там дизель. Дали б ему хоть за веснушки, что ли, первую премию, если нельзя за другое. Жалко же — человек пропадает.
Многие насчет заграницы мечтают. Многим желательно съездить — посмотреть на разные заграничные достопримечательности. На разные венецианские каналы, римские развалины и американские небоскребы.
Ерунда, товарищи! Не советуем ехать. Все это добро у нас тоже имеется. Не надо напрасно тратиться на заграничный паспорт.
Каналы? Венеция? Пожалуйста. В одном Ленинграде этих каналов — чертова уйма. Крюков канал. Обводный. Екатерининский. Опять же река Таракановка. Плыви — не хочу. А вы говорите — Венеция.
Рим? Древние развалины? Ерунда! У нас в Ленинграде по некоторым улицам идешь, как по окрестностям Рима. Не то, думаешь, развалины Форума, не то развалины какой-то постройки более поздней эпохи. А вы говорите — Рим.
Монте-Карло! Знаменитая рулетка и «три листика». Пожалуйста — тоже. Есть. Присаживайтесь. Есть одно свободное место. Игра сделана. Четыре сбоку — ваших нет. А вы говорите — Монте-Карло.
Ну, а которые ребята непременно хотят посмотреть на громадные дома, на разные, знаете, американские небоскребы — тоже ехать в Америку не требуется. Вышел за город, в какое-нибудь холмистое место — и гляди без визы на отечественный небоскреб! А вы говорите — Америка!
Помыться захотелось
Этот вопрос довольно серьезный. Особенно, знаете, перед праздниками.
Ежели, для примеру, в трамвае публики масса и податься, скажем, решительно некуда, кондуктор обыкновенно дает сигнал, и вагон трогается и лишняя публика сама отпадает. А некоторые более сознательные кондуктора кричат:
— Местов нету! Куды лезешь, собачья голова!
Одним словом, на трамвайном фронте стараются не до-пущать перегрузки.
Та же картина наблюдается и в театрах. В театрах даже еще интеллигентней поступают. Там, ежели набрали полный комплект публики, вывешивают плакат, — дескать, билеты, извиняюсь, все проданы.
Одним словом, тут тоже сверх нормы публику не допущают.
Теперь возьмем баню. Как в этом культурном учреждении поступают?
Оказывается, в банях с этим вопросом не считаются. А загоняют людей мыться безо всякого учета и беспредельно. Подобный случай был на станции Бологое. В Торговой бане. Один парнишка помылся в этой бане и, помывшись, пишет:
Местов уже не было, а публика все подходила и подходила мыться. Кассирша продавала билеты, не считаясь, так что публики набралось до того, что давили и нельзя было поднять руку — намылить голову. И меня наградили чесоткой от прикосновения.
Этот небольшой случай в провинциальном масштабе довольно характерно определяет создавшееся положение. Что делать? И как быть? И как ограничить наплыв публики?
С одной стороны, каждому охота помыться, а с другой стороны, ту же публику награждают чесоткой. А на праздниках ходить с чесоткой тоже мало интересу. Открываем по этому поводу широкую дискуссию.
Старая история
Дозвольте для ради первомайского праздника поделиться счастливой новостью. В Константиновке дом построили — поликлинику. Новое здание для этой медицинской цели оттяпали. «Химуголь» расстарался.
Ах, это очень мило с ихней стороны! И как раз, знаете, к празднику.
Доктора и разные ученые ботаники, наверное, очень этим фактом растроганы. Некоторые, наверное, даже прослезились — дескать, не забывают медицину в таком громадном строительстве.
И, между прочим, постройка, говорят, очень даже приличная вышла. Совершенно, то есть, по последнему слову довоенной техники — фундаменты не дрожат, и потолки не осыпаются. Американцы небось локти себе кусают от зависти.
Но, конечно, некоторый небольшой дефект случился при этом строительстве. Этого скрывать не надо. Самокритика обязательно требуется в таком поганом деле.
А дефект открылся в самую последнюю минуту. Уже дом стоял готовенький.
