ног.

Неужто он не придет?

Нет, помер он

И погребен,

И за тобой черед.

(«Гамлет», акт IV, сцена 5.)

Образ Тишины-Офелии, поющей эту песню, Л.А. Зы¬ков связывает с событиями в семье Луниных: «5 марта, за пять дней до создания «Предвесенней элегии», умер Лев Николаевич — последний оставшийся к тому времени в живых из братьев Луниных, с которым Ахматова встре¬чалась во все послевоенные годы; особенно частыми эти встречи были в конце 50-х — начале 60-х гг., когда и Ах¬матова, и семья Л.Н. Пунина, снимавшая дачу в Комаро¬ве, живали там одновременно. Ахматова, конечно, знала о смерти Л.Н. Пунина, и это событие, очевидно, послужи¬ло толчком к рождению «Предвесенней элегии» с ее тра-урной окраской» (С. 82). По мнению Зыкова, смерть Л.Н. Пунина разбудила воспоминания о Н.Н. Пунине и времени их великой любви: «Тишина — это сама Ахма¬това, несколько раз Пунин варьирует это сравнение: «Зову тебя тишина», «Ты входишь… наполнив мир тишиной», «чаще всего уподобляешься тишине». Ахматова в «Пред¬весенней элегии», акцентируя указательным местоимени¬ем слово «тишина»: «Был с той обручен тишиной…» — и как бы отличая ее этим от тишины в ее предметном, обы¬денном значении, не оставляет сомнений, что помнит и имеет в виду эту спрятанную метафору. В ней скрыт один из неявных смыслов заключительных стихов «Предвесен¬ней элегии»: обрученность с тишиной здесь означает об-рученность с самой Ахматовой, и сама Ахматова-Тишина пела, «словно Офелия», этой весенней комаровской ночью» (т а м ж е).

Достоинством размышлений Л.А. Зыкова о «Пред¬весенней элегии» является то, что автор не настаивает на своей версии, признавая, что, рисуя комаровский пейзаж и превращая его в символ иной, минувшей реальности, Ах¬матова ни словом, ни намеком «не открывает читателю со¬держание символа, не направляет его туда, куда устремле¬на ее память; каждому оставлена свобода самому напол¬нять комаровский воздух своими собственными мыслями и чувствами» (т а м ж е).

С известием о возможном приезде в марте — апреле 1963 г. в Россию И. Берлина связывала «Предвесеннюю элегию» Л.К. Чуковская: «Она хочет через меня разве¬дать, не приехал ли тот, кто собирался приехать в апреле» (Ч у к о в с к а я, 3. С. 37). «Приехала с надеждой на очередную «невстречу». (Намек в одной фразе.)» — за¬пись 18 мая 1963 г. (т а м же. С. 38) и в тот же день: «Прочитала «Предвесеннюю элегию», дивную, северную, метельную, одинокую. Весну в разлуке. Весна призрак: тот, с кем я разлучена, он тут, со мною, он в воздухе, он в тиши¬не, он в метели.

Простившись, он щедро остался, Он насмерть остался со мной.

Странно, что слова эти написаны только теперь, ведь столько о разлуке сказано, написано на всех языках, сыг¬рано на всех музыкальных инструментах, а впервые созда¬на эта формула:

Простившись, он щедро остался, Он насмерть остался со мной, —

только теперь.

Ведь это чувство непрестанного присутствия того, кто отсутствует, — это и есть самое мучительное — и самое счастливое в разлуке» (там ж е. С. 39).

Связующей нитью цикла, таким образом, является не конкретный адресат или событие в настоящей жизни или в памяти поэта, а то, что размышления, воспоминания, ди¬алоги являются в полуночи, что это особые, ночные воспо¬минания, — «Полуночные стихи», «сны во сне», и сны эти посвящены разным людям и разным событиям.

158 «Взоры огненней огня…» Впервые — «Бег времени». С. 363, в цикле «Вереница четверостиший», с датой — 1963.

