осязанием кожа реагирует на свет… Все тогда становится зеркальным, все «внешнее» воспроизводит центральный образ в разных вариантах, составляя с ним одну стройную систему волнений» (С. 254—255).
Именно в поздние годы Ахматова написала много стихотворений о музыке, — почти все они остались незавершенными, но в них явственно стремление поэта проникнуть в таинство музыки и ее создания:
Сама себя чудовищно рождая, Собой любуясь и собой давясь, Не ты ль, увы, единственная связь Добра и зла, земных низин и рая? …
Память, пришедшая в сознание человека с по¬мощью прежде всего зрительного восприятия мира, с помощью зрения, зрачка, делает его неизмеримо богатым. «Новейшие исследования показали, что в человеке заложена масса возможностей, которые так и остаются неиспользованными в течение всей его жизни. Человек представляет из себя как бы ог¬ромную камеру, наполненную тысячами фотографи-ческих пластинок, из которых он успевает снять и проявить лишь какой-нибудь десяток-другой», — писал Горский.
Прошлогодних сокровищ моих Мне надолго, к несчастию, хватит. Знаешь сам, половины из них Злая память никак не истратит, —
писала Ахматова в 1960 году.
Можно с уверенностью сказать, что Ахматовой были близки идеи русской философии, осмысляющей богатство образов русской поэзии XIX — XX вв., го-ворящей образным языком Лермонтова и Баратынско¬го, Фета и Блока. Обширные цитаты из стихотворения Баратынского «Последняя смерть», которые приводил Горский в своем «Огромном очерке» (кстати, название это — тоже цитата из Баратынского: «И поэтическо¬го мира // Огромный очерк я узрел»), могли быть интересны Ахматовой и как удивительным образом совпадающие с поэтическим вкусом молодого Брод¬ского, — это произведение Баратынского принадле¬жало к числу самых любимых его стихотворений, как и «Запустение», «Бокал» и вообще целиком сборник «Сумерки».
Разговор на высоком поэтическом языке миро¬вой культуры — отличительная черта круга близких и интересных Ахматовой людей. Вот несколько при¬меров тому. Широко известен эпиграф из Иосифа Бродского, который использовала Ахматова в стихо¬творении «Последняя роза»: «Вы напишете о нас на¬искосок». Строка эта взята из стихотворения Брод¬ского «Закричат и захлопочут петухи…» (1962). Строфа звучит так:
В теплой комнате, как помнится, без книг, без поклонников, но также не для них, опирая на ладонь свою висок, Вы напишете о нас наискосок.
«Опирая на ладонь свою висок» — это не просто точно увиденный жест поэта, это цитата из Поля Вер-лена, из его книги «Добрые песенки»:
Под лампой светлый круг и в очаге огонь; Висок, задумчиво склоненный на ладонь; Взор, что туманится, любимый взор встречая; Час книг захлопнутых, дымящегося чая…*
Верлена Ахматова знала наизусть, вполне вероят¬но, что она могла знать и перевод Шенгели, выполнен¬ный в 1945—1946 гг. От Ахматовой ли, самостоятель¬но ли, но Верлена знал и Бродский, потому что совпа¬дение строк о виске, склоненном на ладонь, — поразительное и для Ахматовой, несомненно, узнавае¬мое. Кстати, в раннем варианте стихотворения Брод¬ского эта строка звучит в ином контексте:
Умирания, смертей и бытия
Соучастник, никогда не судия,
Вы напишете о нас наискосок —
В теплой комнате, как помнится, без книг,
Без поклонников, но также не для них,
Без читателей, без критиков и без
Всех людей — стихотворенье для небес **.
Общение с Ахматовой было неизменно плодотвор¬но для ее друзей и коллег, и не только младшего поко¬ления.
В 1950-е годы, в связи со своими пушкинскими работами, Ахматова много общается с СМ. Бонди, В.В. Виноградовым, Ю.Г. Оксманом, Т.Г. Цявлов¬
*Верлен П. Избранное / Пер. Г. Шенгели. — М.: Моск. рабочий, 1996. С. 60.