Строители отошли шагов на тридцать, чтоб издали полюбоваться на дело своих рук.
Вдруг один из строителей побледнел и говорит:
— Матушки мои! Канализацию позабыли устроить.
Другой говорит:
— И отопление, кажись, тоже позабыли.
В газетах об этой срочной работе так сказано:
Когда здание было уже закончено, покрыто крышей и отштукатурено, — вспомнили о канализации и отоплении. Пришлось выламывать стены, отбивать штукатурку и даже разбирать крышу для того, чтобы установить котел.
Одним словом, расстраиваться не приходится. Дефект оказался поправимым. Котел всунули. Трубы провели. Жизнь снова заиграла в этом прелестном здании.
Все в порядке!
Грубо
Еще мы не остыли, можно сказать, от первомайских праздников, а уже приходится о всяких пустяках говорить. О какой-то Мурзинке.
И пес ее знает, где это такая Мурзинка находится. Спрашивал постового милиционера — не знает. Хотел еще оштрафовать на полтинник.
— Зачем, говорит, не по правилу подошел — наискось, а не прямо.
Грубая жизнь.
Некоторые говорят, что Мурзинка — это небольшое местечко около Ленинграда.
А мне все равно. Я теперь любопытства не имею к этой Мурзинке. И жить в ней не собираюсь. Там неважно жить.
Там человеку, прямо скажем, неинтересно жить.
Там извозчикам — хорошо. Извозчикам там форменно райское житье.
Там извозчики прямо по пешеходным мосткам дуют. Безлошадным жителям в силу этого, наверное, и податься некуда.
Оно, конечно, мостовая, наверное, там неважнецкая. При хорошей мостовой извозчик не сунется на тротуар. Но дело от этого не меняется. Население страдает. Жалобы печатает в газете:
В Мурзинке извозчики нарушают порядок уличного движения. Часто едут по мосткам, и жителям приходится спасаться от извозчиков, чтобы не быть задавленными лошадьми.
А действительно, скучновато, небось, в этой Мурзинке жить. Дышлом в рот заезжают.
Грубо! Это очень грубо поступают с безлошадными гражданами.
Иностранцы
Иностранца я завсегда сумею отличить от наших советских граждан.
У них, у буржуазных иностранцев, в морде что-то заложено другое. У них морда, как бы сказать, более гордо и неподвижно держится, чем у нас. Как, скажем, взято у них одно выражение лица, так и смотрится этим выражением лица на все остальные предметы.
Некоторые иностранцы для полной выдержки монокли в глазах носят. Дескать, это стеклышко не уроним и не сморгнем, чего бы ни случилось.
Это, надо отдать справедливость, здорово.
А только иностранцам иначе и нельзя. У них жизнь довольно беспокойная. Без такой выдержки они могут ужасно осрамиться.
Как, например, один иностранец костью подавился. Курицу, знаете, шамал и заглотал лишнее. А дело происходило на званом обеде. Мне про этот случай один знакомый человечек из торгпредства рассказывал.
Так дело, я говорю, происходило на званом банкете. Кругом, может, миллионеры пришли. Форд сидит на стуле. И еще разные другие.
А тут, знаете, наряду с этим человек кость заглотал.
Конечно, с нашей свободной точки зрения в этом факте ничего такого оскорбительного нету. Ну, проглотил и проглотил. У нас на этот счет довольно быстро. Скорая помощь есть. Мариинская больница. Смоленское кладбище.
А там этого нельзя. Там уж очень избранное общество. Кругом миллионеры расположились. Форд на стуле сидит. Опять же фраки. Дамы. Одного электричества горит, может, больше как на двести свечей.
А тут человек кость проглотил. Сейчас сморкаться начнет. Харкать. За грудку хвататься. Ах, боже мой! Моветон и черт его знает что.
А выйти из-за стола и побежать в ударном порядке в уборную — тоже нехорошо, неприлично. «Ага, скажут, побежал до ветру». А там этого абсолютно нельзя.
