колотит по полу. От боли, что ли.
После ему глаз промыли и платком завязали.
И снова его на кафедру вывели.
Вышел он на кафедру и говорит:
– Чего, говорит, цифры зря приводить и себя подвергать опасности. И так все ясно и понятно. Считаю собрание закрытым.
Ну, народ тут, конечно, похлопал докладчику, и по домам разошлись.
А когда я уходил, то поднял спички, которые докладчика жиганули.
Обыкновенная желтая коробочка. Аэроплан на ней пущен. Солнце с тучками. И еще какие-то неясные предметы. А пониже написано: «Фабрика «Красный Октябрь», бывш. «Волхов»».
Посмотрел я на коробочку и задумался.
«Как-то, думаю, там производительность? Повышается ли она? Или она понижается?»
Но, наверное, она повышается из-за неограниченной сдельщины. Сразу видать.
Самодеятели
Самодеятельность, граждане, слово модное. Бывают такие, например, театры самодеятельные, кружки бывают, клубы…
В столицах это явление заурядное. Обычное явление. А вот в провинции это только что внедряется.
И веришь ли, читатель, слезы умиления на глазах появляются, когда узнаешь про провинциальную самодеятельность.
Скажем, Баку. Городишко не так уж чересчур большой. А тоже, поглядите, самодеятельность развивается.
Газета «Бакинский рабочий» пишет:
«Не так давно в Белогородском клубе им. Шаумяна по инициативе кружка друзей клуба проведен был вечер самодеятельности…»
Далее газета сконфуженно продолжает:
«Большинство членов кружка были пьяны. Между прочим, один из кружковцев до того договорился, что стал рассказывать анекдоты о евреях…»
Ей-богу, слезы на глазах появляются. Кулаки сами собой сжимаются. Так бы вот взял этого самодеятельного еврейского анекдотиста, да в темном углу по мордасам, по мордасам.
Заметку свою газета заканчивает с легкой грустью:
«На вечере за два часа выпито было 10 ведер пива».
Слезы на глазах появляются. В зубах легкий скрип. Кулаки сами собой сжимаются. Так бы вот взял эти 10 ведер, выпил бы, а после пустым ведром по головам этих самодеятелей.
Ах, ей-право, до чего в провинции эта самая, как ее, черт ее побери, ну, самодеятельность, что ли, внедряется!..
А так все остальное ужасно хорошо и благополучно. И дела идут, контора пишет.
Ключи на комоде.
Бедный Тыркин
1
Лицо свободной профессии Яков Абрамович Тыркин две недели ходил в расстроенных чувствах. Бедный Тыркин сильно сомневался: подать ли фининспектору верные сведения о своих доходах или приврать чуточку.
Выходило и так и так плохо.
– Ну, ладно, – говорил себе Тыркин. – Ну, хорошо. Ну, подал верные сведения… Да что мне, помилуйте, спасибо за это скажут? Ручку пожмут? Штаны купят? Ха! Довольно дураками жили. Пора поумнеть…
Однако умнеть Тыркину было жутковато.
– Ну, ладно, – думал Тыркин. – Ну, приврал. Ну, убавил доходы… А вдруг откроют? Вдруг какая-нибудь комиссия или там какой-нибудь черт в ступе обнаружит?.. Ведь это имущество опишут, хвост накрутят, в тюрьму посадят…
И бедный Тыркин, вытирая холодный пот со лба, мучился в своей нерешительности.
2
Две недели ходил Яков Абрамович Тыркин осоловевший, не зная, чего ему предпринять. Но, наконец, гражданская доблесть одержала верх и Тыркин решил подать верные сведения.
– Довольно! – говорил Тыркин. – Баста! Все мы заврались. Пора начинать честно жить… А то один приврет, другой соврет, третий надует… Каково это республике?..
И вот двадцать второго числа, в ясный солнечный день, Яков Абрамович Тыркин, восхищенный собой, своей честностью и решимостью, подал декларацию с верным указанием всех доходов со своей свободной профессии.
Больше того: Тыркин имел даже мужество указать о всех своих случайных доходах – выигрыш в преферанс 7 р. 50 к. и найденный двугривенный на передней площадке трамвая. Итого вся сумма тыркинских доходов за полугодие выразилась в точной цифре 1207 р. 70 к.
