хватало того, чтобы вы сначала попрощались с ней, потом со мной. Вы из дворянского дома и так поступаете.
Две улицы мы шли молча. Не разговаривали. Потом мне стало не по себе. Я снял свою гимназическую фуражку и попрощался с Маргаритой.
Она сказала мне, когда я уходил:
— Вы не должны сердиться на меня. Я старше вас на год. И я из хороших чувств к вам сделала замечание.
Мой друг
Каждый день я хожу к Саше П. Он умный мальчик. Мне с ним интересно. Мы с ним дружим. Он мой единственный друг.
Мама сказала, что я неспособен с кем-нибудь дружить, что я по натуре одинокий человек, вроде моего отца.
Ничего подобного. Я скучаю, если хотя бы один день не вижу моего товарища. У меня просто потребность у него бывать.
Начистив ботинки, я спешу к нему. Его дача на берегу, через три улицы.
Я иду по набережной и тихо напеваю: «Невольно к этим грустным берегам…»
Вхожу в сад. Вся семья П. на веранде. Мама, он и две его сестренки — Оля и Галя. Оле четырнадцать, Гале шестнадцать лет. А мне пятнадцать.
Все рады, что я пришел. Саша говорит мне:
— Если хочешь, сегодня мы сходим на взморье. Пофилософствуем.
Девушки недовольны. Они хотели поиграть со мной в крокет, посидеть в саду. Саша говорит:
— Часик поболтай с девчонками. А я пока дочитаю книгу.
Я иду с девушками в сад. Мы располагаемся в беседке.
И говорим о всевозможных вещах.
Мне больше нравится Оля, но я больше нравлюсь Гале. Драматический узел. Все страшно интересно. Это — жизнь.
Мы долго сидим в беседке. Потом гуляем по саду. Потом сидим на берегу. И, наконец, снова располагаемся в беседке.
Уже темнеет. Я прощаюсь с сестрами. Галя что-то шепчет мне на ухо. Я не слышу. Но она не хочет повторить. Мы смеемся.
Наконец я окончательно прощаюсь и в прекрасном настроении спешу домой.
И вдруг по дороге вспоминаю, что я позабыл попрощаться с Сашей и позабыл о том, что мы собирались пойти с ним на взморье.
Мне страшно неловко. Я возвращаюсь к их даче. Подхожу к забору. У калитки стоит Саша.
Он говорит мне:
— Сегодня я окончательно понял, что ты приходишь не ко мне, а к моим сестрам.
Я горячусь, пробую доказывать, что я хожу именно к нему. И вдруг сам убеждаюсь, что я не к нему хожу. Он говорит:
— Наша дружба построена на песке. Я убежден в этом.
Мы холодно прощаемся.
Студент со стеком
Через два дома от нас жила девушка Ирина. Она была рыженькая, но настолько хорошенькая, что можно было часами ею любоваться.
Мы, мальчишки, часто подходили к ее забору и смотрели, как она лежит в гамаке.
Она почти все время лежала в гамаке. Но не читала. Книга валялась на траве либо лежала на ее коленях.
А вечером Ирина уходила гулять с Олегом. Это такой студент. Путеец. Очень интересный. В пенсне. Со стеком в руках.
Когда он направлялся к ее дому, мы, мальчишки, кричали:
— Ириша, Олег идет!
Ира безумно краснела и бежала к нему навстречу.
Я не знаю, что именно у них произошло, но только в конце лета Ирина бросилась с пристани в воду и утонула. И ее не нашли.
Все дачники ужасно жалели ее. И некоторые даже плакали. Но этот студент Олег очень легко отнесся к ее смерти. Он по-прежнему ходил на пристань со своим стеком. Смеялся. Шутил с товарищами. И даже стал ухаживать за одной курсисткой Симочкой.
И мы, мальчишки, были раздосадованы его поведением. Мы ненавидели от всей души этого студента со стеком.
