Он говорит:
– Надо попробовать шестьсот двадцать бочек масла и тысячу кругов сыру.
У меня даже желудок задрожал от голоду и удивленья, и я отвечаю:
– Пожалуйста. Об чем речь? Принесите мне буханку хлеба, и я сейчас к этому приступлю с преогромной радостью. Я, – говорю, – давно мечтал именно такую профессию себе найти – пробовать то и се.
И сам в душе думаю: нажрусь до отвалу, а там пущай из меня лепешку делают. И небось не сделают – убегу на своих сытых ногах.
– Ну, – говорю, – несите поскорей буханку, я очень тороплив в работе. Если мне что загорится – мне сразу вынь и положь. Несите хлеб, а то я прямо соскучился без этой своей профессии.
Вижу – управляющий глядит на меня с недоверием. Он говорит:
– Тогда я сомневаюсь, что ты есть лучший в мире специалист по молочному хозяйству. Молочные продукты пробуют без хлеба и без ничего, иначе не узнаешь, какой именно сорт и какой вкус.
Тут я вижу, что засыпался, но говорю:
– Это я сам знаю. И вы есть толстобрюхий дурак, если не понимаете. Я хлеб не для еды буду употреблять, а мне надо соприкасать эти два продукта, в силу чего я увижу окисление, и тогда, попробовав, не ошибусь в расчете, какая там есть порча. Это, – говорю, – есть последний заграничный метод. Я, – говорю, – удивляюсь на вашу серость и отсталость от Европы.
Тут меня торжественно ведут туда и сюда. Записывают. Одевают в белый балахон и говорят: «Ну, пойдем к бочкам».
А у меня от страху душа в пятках и ноги еле двигаются.
Вот пошли мы к бочкам, но тут, на мое счастье, вызывают управляющего по спешному делу. Тут у меня на сердце отлегло. Я говорю рабочим:
– Выручайте, братцы, то есть ни черта не понимаю в этом деле. Хотя укажите поскорей, чем пробовать масло – пальцем или особой щепочкой.
Вот рабочие смеются надо мной, умирают со смеху, тем не менее рассказывают, чего надо делать и, главное, чего говорить.
Вот управляющий приходит – я ему прямо затемнил глаза. Говорю разные специальные фразы, правильно пробую. Вижу – человек даже расцвел от моей высокой квалификации.
И вот к вечеру, нажравшись до отвалу, я решил не уходить с этого хлебного места. И вот остался.
Профессия оказалась глупая и бестолковая. Надо пробовать масло особой такой тонкой ложечкой. Надо подковырнуть масло из глубины бочки и пробовать его. И чуть маленько горечь, или не то достоинство, или там лишняя муха, или соль – надо браковать, чтоб не вызвать недовольства среди мировой буржуазии.
Ну, сразу, конечно, я не понимал разницы – каждое масло мне чересчур нравилось, но после кое-чему научился и стал даже покрикивать на управляющего, который чересчур был доволен, что нашел меня. И даже написал своему владельцу письмо, где наплел про себя разные истории и просил себе надбавку или там какой-нибудь трудовой орден за отличные дела.
Так вот, конечно, первые дни мне профессия нравилась. Бывало, отхватишь сыру да навернешь масла – лучше, думаю, работы и не бывает на земном шаре.
Через две недели я начал страдать, вздыхать и мечтать уже с этим расстаться.
Потому за день напробуюсь жиров, и глаза ни на что не глядят. Хочешь чего-нибудь скушать, а душа не принимает. И внутри как-то тошно, жирно. Никакая пища не интересна, и жизнь кажется скучной и бестолковой.
И при этом еще строго запрещалось пить. Никакого вина или там водки нельзя было в рот брать. Потому алкоголь отбивает вкус, и через это можно натворить безобразных делов и перепутать качество.
Короче говоря, через две недели я ложился после работы вверх брюхом и неподвижно лежал на солнце, рассчитывая, что горячее светило вытопит у меня лишний жир и мне снова захочется ходить, гулять, кушать борщ, котлеты и так далее…
А был там у меня в этих краях один приятель. Один прекрасный грузин. Некто Миша. Очень чудный человек и душевный товарищ. И был он тоже дегустатор, пробольщик. Но только в другом деле. Он пробовал вино.
Там в Крыму были такие винные подвалы – удельного ведомства. Вот там он и пробовал.
И профессия его, чересчур бестолковая, была даже хуже моей.
Ему даже кушать не разрешалось. С утра до вечера он пробовал вино и только вечером имел право чего-нибудь покушать.
Меня мутило от жиров, и в рот ничего не хотелось взять. И выпить не разрешалось. И аппетита не было.
