«День Поэзии». М. 1964. С. 61 — в составе цикла «Полночные стихи» из семи стихотворений (без стихотворений «В Зазеркалье» и «Вместо послесловия»), дата — 10 марта 1963. Комаро-во. В кн. «Бег времени». С. 402—403 —тот же текст с полной датой и загл., в составе полного цикла «Полноч¬ные стихи. Семь стихотворений» из девяти произведений («Вместо посвящения», 1. «Предвесенняя элегия», 2. «Пер¬вое предупреждение», 3. «В Зазеркалье», 4. «Тринадцать строчек», 5. «Зов», 6. «Ночное посещение», 7. «И послед¬нее», и заключительное — «Вместо послесловия»). Печ. по тексту кн. «Бег времени».

Автограф черновой редакции в РТ 108, л. 31 об. (РГАЛИ) после следующих слов: «10 марта 1963. Кома¬рове День Данта (приговор). Смерть Замятина (1937) и Булгакова (1940). Арест Левы (1938). Сон во сне: рва¬ная рубаха… и т.д.» Далее следует текст ранней редакции:

Мятель присмирела… Но пьяная без вина Нам как сумасшедшая пела И плакала тишина.

Внесена правка:

Средь сосен мятель присмирела…

Но пьяная и без вина

Там (словно Офелия) пела

[В ту полночь]

Всю ночь нам сама тишина.

Вторая строфа первоначально начиналась строками:

Простившись, так щедро остался, Так насмерть остался со мной,

Строки 7 и 8 густо зачеркнуты. Прочитывается: «древ¬ней казался». Слева на полях обозначено, что вторая стро¬фа должна была стать первой, а первая — второй. Между строфами вписаны две строки, которые стали 5 и 6:

И тот, кто мне только казался, И с той обручен тишиной,

В РТ 110, л. 16 (РГАЛИ) — под № I в цикле из двух стихотворений (II. «Взоры огненней огня …»), под общим загл. «Из цикла: Комаровские кроки». Зачеркнуты два других варианта загл.: «Сон во сне: рваная рубаха» и «Из цикла: Сон во сне». Поскольку даты обоих стихот¬ворений — 10 марта и 31 марта 1963 г., можно сделать вывод, что в данном случае название «Сон во сне» еще от¬носилось к циклу стихов, а не к драматическому произве¬дению. В этой редакции вписано название «Предвесенняя элегия», эпиграф по-французски из Жерара де Нерваля и дата — 10 марта (?). Варианты строк:

1: Средь сосен метель присмирела… 6: [И с] Был с той обручен тишиной, 7: Простившись [так] он щедро остался, 8: [Так] Он на смерть остался со мной.

В той же рабочей тетради (л. 47 об.) — в цикле «Мнимый год» — I. «Предвесенняя элегия», II. «(Голос сказал во сне): «Взоры огненней огня…», III. «Тополи¬ная метель» ( « Какое нам в сущности дело…» ), IV. «Зов» («И в предпоследней из сонат…»), V. «Почти в альбом»,

VI. «В Зазеркалье» («Красотка очень молода…»),

VII. «Еще тост». Загл. «Мнимый год» продолжено ка¬рандашом: «или Мнимая тишина», затем зачеркнуто и за¬менено: «Полночные стихи. Далее записано загл. первого стихотворения: «Вместо посвящения» (текста этого сти¬хотворения здесь нет).

В той же тетради, л. 76 об. — запись о намерении: «Прибавить к «Полночным Стихам» («Опять раз¬лука», может быть, четверостишие «Что войны, что чума?», «Пять песенок», из цикла «Шиповник цве¬тет»)». Не ясно, идет ли речь о расширении цикла или о предложении стихотворений в журнал либо газету для пуб¬ликации.

В той же тетради через год, 10 марта 1964 г. (л. 131), Ахматова сделала запись: «Сегодня день смерти Замятина (1937), Булгакова (1940), ареста Левы (1938) и пригово¬ра Данте ( ). В прошлом году в этот день я написала «Пред¬весеннюю элегию» (в Комарове — при кедре)».