Когда однажды он сидел на пристани, мы с берега стали стрелять в него из рогаток.
Он ужасно рассердился на нас. Закричал. Погнался за нами. Но когда он гнался за одним, другие в него стреляли.
Мы стреляли в него так, что он наконец побежал домой, закрыв голову руками.
Три дня мы обстреливали его дачу. Мы стреляли в каждого, кто выходил из его дома. Даже стреляли в его мамашу. И в кухарку. И в гостей. И в собаку. И даже в кошку, которая выходила погреться на солнышко.
Мы выбили несколько стекол на веранде. И довели его до того, что он вскоре уехал.
Он уехал с распухшим носом. Это кто-то из нас выстрелил в него из рогатки, когда он с вещами шел на пристань.
У меня — ученик. Это писарь Главного штаба. Я готовлю его к экзаменам.
Через два месяца он будет держать экзамен на первый классный чин.
У нас условие: если он выдержит экзамен, я получаю за это его велосипед.
Это великолепное условие. И я по три часа в день и больше сижу с этим оболдуем, который не очень-то смыслит в науках.
Все свои знания я стараюсь переложить в его туманные мозги. Я заставляю его писать, думать, считать. Я заканчиваю урок, только когда он начинает вякать, что у него болит голова.
И вот он прилично выдержал экзамен. И пришел ко мне сияющий.
Он с удивлением смотрел на меня, говоря, что он не ожидал, что так получится.
Мы с ним пошли на его квартиру.
И вот торжественный момент. Он выкатывает в коридор свой велосипед.
У меня помутилось в глазах, когда я увидел его машину. Она была ржавая, разбитая, с помятым рулем и без шин.
Слезы показались на моих глазах, но мне было совестно сказать, что я не согласен получить такую машину.
Давясь от смеха, писарь сказал:
— Ничего. Смажете керосинцем. Протрете. Купите шины. И будет приличная машина.
С превеликим трудом я докатил эту ржавчину до ремонтной мастерской. Махнув рукой, мастер сказал:
— Да что вы, в своем уме! Разве можно ее чинить!
За рубль я продал эту машину тряпичнику. И то он не хотел давать рубля. Он давал восемьдесят пять копеек. Но потом смягчился, увидев, что на ржавом руле есть звонок.
Даже теперь, когда прошло тридцать лет, я с отвращением вспоминаю этого писаря, его утиный нос, его желтые зубы и сплюснутый череп, в который я втиснул некоторые знания.
Этот мой первый урок дал и мне некоторые знания о жизни.
И вот воспоминания о моем детстве закончены.
Передо мной тридцать восемь историй, которые когда-то взволновали и потрясли меня.
Все эти истории я стал пересматривать и перетряхивать. Я надеялся найти в них источник моих страданий.
Однако ничего особенного я не увидел в этих историях.
Да, конечно, некоторые сцены весьма печальны. Но не более печальны, чем это обыкновенно бывает.
У каждого умирает отец. Каждый видит слезы матери.
У каждого случаются школьные огорчения. Обиды. Волнения. И каждого страшит гроза, наводнения и бури.
Нет, ни в одной истории я не нашел несчастного происшествия, которое испортило мою жизнь, создало мне меланхолию и тоску.
Тогда я сложил все эти истории вместе. Я захотел увидеть общую картину моего детства, общий аккорд, который, быть может, оглушил меня, когда неверными детскими шагами я шел по узкой тропинке моей жизни.
Но и в общем этом аккорде я не увидел ничего особенного. Обыкновенное детство. Немного трудный ребенок. Нервный. Обидчивый. Весьма впечатлительный. Со взором, устремленным на то, что плохо, а не на то, что хорошо. Пожалуй, пугливый из-за этого. Но совсем не слабенький, а скорей даже сильный.
Нет, события детских лет не могли испортить мою дальнейшую жизнь.