«Крайнева Н.И., С а ж и н В.Н. Из поэтической перепис¬ки А. А. Ахматовой / Проблемы источниковедческого изучения исто¬рии русской и советской литературы. — Л., 1989. С. 194. Текст этой редакции — в рукописном отделе РНБ.
ской. В 1960 г. она читала СМ. Бонди незаконченную статью «Гибель Пушкина», в 1962 г. Ахматова вместе с Бонди, Вс. Ивановым и Маршаком подписывает письмо в «Новый мир» в защиту работы Э.Г. Герш-тейн «Вокруг гибели Пушкина». СМ. Бонди говорил о своей дружбе с Ахматовой младшему коллеге, писа¬телю-пушкинисту А.А. Лацису: «Я умышленно дру¬жил с Ахматовой, с Сологубом. Общаясь с ними, я луч¬ше представляю себе, как работают над стихами настоя¬щие поэты. Это помогает мне понять, как работал Пушкин». Блестяще читавший труднейшие пушкинские рукописи, Бонди объяснял, что он стремился прочесть не буквы и не слова, — опыт Ахматовой помог ему осознать замечательную истину: «Поэты думают стро¬кой. Я искал смысл и звучание строки». И еще одно открытие в пушкинском методе записи текста помог СМ. Бонди сделать творческий опыт Ахматовой: беря чистый лист, поэт не начинает писать сверху, найден¬ная строка записывается им в середине листа, наверху и внизу остается свободное пространство. Так часто за¬писывала текст и Анна Ахматова*.
1965—1966 — последние годы жизни. И вновь Ахматову интересуют дела Союза писателей, вновь она верит в перемены к лучшему. 27 января 1965 г. Анна Ах¬матова рассказывает М.И. Будыко: «Вы о перевыборе правления Ленинградского отделения Союза писателей знаете? Там было очень интересно. После всех выступле¬ний в дискуссии по докладу Прокофьева — а были, го¬
* Из рассказов о СМ. Бонди А.А. Лациса. Собрание Н.В. Ко¬ролевой.
ворят, очень острые выступления, Прокофьев снял свою кандидатуру в правление Союза. Сослался на плохое со¬стояние здоровья. Выбрали новое правление. Теперь во главе будут стоять Дудин и Гранин. Выбрали меня в прав¬ление, причем третьей по порядку — по числу голосов. … Выбрали меня также делегатом на съезд писате¬лей. Во главе поэтов Ленинградского отделения сейчас будет Вадим Шефнер. Это порядочный человек» .
Последнее замечательное событие в жизни Анны Ахматовой — ее выступление на вечере, посвященном Данте. Он состоялся в Большом театре 19 октября 1965 г. Сохранилась магнитофонная запись речи Ах¬матовой о Данте, которая (начиная с издания 1986 г.) воспроизводится под заглавием «Слово о Данте» (пол¬ностью — БО 2. С. 134—135). Наброски и чернови¬ки этой речи, а также мысли о Данте, обращенные к себе, своей судьбе, к своим соратникам-друзьям, Ах¬матова записывала в рабочие тетради (РТ 114, л. 154— 161, РГАЛИ): «…и когда недоброжелатели насмеш¬ливо спрашивают: «Что общего между Гумилевым, Манделыитамом и Ахматовой?» — мне хочет¬ся ответить: «Любовь к Данте». Недаром Н.С хотел чуть не до последней минуты свою книгу «Огненный столп» назвать «Посередине странствия земного» («Nel mezzo del cammin di nostra vita»), и я в 40-ом году, от¬рекаясь от всего после годов Requiem’a, когда я была там, где человек быть не должен, говорю:
Ни громов Гомера, ни Дантова дива…
Б у д ы к о М.И. Рассказы Ахматовой / Об Анне Ахматовой. Стихи, эссе, воспоминания, письма. Л.: Лениэдат, 1990. С. 526.
А в Оде к Д’Аннунцио Гумилев снова обращается к Данте в связи с судьбой поэтов. (Цитата)
Поистине этот Человек победил смерть и ее вер¬ную служанку — забвение» (РТ 114, л. 161).