Эпиграф — несколько измененная Ахматовой строка французского поэта Жерара де Нерваля (1808—1855) из стихотворения «Отверженный» («Е1 Desdichado»). В под¬линнике: «Ты, которая меня утешила…» «Предвесенняя элегия» — первое по времени стихотворение, вошедшее в окончательный состав цикла «Полночные стихи» (дру¬гие варианты заглавия цикла — «Полуночные стихи», «По¬лунощные стихи», «Полуночные стихи (Семь стихотворе¬ний)», «Семисвешник»).

Вопрос об адресованности цикла «Полночные стихи» чрезвычайно сложен. Возможно, ключом можно считать черновой набросок в РТ 108, который должен был начи¬наться словами: «Простившись, так щедро остался, // Так насмерть остался со мной», а также прозаическую запись, дважды сопровождавшую стихотворение «Предвесенняя элегия»: о смерти Замятина и Булгакова, приговоре Данте и аресте сына (см. выше). В дальнейшем, при формирова¬нии цикла, получает развитие тема «мнимого года», живо¬го героя, который «только казался», образа, который при¬виделся «во сне», о котором «голос сказал во сне». Прото¬типом этого «мнимого образа» люди, близкие к Ахматовой, считали молодого поэта Анатолия Генриховича Наймана (р. 1936), который к этому времени стал литературным сек-ретарем Ахматовой и ее соавтором по переводам. Ахмато¬ва была высокого мнения о его поэтической одаренности, включала его в «волшебный хор» молодых поэтов вслед за Иосифом Бродским, Евгением Рейном и Дмитрием Бобы-шевым, внимательно относилась к его повышенной экзаль¬тированности и чопорной торжественности. Одной из тем трагических выяснений отношений между ними стала тема возможной скорой смерти Ахматовой, которую не перене¬сет ее молодой ученик. Одна из записей в РТ 110, л. 99: «В эти дни тяжелые психологические объясне-ния» — и текст письма необозначенному лицу: «Вы не от меня уехали, не ко мне приехали. Привет, который я слышала по телефону, повторяет телеграмму Вашему свек¬ру (.. .соскучился), в общем все в полном порядке. Живите мирно [с теми] среди тех, кого Вы выбрали в спутники Вашей жизни и твердо помните, что весь 1963 год Вам приснился». Далее густо зачеркнуты шесть с половиной строк. Угадывается текст: «…и твердо помните, что [мень¬ше всего я хочу казаться истеричной или чем-то взволно¬ванной дамой. Нервная система у меня железная, как у Суо¬ми, да притом особенно нервничать как будто не придется. О делах будем говорить как прежде.] Все это я должна была сказать Вам уже очень давно. А.»

В той же рабочей тетради в 1963-м — начале 1964 г. записаны несколько стихотворений Анатолия Наймана. Несовершенные по форме, они тем не менее передают взвол¬нованность поэта и его увлеченность некой не названной героиней, в которой могут быть отдаленно угаданы черты Ахматовой:

Л.117:

I

Не надо и нашептывать: проверь — Последнему рот открывая крику, Пустячнейшая из твоих потерь

Сойдет за победившую улику. Хотя бы след на гладкой мостовой Туфли твоей; хотя бы вздрог предплечья Под пальцами; хотя бы голос твой, Затерянный в толпе Замоскворечья.

1963 А. Найман

А. 118:

II

Зима бесчувственная правит, И даже робкого пятна Твое дыханье не оставит На белой наледи окна.

Но все, что там неразличимо, С улыбкою благослови За то, что ты недостижима Для нынешней моей любви.

И пусть тебя лишь чуть забавит, Как от рассвета дотемна Зима свой страшный вензель травит На белой наледи окна.

12.2.64. А. Найман

А. 125:

III

Который раз передаем Друг другу мы дурные вести О тех, оставленных вдвоем В забытом небесами месте. Откуда это знанье к нам Приходит — мы не знаем сами, Но все, что ни случится там, Нас обжигает, будто пламя

Свечи неколебимой их…

А может быть одна из лучших

Их смирных просьб — за нас двоих,

За нас с тобой, сейчас живущих.

1963. Москва

К 1963 г. относятся несколько стихотворений Ахма¬товой, посвященных Найману, и несколько писем ему же:

Может быть вместо письма.