Склони голову, читатель, перед честным лицом свободной профессии Яковом Абрамовичем Тыркиным.
3
Фининспектор сорок седьмого района Иван Иванович Гусев просматривал поданные декларации.
– Так, так, – говорил фининспектор, покуривая папироску. – Тыркин Яков… Гм… Это какой же Тыркин?.. Лицо свободной профессии… Так, так… Сколько же этот Тыркин указал?.. Гм… Тысячу двести указал… Жулик народ пошел. Тысячу двести указал – значит, приврал наполовину… Знаем мы эти штучки. Гм, Тыркин… Сейчас мы ему припаяем… Считаем ему две тысячи пятьсот. Вернее будет… Так, так…
4
А в это время Яков Абрамович Тыркин, утомленный своей гражданской доблестью, спал и видел сон, будто все фининспекторы города Ленинграда и его окрестностей стоят перед ним и в порядке живой очереди жмут ему руки и восхищаются его доблестью. И будто какой-то представитель от комхоза является с золотыми часами и надевает эти часы на грудь Тыркина. А сам будто Тыркин машет руками и упрашивает фининспекторов не напирать…
5
Пожалей, дорогой читатель, честного Тыркина.
№ 1028
Прошу запомнить. Это номер рабкора Овсянникова. Того, значит, самого Овсянникова, который на станции «Обдулино» живет.
Сейчас мы ему, граждане, хвост накрутим, не стесняясь расстоянием.
Дайте только объяснить по порядку.
Случилось это вечером в городе Белебее. Какой это город Белебей, – не беремся описать. Не знаем этого города. И, по совести говоря, в первый раз слышим о нем. Единственно, чего знаем, это что там стенная газета выходит. Местком белебеевской кант’юстиции ее выпущает.
А какая это газетка – хороша она или дрянь газетка, – опять-таки не знаем. Не читали.
Вот рабкору Овсянникову эта газетка сильно не нравится. Не одобряет ее рабкор.
Раз как-то проходил он мимо витрины, остановился, прочитал, сплюнул в сторону.
– Эх, думает, плохо пишут. Учить чертей надо…
И карандашиком, знаете ли, почиркал кое-что. И на полях приписал свои туманные заключения. А одну статеечку даже совсем вымарал, к чертовой бабушке. И приписал сбоку: «Бросьте ерунду писать! – рабкор № 1028 «Гудок»». И, исполнив этот свой светлый гражданский долг, рабкор пошел от витрины, тихонько и весело посвистывая.
Но не свисти, рабкор Овсянников! Обожди свистать-то, милый. Дело есть.
Увидел местком, чего с ихней газетиной сделано, обиделся и распалился. И жалобу подал в белебеевское кантонное отделение. А кантонное отделение – нам: дескать, товарищ Гаврила, будьте любезны.
Вот бумажка за № 828, полученная из города Белебея:
«Препровождая при сем копию акта месткома Белебеевской Кант’юстиции, из коего усматривается, что рабкор „Гудка“ № 1028 т. Овсянников позволил себе выходки, свойственные старорежимному Царскому цензору по отношению к издаваемой месткомом стенной газете, а потому Правление убедительно просит тов. Гаврилу „расписать“ рабкора Овсянникова так, чтобы в будущем отбить у него аппетит на звание Царского цензора».
Поступок у рабкора вредный – не заступаемся. Но только зачем же, товарищи, такие строгие слова выносить – царский цензор? Да ведь, может, это он по глупости делал? Просим ему снисхождения.
В другой раз пущай с нас пример берет. Разве мы чиркаем ерунду? Да вот недалеко ходить. Вот эта самая бумажка за № 828, которую нам из Белебея прислали. Да там слово «царский» дважды с большой буквы написано. Явная ерунда. А мы ничего – печатаем без особых заключений. А ведь ерунда такая, что читать от этого противно.
Так-то, товарищи. Кто из нас без греха…
Ну, а касаемо № 1028 – надо бы ему слегка хвост накрутить. Потому, действительно, уж очень поступок вредный. Не защищаем. Хотя и просим снисхождения.
Скверный анекдот (Марью-то Петровну)
Марью-то Петровну, оказывается, из союза работников искусств выперли. В Бухаре дело было.