Среди набросков и размышлений о Данте — за¬пись о себе (л. 157): «Один из чернейших дней в моей жизни. Утром милое письмо от Иры. Сразу захотелось в Комаровский рай. Tel. из Ташкента (Т.). Там лето и моя страшная тень (профиль). Там я оставила войну, хотя и победоносную, но все равно кровавую. Там ро¬дина «Пролога», от которого нет спасения. А где спасительное «величие замысла», спасшее Иосифа.
Вл. Муравьев назвал мою прозу — бесстраш¬ной. Бесстрашие — близость смерти. Самое страш¬ное — это забыть, что есть ужас, начать творить уют. Я всегда это говорила и в прозе и в стихах».
В конце этой страницы приписка: «Я писала это в октябре, а ночью на 9 ноября начался четвертый инфаркт, и я на несколько дней потеряла сознание и после двух при¬ступов боли начала задыхаться … В больницу была доставлена в безнадежном состоянии (слова врача)».
Так заканчивался последний, «дантевский» год Анны Ахматовой.
Анна Ахматова умерла 5 марта 1966 г. в санатории Домодедово под Москвой. 9 марта в морге Института им. Склифосовского состоялось прощание с великим по¬этом. Народу было немного, — официального опове¬щения не было, пришли только самые близкие и услы¬шавшие трагическую весть от близких. Траурный митинг открыл Виктор Ефимович Ардов, произнесли речи Ар¬сений Тарковский, Лев Озеров и Ефим Эткинд. Затем в запаянном гробу тело было отправлено в аэропорт.
10 марта в Никольском морском соборе в Ленинграде было отпевание, многочасовая церковная служба, затем прощание — гражданская панихида — в Доме писателя им. Маяковского и похороны на кладбище в Комарове.
В последние дни жизни, в больнице Анна Ахма¬това получила письмо от Арсения Тарковского:
Дорогая Анна Андреевна!
Вы не можете представить себе, сколько людей вместе с вашими врачами, с какой любовью и преданностью, следят за каждой десятой вашей температуры! Как добивались и добиваются Ваши читатели «Бега времени»! Все, чего нет в книге, или известно читателям или вообража¬ется ими, они видят книгу такой, какой она могла бы быть, и пусть Вас не огорчает ее неполнота. Все же — это самая полная Ваша книга, самая большая по охвату созданного Вами. Выход ее в свет — праздник рус¬ской поэзии, и был бы праздником в любые времена (но она и очень современна), даже в присутствии имен, которые и произнести страшно (Тютчев, Баратынский и еще…). Я не один, кто знает окончание «По¬эмы без героя» и многое другое. Об отдельных стихотворениях нет смысла говорить, все уже сошлось, скрепилось воедино, это уже система, «воз¬душная громада», уже не «Северные элегии» и «Cinque», и «Библейс¬кие стихи», это — Ахматова. Ваш подвиг недаром совершаем. Кроме того каждое стихотворение больше самого себя в соседстве с другими, в этом единстве, в этой системе, в этом мире. Даже этой одной книги, без ненапечатанного, без черновиков, достаточно для посылки адресату че¬рез двести лет. Если никто не распорядился, чтобы «цел был дом поэта», то читатель об этом распорядится, для Вас уже построен Вами же кори¬дор в будущее, и Вы по нему идете через столетия впереди самой себя. Мне кажется, что говоря так, я чего-то не договариваю, и пожалуй вот чего: Вы написали за всех, кто мучился на этом свете в наш век, а так еще не мучились до нас ни в какие времена …»*
Н. Королева
* Вопросы литературы. 1994. Вып. 6. С. 337. Отрывок этого пись¬ма, подаренный Ахматовой Л.К. Чуковской, см.:3, 467—468.
КОММЕНТАРИИ
1Летний сад. Впервые — «Новый мир». 1960. № 1. С. 152, с подзагол. «Из цикла «Белые ночи». Вариант строки 13: «И шепчутся белые ночи мои», дата — 1959, июль, Ленинград; «Стихотворения», 1961. С. 278—279, дата — 1959; то же — «Бег времени». С. 411—412. Печ. по кн. «Стихотворения», 1961. Дата — по автографу РГАЛИ (РТ 96, л. 5 об.), в котором имеются