Так вот этот француз, который кость заглотал, в первую минуту, конечно, смертельно испугался. Начал было в горле копаться. После ужасно побледнел. Замотался на своем стуле. Но сразу взял себя в руки. И через минуту заулыбался. Начал дамам посылать разные воздушные поцелуи. Начал, может, хозяйскую собачку под столом трепать. Хозяин до него обращается по-французски:
— Извиняюсь, говорит, может вы чего-нибудь действительно заглотали несъедобное. Вы, говорит, в крайнем случае скажите.
Француз отвечает:
— Коман? В чем дело? Об чем речь? Извиняюсь, говорит, не знаю как у вас, а у меня все в порядке.
И начал опять воздушные улыбки посылать. После на бламанже налег. Скушал порцию.
Одним словом, досидел до конца обеда и никому виду не показал.
Только когда встали из-за стола, он слегка покачнулся и за брюхо рукой взялся — наверное, кольнуло. А потом опять ничего.
Посидел в гостиной минуты три для приличия и пошел в переднюю.
Да и в передней не особо торопился, с хозяйкой побеседовал, за ручку подержался, за галошами под стол нырял вместе со своей костью. И отбыл.
Ну, на лестнице, конечно, поднажал.
— Вези, кричит, куриная морда, в приемный покой!
Подох ли этот француз или он выжил — я не могу вам этого сказать, не знаю. Наверное, выжил. Нация довольно живучая.
Не все потеряно
Очень даже удивительно, как это некоторым людям жить не нравится.
Кругом, можно сказать, происходят разные занимательные факты, происходит борьба, развертываются какие-нибудь там события, происшествия, кражи.
Кругом, можно сказать, природа щедрой рукой раздает свои бесплатные блага. Светит солнышко, трава растет, муравьи ползают.
И тут же наряду с этим находятся меланхолики, которые насчет всего этого скулят и ничего выдающегося в этом не видят и вообще не знают, как им прожить на этом белом свете.
Они не знают, как прожить на этом свете и чем, значит, им заняться, или, может быть, им нечем заняться и, может быть, выгодней нырнуть хотя бы в ту же реку Фонтанку.
Конечно, эти люди — по большей части дряблые меланхолики и беспочвенные интеллигенты, утомленные своим средним образованием. Они и раньше, при всяком режиме, разводили свою меланхолию. Так что особенно уж сваливать вину на текущие события не приходится.
И дозвольте заместо этой голой философии рассказать про одного такого утомленного человека. О том, как он перестал грустить и вроде как бы отыскал настоящий смысл жизни. Факт абсолютно правильный и достойный всеобщего внимания.
Одним словом, этот рассказ особо полезно прочитать интеллигентным людям, которые к сорока годам не знают еще, в чем, так сказать, цель жизни. Пущай они будут спокойны, еще не все потеряно на ихнем житейском фронте.
А жил в нашем доме, на Васильевском острове, довольно-таки дряблый бездетный интеллигент Иннокентий Иванович Баринов со своей супругой.
Супруга его была дамочка, как бы сказать, менее беспочвенная. Она круглые дни занималась с кошкой, выводила ее гулять, кормила печенкой и по этой причине особой безвыходной тоски не испытывала.
Иннокентий же Иванович кошки не понимал и не находил в ней особого счастья. Он цельные дни ходил вверх и вниз по лестнице или, знаете, стоял у дома и довольно скучным взором глядел, чего вокруг него делается.
Это был форменный меланхолик. И простой, пролетарской душе глядеть на него было то есть совершенно, абсолютно невыносимо.
Он выпивать не любил, физкультурой не занимался и на общих собраниях под общий смех говорил все неактуальные вещи: дескать, например, мусор во дворе пахнет, — нету возможности окно открыть на две, видите ли, половинки.
Я говорю: простому рабочему человеку не было удовольствия глядеть на такого жильца и квартиранта.
А раз однажды слушается этот наш квартирант со своего этажа.
Спущается он со своего этажа и подходит к нему тут же, на лестнице, наш председатель и говорит:
— Так что, — говорит, — как вам известно, средний флигель угрожает падением и по случаю этого