Гаврила навел справочку, отчего и почему выперли бедную Марью Петровну. Оказывается, по нижеследующим причинам:
«Девица Марья Петровна Ш-ская имеет незаконного мужа. В высшей степени недисциплинированный член союза, обливающий грязью всех членов союза, не имея на то права и данных».
Прав-то, может, и нет у Марьи Петровны грязью обливать, а вот данные-то есть. Сами теперь видим. Не спрячешь. Ишь, черти, за что барышню уволили! Сам же председатель рабиса, небось, дважды женат законным браком, оттого, небось, и выбран в председатели.
Дело это такое, граждане, что надо бы его самым крупным шрифтом набрать. Да только жалко нам такие жирные шрифты на такие дела растрачивать.
Да и контора, поди, ругаться будет.
– Что вы, скажет, объелись, какие шрифты изводите? Это, скажет, вам не реклама.
И действительно – не реклама. А напротив того. Для Пищетреста.
Ну, ладно. Пущай будет мелко. В крайнем случае близорукие граждане могут пенсне на нос надеть.
А дело все случилось в Пищетресте. Давненько. Месяца полтора назад.
Полтора, значит, месяца никто не ругал Пищетреста. И вообще многие граждане, небось, думали, что все уже заглохло. Но нет. Только что начинается. Держитесь, братцы!
Так вот, кажется, двадцать шестого мая был устроен грандиозный концерт. Концерт в пользу бывших политкаторжан и ссыльных, в Малом оперном театре.
Конечно, все учреждения с охотой брали билеты и раздавали своим служащим и рабочим.
И Пищетрест тоже взял. Рублей, говорят, на триста. Ну, взял. Посмотрел, чего другие учреждения с этими билетами делают. Видит – раздают. Ну, и тоже раздал. А может, и не успел всем раздать. Мы только про одного гражданина знаем. А перед самым концертом все и случилось. Близорукие граждане, надевайте очки!
Два начальника, по фамилии, не любим сплетничать, Куклин и Еремичев, испугались. И, испугавшись, подумали:
«Эге, подумали, билеты-то мы купили, денежки заплатили, а где ж оправдательные документы?»
Испугались, задрожали и велят поскорее отобрать эти выданные билеты и пришить их к делу.
Так и сделали. Отобрали и пришили.
Ну, и, конечно, на концерте из Пищетреста никого не было. Да и быть не могло. Потому, сами посудите, раз билеты пришиты к отчетности, то не тащить же на концерт бухгалтерские книги и столы?
Вот и все.
А теперь, ежели спросить какого-нибудь сотрудника из Пищетреста, был ли он, например, на концерте, сотрудник сконфузится и скажет:
– Да нет, знаете, не пришлось.
– А что так?
– Да так, знаете ли, как-то.
И махнет рукой.
И как же ему, читатель, не махать рукой, раз этакий скверный анекдот произошел в Пищетресте?
А так все остальное в Пищетресте хорошо и отлично. Дела идут, контора пишет.
А касаемо этого фактика – он проверен и подтвержден. В чем и расписуемся.
Гибель строителей
Оказывается, граждане, в Слепцовской станице Дворец Труда имеется. Прямо, что в Москве. Только что климат другой и постройка не та.
Постройка, прямо скажем, на манер хаты. Три оконца, дверка, ручка и труба. Вот вам и весь дворец.
Но раз так называется дворцом, то и пущай называется. Москва от зависти не подохнет.
А жизнь в этом дворце роскошная. Даже специальная уборщица имеется. Мало ли – убрать чего или, например, подмести какую-нибудь нужную бумажку.
И размещены в этом дворце разные союзы. Вообще всякие. Только что строителей нету. Был этот союз, да весь вышел. Ликвидировали его.
А почему его ликвидировали? Потому, товарищи, что он не в состоянии был поддерживать шикарную дворцовую жизнь.
Все, например, союзы плакали, а вносили уборщице свою долю – 3 рубля 61 копейку. А строителям не по карману была такая безумная роскошь и мотовство. Они не вносили. Раз или два внесли – и разорились вчистую.
Тут их и к ногтю.
– Либо, говорят, восстанавливайтесь в своих делах и вообще уборщице вносите, либо ликвидируйтесь налево.
Ну, и
