Ахматова.
«Поехали: неизвестный благодетель за рулем, я, Ника и целый куст сирени — дар Музея Маяков¬ского Анне Андреевне.
Нам отворила домработница, повернулась спиною и, не поздоровавшись, сразу ушла. Раздеваясь, мы слы¬шали из столовой голос Анны Андреевны. Громко и раз-драженно говорила она с кем-то по телефону. Мы вош¬ли. Она положила трубку. Царица бала сидит на дива¬не в углу, одна, полуодетая, за круглым столом, а на столе — окурки грудой и гора грязных тарелок. Дом без хозяйки! Нина Антоновна в Киеве, а мальчики в нетях. Кто же остался с ней? Одна лишь добрая со¬бака да злая сиамская кошка.
— Я сижу в рубище, — сказала Анна Андреев¬на, чуть мы вошли. — Пойти надеть фрак?» (3, 227).
Вечер закончился так же традиционно: «фрак» был надет, пришедшие Л.Д. Большинцова и Аманда Хейт «начали бурно хозяйничать: убрали со стола, нарезали колбасу, сыр», потом пришли Татьяна Семеновна Ай-зенман и Анатолий Найман, а за ними — «ватага не¬знакомых юношей с сиренью. Они неуклюже поздра¬вили Анну Андреевну, неловко положили мокрую си¬рень на стол. Один сказал, что принесли они цветы по поручению Музея Маяковского. Явная выдумка: просто предлог, чтобы прийти к Ахматовой и увидеть Ахма¬тову. Они сели робко и чинно, не спуская с нее глаз» (3, 229—230).
Так выглядела при жизни «посмертная слава». Исторический фон этих торжеств — конец хрущевс¬кой «оттепели», «закручивание» идеологических гаек, создание в Ленинграде, по предложению Я.М. Лерне-ра, «идеологической народной дружины» — выявле¬ние и преследование инакомыслящих, поиск подходя¬щей кандидатуры для первого, «показательного» гром¬кого дела. Такая кандидатура очень скоро была найдена — Иосиф Бродский, молодой поэт с неокон¬ченным школьным образованием, дерзкий на язык и уже попадавший в какую-то подозрительную полу¬уголовную историю. Все это тоже составляло и фон, и суть жизни Анны Ахматовой периода ее внешнего благополучия и славы. В записях Л.К. Чуковской — грустная констатация: «Бег времени» доконал ее»; пред¬ложение Ахматовой: «Составим список моих стихов, которые мы сами из предосторожности не включили в «Бег» (3,184); подробное изложение участия Ахма¬товой в защите Иосифа Бродского во время его травли и двух судебных процессов над ним. 12 июня 1964 г.: «Сил моих нет видеть, как губят молодежь! Собствен¬ная моя судьба меня уже не занимает… Поеду в Ита¬лию, не поеду в Италию… Но видеть, как губят моло¬дежь — это мне уже не под силу» (3, 231).
Инфаркты: по медицинским данным — три, по подсчетам самой Ахматовой — четыре. Третий ин¬фаркт — октябрь 1961 г., после выхода книги, после единодушных похвал в критике, — но и после очеред¬ного вынужденного переезда — с улицы Красной Кон¬ницы на улицу Ленина, д. 34, кв. 23, в «писательский дом», — в удобный дом, в центре, в отдельную квар¬тиру, рядом с поликлиникой Литфонда, — правда, пока без телефона, и в отдельной трехкомнатной квартире Ахматовой опять достается лишь самая маленькая ком¬ната, а в других — И.Н. Пунина с мужем и молодая семья — Аня Каминская, только что вышедшая за¬муж. К тому же именно в ахматовской комнате тут же прорвало трубы, вода залила рукописи и книги, и Ах¬матовой приходится жить в Комаровском доме творче¬ства и в Будке. К тому же — конфликт с сыном: «Он пришел ко мне домой в самый момент инфаркта, оби¬делся на что-то и ушел. Кроме всего прочего, он в оби¬де на меня за то, что я не раззнакомилась с Жирмунс¬ким. Виктор Максимович отказался быть оппонентом на диссертации. Подумайте: парню 50 лет, и мама дол¬жна за него обижаться! А Жирмунский был в своем праве; он сказал, что Левина диссертация — либо ве¬ликое открытие, если факты верны, либо ноль, — фак¬ты же проверить он возможности не имеет… — Бог с ним, с Левой. Он больной человек. Ему там повреди¬ли душу. Ему там внушили: твоя мать такая знамени¬тая, ей стоит только слово сказать, и ты будешь дома. … А мою болезнь он не признает. «Ты всегда была больна, и в молодости. Все одна симуляция» (2, 480). После очередной ссоры сын заявил, что ноги его в доме матери не будет, за три месяца ни разу не навестил ее в больнице, и в июле 1963 г. она вынуждена написать брату в Америку: «Передать твой привет Леве не могу — он не был у меня уже два года, но по слухам защитил докторскую диссертацию и успешно ведет на-учную работу»*.