Несколько раз записано в РТ ПО (лл. 4 об., 16, 47 об.). На л. 16 — под № II в «Из цикла «Комаровские кроки»» (I. «Предвесенняя элегия»). Дата — 31 марта

1963. Комарове На л. 47 об. — под № II в цикле «Мни¬мый год» (первоначальное загл.; затем вычеркнуто и впи¬саны новые варианты загл.: «Мнимый год, или Мнимая тишина», «Полночные стихи»). В составе цикла — семь стихотворений: I. Предвесенняя элегия. 10 марта 1963; II. (Голос сказал во сне) «Взоры огненней огня…». 31 марта 1963; III. Тополиная метель. Первое предупреждение («Ка¬кое нам, в сущности, дело…»). 6 июня 1963; IV. «И нако¬нец ты слово произнес…»; V. Почти в альбом («Услы¬шишь гром и вспомнишь обо мне…»). 1960? Москва; VI. В Зазеркалье («Красотка очень молода…»). 5 июля 1963; VII. Еще тост («За кротость твою и за верность мою…»). 6 июля 1963. Печ. по кн. «Бег времени», дата — по автографу РГАЛИ (РТ 110). Ранняя редакция в РТ 102., л. 31 об. (РГАЛИ). Строки:

1: Взоры [полные] огненней огня 2: И [улыбка] усмешка Леля.

Выше на той же странице запись: «Дремала, слышала во сне: «Не обманывай меня, Первое апреля!» Голос зна¬комый, кажется, мой. Не только голос знакомый, но и путь знакомый — и цель уже почти видна — это доброе старое разбитое корыто». Текст четверостишия записан внизу стра¬ницы в качестве ссылки к слову «апреля». На л. 31 запись от 1 апреля 1963 г. под загл. «Ты»: «Это — «ты» так склад¬но делится на три, как девять или девяносто. Его правая рука светится одним цветом, левая — другим, само оно излучает темное сияние. А не выйдет из этого ничего, как, впрочем, изо всех миражей. Тем более, что сегодня самый обманный день в году. А солнце — настоящее солнце 963 г., растопляющее тридцатиградусный мороз и устраивающее себе театральные закаты. Под занавес было огорчение, даже два. Пока считаю их перстнем Поликрата. Скоро узнаю, перстень ли это и Поликрата ли? На то и послан мне ап¬рель».

Перстень Поликрата — по легенде, восходящей к Геродоту и знаменитой балладе Шиллера, переведенной В.А. Жуковским, жертва богам, принесенная правителем острова Самос Поликратом и не принятая ими, после чего Поликрат был казнен.

По мнению людей из ближайшего окружения Ахма¬товой, четверостишие адресовано А.Г. Найману. Лель — по Далю, название старинного русского божка, сравнивае¬мого с Купидоном и Амуром. В пьесе-сказке А.Н. Остров¬ского и опере Н.А. Римского-Корсакова «Снегурочка» Лель — прекрасный юноша-пастух, обласканный девуш¬ками.

159 Через 23 года. Впервые — Eng-Liedmeier, Verheul. P. 58, с неточностями, указанными М.Б. Мейлахом в рецензии — журн. «Russian Literature». 1974. № 7—9. С. 210. БП. С. 307—308, публикация В.М. Жирмунского, по автографу РГАЛИ. Печ. по автографу РГАЛИ (РТ ПО, л. 51 об.), где под № II входило в цикл «К Поэме» (1. «Надпись на Поэме»). Дата в этом автографе — 13 мая 1963. Комарове. Уточнение даты — по автографу на л. 30 об. той же тетради. В этом раннем автографе — загл.: «Почти отрывок. (Через двадцать три года)». Вари¬анты и исправления строк:

2: Мой окончен волшебнейший вечер… ‘4: И [навек позабытые] речи 9: [Слышу голос из темноты] 11: Вслух зовешь меня просто — Анна!.. 12: Говоришь [почему-то] — Ты…

Стихотворение имело два эпиграфа. Первый, потом зачеркнутый: «Моп front est encore rouge du baiser de la reine. Gerard de Nerval* («Мой лоб еще горел от поцелуя коро¬левы. Жерар де Нерваль» — ф р.). Вместо этого зачерк¬нутого эпиграфа вписан другой — тоже из Жерара де Не-рваля: «…et mon luth constelle // Porte le soleil noir de la Melancolie» («.. .и моя осыпанная звездами лютня освеще¬на черным солнцем меланхолии» — ф р.). Дата в этом ав-тографе — 13 мая 1963. Комарове Днем. (Холодно, серо, мелкий дождь.)