Я снова был обескуражен. Непосильная задача — найти причину моей тоски. Убрать ее. Быть счастливым. Радостным. Восторженным. Таким, как должен быть обыкновенный человек с открытым сердцем. Только в сказке блудный сын возвращается в отчий дом!
Но, может быть, я ошибся? Может быть, вовсе и не было этого несчастного происшествия, которое я ищу? Или, может быть, оно произошло еще в более раннем возрасте?
В самом деле, почему же я отбросил младенческие годы? Ведь первые впечатления бывают не в шесть и не в семь лет. Первое знакомство с миром происходит раньше. Первые понятия возникают в два и в три года. И даже, может быть, в год.
Тогда я стал думать: что же могло случиться в этом ничтожном возрасте?
Напрягая память, я стал вспоминать себя совсем крошечным ребенком. Но тут я убедился, что об этом я почти ничего не помню. Ничего цельного я не мог вызвать в своей памяти. Какие-то обрывки, куски, какие-то отдельные моменты, которые тонули в общей серой пелене.
Тогда я начал припоминать эти обрывки. И, припоминая их, я стал испытывать еще больший страх, чем тот, который я испытал, думая о своем детстве.
Значит, я на верном пути, — подумал я. — Значит, рана где-то совсем близко.
V. Перед восходом солнца
Без неба, света и светил.
Итак, я решил вспомнить мои младенческие годы, полагая, что несчастное происшествие случилось именно в этом возрасте.
Однако вспомнить эти годы оказалось нелегко. Они были овеяны каким-то тусклым туманом.
Напрягая память, я старался разорвать этот туман. Я старался припомнить себя трехлетним малышом, сидящим на высоком стуле или на коленях матери.
И вот, сквозь далекий туман забвения, я вдруг стал припоминать какие-то отдельные моменты, обрывки, разорванные сцены, освещенные каким-то странным светом.
Что же могло осветить эти сцены? Может быть, страх? Или душевное волнение ребенка? Да, вероятно, страх и душевное волнение прорвали тусклую пелену, которой была обернута моя младенческая жизнь.
Но это были короткие моменты, это был мгновенный свет. И потом снова все тонуло в тумане.
И вот, припоминая эти мгновения, я увидел, что они относились к трем и четырем годам моей жизни. Некоторые же касались и двухлетнего возраста.
И тогда я стал вспоминать то, что случилось со мной с двух до пяти лет.
С 2 до 5 лет
Что кажется нам сладким на язык,
То кислоту в желудке производит.
Открой рот
На одеяле — пустая коробка от спичек. Спички во рту. Кто-то кричит: «Открой рот!»
Открываю рот. Выплевываю спички.
Чьи-то пальцы лезут в мой рот. Вытаскивают еще некоторое количество спичек.
Кто-то плачет. Я плачу громче и оттого, что горько, и оттого, что отняли.
Туфельки идут
Маленькие лакированные туфельки. Блестящие маленькие туфельки неописуемой красоты. Они куда-то едут.
Эти туфельки на моих ногах. Ноги на сидении. Сидение синее. Должно быть, это пролетка извозчика.
Лакированные туфельки едут на извозчике.
Не отрываясь, я смотрю на эти туфельки.
И больше ничего не помню.
Сам
Блюдце с кашей. Ложка направляется в мой рот. Чья-то рука держит эту ложку.
Отнимаю эту ложку. Сам буду кушать.
Глотаю кашу. Горячо. Реву. Со злостью колочу ложкой по блюдцу. Брызги каши летят в лицо, в глаза.
Невероятный крик. Это я кричу.
Птица в руках
Один человек закрылся черным платком. Другой человек держит птицу в руках. Птица большая. Я стою на стуле и смотрю на нее.
Человек поднимает птицу. Зачем? Чтоб она улетела? Она не может улететь. Она неживая. Она на палке.
Кто-то говорит: готово.
Эта фотография мальчонки с вытаращенными от удивления глазами сохранилась у меня. Мне