Четвертый инфаркт — 7 ноября 1965 г., после выхода «Бега времени», поездок в Италию и Англию, и на обратном пути из Лондона в Москву — пяти¬дневной остановки в Париже и свиданий с друзьями «из прошлой жизни». Материальное благополучие — и бездомность. Выход самой полной книги — и отсут¬ствие в ней правды о жизненном и творческом пути поэта, отсутствие «Венка мертвым», «Реквиема», пол¬ного текста «Поэмы без героя», «Черепков», исковер¬канные тексты, переправленные даты, снятые посвя¬щения и подписи под эпиграфами. Попробуем подроб¬нее остановиться на главных этапах борьбы поэта за свою последнюю итоговую книгу — «Бег времени».
Планы «Бега времени» были составлены Ахмато¬вой в 1962 и 1962 — 1963 гг. Один из них записан в рабочую тетрадь (РНБ) под заглавием: «Оглавление седьмого сборника стихов», другой — план из собра¬ния Н.Н. Глен. Оба составлены Ахматовой; Н.Н. Глен
Сочинения: В 2 т. М.: Правда. 1990. Б-ка «Огонек». Т. 2. С. 237/ Сост. и подгот. текста М.М. Кралина.
исполняла роль технического помощника при подборе текстов по этому плану. Именно этот вариант сборника «Бег времени» был передан Ахматовой издательству «Советский писатель». Он состоял из 123-х стихотво¬рений и трех поэм: «Requiem» (1935 — 1940), «Пу¬тем всея земли» и «Триптих» («Поэма без героя») (1940 — 1962).
Ахматова собиралась издать многое из еще не¬давно считавшегося непечатным и «засекреченного» — «Реквием», цикл «Венок мертвым». Сборник был построен как трагический документ о судьбе челове¬ка в эпоху сталинских репрессий. Стихотворения 1920-х годов были представлены лишь единично ( «Многим», «Если плещется лунная жуть…», «Но¬вогодняя баллада»), их отбор был подчинен общей задаче сборника.
Между временем составления книги и ее рецензи¬рованием в издательстве прошло несколько месяцев, в этот период состоялась печально знаменитая встреча Н.С Хрущева с творческой интеллигенцией 7 и 8 марта 1963 г., разгром выставки художников в Манеже, со¬вершился довольно явственный поворот партийной и го-сударственной политики в сторону запрещения темы ра¬зоблачения культа личности — произведений о сталин¬ских злодеяниях и трагических событиях и судьбах людей в 1930 — 1950 гг. В Ленинграде готовился су¬дебный процесс над Иосифом Бродским, и Ахматова неоднократно высказывала предположения, что одна из причин травли Бродского — принадлежность его к ее ближайшему окружению. Началась публичная крити¬ческая кампания против А.И. Солженицына. Были резко раскритикованы воспоминания И.Г. Эренбурга
«Люди, годы, жизнь», — Ахматова с возмущением цитировала в беседах фразу из статьи М. Соколова в «Литературной газете» (1963, 2 апреля): «Товарищ Эренбург очень уважаемый человек, но он зря так по¬торопился вытаскивать на свет литературных мертве¬цов» (3, 51—52). Л.К. Чуковской была возвращена из издательства «Советский писатель» повесть «Софья Петровна» — один из руководящих чиновников изда¬тельства И.Т. Козлов разъяснил автору, что изобра-женное в повести — правда, «но эта правда не укреп¬ляет советский строй» (3, 52).