А у него наоборот. Его распирало от вина. Он с утра насосется разных крымских вин и еле ходит, и прямо свет ему не мил.
Вот в другой раз встретимся мы с ним вечером – я сытый, он пьяный, и видим – наша дружба ни к чему. Говорить ни о чем неохота. Он хочет кушать, я, наоборот, хочу выпить. Общих интересов мало, и вкус во рту мерзкий. И сидим мы вроде как обалделые и в степь глядим. А в степи ничего. А над головой – небо и звезды. А где-то, может быть, идет жизнь, полная веселья и радости…
Вот я ему однажды и говорю:
– Надо, – говорю, – уходить. И хотя у меня контракт до осени, но я, безусловно, этого не выдержу. Я отказываюсь кушать масло. Это унижает мое человеческое достоинство. Я смотаю удочки, стибрю круг сыру – и только меня толстобрюхий управляющий и видел.
Он говорит:
– До осени уходить не расчет. Работы сейчас не найти. А надо нам с тобой чего-нибудь такое оригинальное придумать. Дай срок – я придумаю, голь на выдумки хитра.
И вот однажды он мне и говорит:
– Знаешь что – давай временно поменяемся профессией. Давай я буду пробовать масло, а ты временно пробуй вино. Неделю или две поработаем так, а после опять поменяемся. А потом опять. Вот оно и получится у нас какое-то равновесие. И, главное, отдохнем, если они, черти, не дают отпуска, а заставляют без отдыха жрать и пить.
Я очень радуюсь этим словам, но выражаю сомнение, что наши управляющие захотят этого.
Он говорит:
– Это я берусь уладить.
И вот берет он меня за руку и ведет к своему управляющему по винной части.
– Вот, – говорит, – этот низенький опытный господин смело может меня заменить на две недели. Тут ко мне тетка из Тифлиса приехала, и я интересуюсь ее повидать. А он за меня будет пробовать и соблюдать ваши интересы.
Управляющий говорит:
– Ладно. Покажите ему, какие тут вина и как чего надо делать. И через две недели возвращайтесь. А то мы натворили тут делов. Заместо столового вина взяли «Аликоте» в Москву отправили. Чистое безобразие.
Вот тогда я, в свою очередь, беру Мишу за руку и веду его к своему толстобрюхому управляющему.
– Вот, – говорю, – этот высокий опытный господин смело может заменить меня на две недели. Тут ко мне тетка из Тифлиса приехала, и я интересуюсь ее повидать и покалякать с ней о разных разностях.
Управляющий говорит:
– Ладно. Покажите ему, как и чего, и через две недели приезжайте. А то и так у нас беспорядок. Заместо сливочного масла мы отправили в Персию сметану. Персы могут обидеться и не захотят ее кушать.
Вот стали мы на свою новую работу.
Я пробую вино. А Миша пробует масло.
Но тут с нами происходит чушь и неразбериха.
В первый же день Миша наедается масла и сыру до того, что заболевает судорогами. А я с первых же двадцати глотков от непривычки пить до того захмелел, что подрался с Мишиным управляющим. И хотел его в винную бочку поковырнуть за то, что он сказал плохие слова про моего приятеля.
Тут на другой день мне дали по шапке и велели убираться.
И Мише дали расчет и тоже велели убираться.
Вот встречаемся мы с ним и смеемся. Думаем – наплевать. Отдохнули пару дней и теперь снова можем приняться за свое ремесло.
Но тут случается так, что оба наши управляющие снюхались и узнали наш обман: и какие у нас две недели, и какая у нас тетка в Тифлисе, и какой у нас опыт.
Оба они призывают нас, кричат страшными голосами и велят убираться.
Нет, мы особенно не горевали. Я взял круг сыру, а Миша вина. И всю дорогу мы шли и пели песни. А после устроились на другую работу.
А вскоре разразилась война. Потом революция. И я потерял своего друга из виду.
И недавно узнаю, что он проживает на Кавказе и имеет хорошую, чудную командную должность.
И я мечтаю к нему поехать. Мечтаю встретить его, поговорить и сказать ему: «Молодец!»
Ох, он, наверное, обрадуется, когда увидит меня! Тоже, может быть, скажет мне: «Молодец!» И велит подать лучший шашлык.
Тут мы с ним будем кушать и вспоминать, кем мы были и кем стали.
1933
На дне
Воровское занятие представляет в настоящее время незначительный интерес.
Профессия эта стала маловыигрышная наряду с другими занятиями.
Через это воровство уменьшилось в своем размере. И публика на это идет не так охотно, как раньше.
Отчасти, конечно, многие перековались, а некоторых, как говорится, не устраивает выбор ассортимента. Вдобавок