Вопрос об адресате стихотворения сложен. Л.К. Чу¬ковская, которой Ахматова показала черновой автограф стихотворения 18 мая 1963 г., предполагала, что «отрывок обращен к Н. Гумилеву («Заветные свечи» — это те, что в «Поэме» именуются «венчальными»)» (Ч у к о в с к а я, 3. С. 40.).

Можно связать это стихотворение с воспоминаниями об Артуре Сергеевиче Лурье, день рождения которого — 12 мая 1891 г. Рабочие тетради Ахматовой свидетельству¬ют о том, что в мае обычно она что-то записывала об Арту¬ре Лурье, вспоминала его. Она знала о музыке Лурье к «Поэме без героя» и о том, что она была напечатана; вы¬писывала из статей зарубежных авторов оценки музыки Лу¬рье, радовалась тому, что Артур «гремит» в Америке. 25 марта 1963 г. Артур Лурье отправил письмо Ахмато¬вой; он не получил ответа и в августе написал в Москву, чтобы узнать, дошло ли его письмо. О содержании письма, написанного после сорокалетнего перерыва, Лурье расска¬зывал С.Н. Андрониковой 22 октября 1963 г.: «Мне было трудно писать ей после сорока лет молчания. Как писать, что можно и чего нельзя говорить в условиях, в которых она там живет? Для меня это была невероятная трудность.

Я написал ей так, как если бы не было этих сорока лет мол¬чания» (БО 1. С. 427). Возможно, именно об этом не¬ожиданном письме речь идет в строках: «Голос твой из недр темноты … Говоришь мне как прежде — «Ты».

Л.А. Зыков связывает стихотворение с образом Н.Н. Пунина и сопоставляет его строки и образы со сло¬вами писем Пунина к Ахматовой 1920-х годов: «…Зову тебя, зову по имени, и мне становится все тише и спокой¬нее…» (23 декабря 1923 г.); «Ан, зову тебя», «Ан, еще раз — зову тебя», «Милый мой — я так зову тебя в этот теплый вечер, но ты всё равно не слышишь и, хотя над нами те же звезды, и луна будет через час та же — никто тебе не передаст моего зова, хотя бы только для того, чтобы ты с гордостью сказала: «Нет — только с милым мне…» (19 сентября 1929 г.) — «Звезда». 1995. № 1. С. 98.

Л.А. Зыков полагает, что «указание на смерть в се¬верном лагере, несколько раз сопутствующее образу Пу¬нина у Ахматовой, есть и в приведенном выше стихотворе¬нии: «За дождем, за ветром, за снегом / / Тень твоя над бессмертным брегом» — за майским комаровским дождем Ахматова видит снег и ветер Заполярья. Но Ахматова дает еще один штрих, который уже не оставляет сомнений в том, кто ее зовет. Это строки: «Вслух зовешь меня снова… «Анна!» // Говоришь мне, как прежде — Ты». Пунин, разойдясь с Ахматовой, стал говорить ей «вы», в то время как и Гумилев, и Шилейко продолжали быть на «ты», Гар-шин говорил всегда «вы» (там ж е. С. 98).

Я гашу те заветные свечи… — Перекличка первых строк «Поэмы без героя» (ч. I, гл. I), начатой в 1940 г.: «Я зажгла заветные свечи…», и начала стихотворения: «Я гашу те заветные свечи…» — указывает, что отрывок пишется через двадцать три года, в знак окончания, как казалось в мае 1963 г. Ахматовой, работы над «Поэмой без героя».

…мне снишься ты!.. // Доплясавший свое пред Ковчегом… — Образ царя Давида, перенесшего