В свете этих политических обстоятельств и собы¬тий становится очевидным «заказной» характер отри¬цательной рецензии на рукопись книги «Бег времени», написанной в середине 1963 г. Е.Ф. Книпович. Несмотря на то что рукопись была сдана автором в Ленинградское отделение издательства «Советский писатель», она была «затребована» в Москву. Подроб¬ности о «прохождении» рукописи см. в статье М.М. Кралина «Анна Ахматова и «деятели 14 авгус¬та» (Ленинградская панорама. 1989. № 6. С. 31). О том же — в третьей книге Л. К. Чуковской «За¬писки об Анне Ахматовой» (с. 61—63). Поскольку отрывки из этой рецензии цитировались многократно с самыми разными комментариями, приведем ее под¬линный текст.
АННА АХМАТОВА. «БЕГ ВРЕМЕНИ»
«Бег времени» — седьмой сборник стихотворений А.А Ахмато¬вой — состоит из одиннадцати разделов, в которые вошли лирические стихи, и двух поэм — «Путем всея земли» и «Триптих» (Поэма без героя).
Все, что вошло в книгу (точнее, почти все), свидетельствует о вы¬соком мастерстве большого русского поэта А. Ахматовой. Целые раз¬делы книги («Тайны ремесла», «Сожженная тетрадь», «Стихи разных лет», «Стихи последних лет») целиком или почти целиком вызывают самое горячее восхищение читателя, так как в них содержатся образцы поэзии подлинной, глубокой и объективно значительной.
В них нередко с большой силой раскрывается трагический аспект времени (например, в стихотворении «Когда погребают эпоху» — оно, кстати сказать, любопытным образом перекликается с одним из луч¬ших стихотворений Н. Тихонова, написанным в том же 1940 году, «Спит городок, спокойно как сурок», таковы же стихи «Один идет прямым путем», «Привольем пахнет дикий мед» и некоторые другие). Этот высокий и благородный трагизм, перекликающийся с многими боль-шими произведениями советской поэзии, «духоподъемный». Прелест¬ные, умные стихи о ремесле — лирические, элегические и сатиричес¬кие — тоже по праву становятся в первые ряды советской лирики. Да и трудно перечислить все, что есть хорошего в сборнике, в доброй поло¬вине его разделов.
Однако, я думаю, что построен сборник нехорошо, что в других его разделах слишком много смерти, так сказать, без воскресения, а также предсмертной истомы, надписей на могильных камнях, ужа¬са перед «бегом времени», который только гонит к могиле. Этот, я бы сказала, «бескрылый» (хотя и субъективно вполне искренний и ре¬альный) трагизм тянет вниз то общее и высокое, что есть в других разделах сборника.
Я бы не начинала сборник с «Четверостиший», а отнесла бы их куда-то в середину. Я очень горячо посоветовала бы автору пересмот¬реть разделы «Венок» и «Из стихотворений 30-х годов» — лучшие из них — внести в раздел «Стихи разных лет», а большую часть вообще оставить за пределами книги.
Пусть простит автор мою дерзость, но три посвящения Б. Пас¬тернаку идут «мимо сути», и все было не так, и трагедия художника была не та. И в стихах 30-х годов есть стихотворения, в которых обобще¬ние в том, где автор хочет стать «голосом народа», не под силу поэту.
И последнее — когда я читала «Триптих», у меня было ощуще¬ние, что это писал совсем другой поэт, а не тот, чью книгу я только что с волнением перелистывала.
«Прошлое» в ней такое узкое, так «бескрыло» привязанное к определенным годам и определенной среде, что читать ее, особенно
284 Анна Ахматова. Собран
ие сочинении
человеку такого возраста, как мой, — очень горько. Я знаю то, о чем говорит поэт, по рассказам друзей и, прежде всего, А. А. Блока, но даже не