Нам дано знать друг о друге много, вероятно, даже больше, чем нужно. И мы оба боимся этого знания. Мы прячем его и от себя, и друг от друга. Мы прячем его под грузными слоями чего-то совсем другого и часто нехорошего, мы готовы на все — только бы не то. Я на Ваше тщеславие — Вы на мои разговоры о смерти.

Только бы не то! Оттого все так ужасно. Это все, что я могу ска¬зать. Я уверена, что Вы поймете каждое мое слово. А.

14 августа 1963. Будка.

31 марта 1964 года Москва

Вы сегодня так неожиданно и тяжело огорчились, — что я со¬всем смущена. Я часто и давно говорила Вам об этом, и Вы всегда совершенно спокойно относились к моим словам.

Очень прошу Вас верить, что и сегодня они не содержали в себе ничего кроме желания Вам добра. Теперь я окончательно убедилась, что все разговоры на эту тему гибельны, и обещаю никогда не заво¬дить их.

Мы просто будем жить как Лир и Корделия в клетке, — перево¬дить Леопарди и Тагора и верить друг другу. Анна

Великий Четверг

Толя,

и все это вздор, главное, чтобы Вы были совсем здоровым и ясным.

Сердце усмиряют правильным дыханием, а черные мысли верой в друзей. Разлук, разлучений, отсутствий вообще не существует, — я убедилась в этом недавно и имела случай еще проверить эту истину на днях. Щедро делюсь с Вами этим моим опытом. …

Не скучайте!

А.

19 января (1966) (Крещение) Вечер

Вероятно, Вас поразит то, что я Вам сейчас скажу. Дело вот в чем: не знаю, изменила ли меня моя страшная болезнь, но что Вы скажете, если я Вам открою, что она изумительно изменила Вас. 8-го января я видела Вас в сиянии такого счастья, как будто никогда не было «Сент-ябрьской поэмы» и цикла «Уничтожение». А в следующие (10) дни Вы так повзрослели, в Вас появилась какая-то большая забота (что ли), и взгляд другой, и улыбка, которую я так помню. Такое впе¬чатление, что Вы пережили что-то очень большое и может быть страшное. Я, конечно, не спрашиваю, так ли это, да Вы, наверное, и не знаете сами (БО 2. С. 240—249).

Образы Лира и Корделии, Германна и старой гра¬фини и пр. волнуют Ахматову. За ними, по-видимому, стоит ее отношение к А.Г. Найману («Корделия», «Гер-манн», юный прислужник из оды Горация, пастушок Лель и пр.).

Одновременно с циклом «Полночные стихи» Ахма¬това работает над драмой «Пролог, или Сон во сне», где варьируются темы разминовения во времени, «преступно¬го брака», предчувствия появления и самого появления «Го¬стя из будущего». Тогда же в тетради записываются на¬броски прозы о Модильяни, — известно, что Анатолий Найман внешне напоминал Ахматовой Модильяни време¬ни ее юности. Вместе с тем линия «мнимого героя» по мере формирования цикла отступает на задний план. В цикл не попадают стихотворения, прямо адресованные Найману, — «Взоры огненней огня…» и «Ты, верно, чей-то муж и ты любовник чей-то…». На первый план выдвигается обра¬щенность в прошлое, память о дорогих прежде людях. «Пунинский след» в цикле «Полночные стихи» просле¬живает Л.А. Зыков в работе «Николай Пунин — адресат и герой лирики Анны Ахматовой»; он сопоставляет образ мартовской снежной тишины в стихотворении «Предвесен¬няя элегия» со словами письма Н.Н. Пунина к Ахматовой от 4 марта 1923 г.: «Идет весна, сегодня такие мартовские сумерки — как при наступлении зимы, казалось, что это ты входишь, наполняя мир белым и тихим снежным поко¬ем, зимней тишиной» («Звезда». 1995. № 1. С. 81). Л.А. Зыков задает вопрос: «О чем пела Тишина-Офелия всю ночь?» Вот песня Офелии в переводе Б. Пастернака:

Помер, леди, помер он, Помер, только слег. В головах зеленый дрок, Камушек у