в этом дело, а в том, что это прошлое, увиденное прошлым взглядом и потому нужное только тем, кто хочет «заглядывать» назад. Я бы очень советовала автору пересоставить сборник. Расширить ко¬личество уже опубликованных ранее (вошедших в книжечку библиоте¬ки советской поэзии) стихов, пополнив ими некоторые разделы.
Тогда то очень хорошее, что и сейчас есть в сборнике, естествен¬нее и целенаправленнее войдет в советскую поэзию.
Е. Книпович
Эта внутренняя рецензия стала известна Ф.А. Виг-доровой, А.А. Суркову, К.А. Федину. Л.К. Чуков¬ская записала их мнения по поводу судьбы ахматовско-го сборника, которая неотделима от «похолодания» или «потепления» правительственной и партийной линии: «Ну, им никакие доказательства не требуются, — ска¬зал Чуковской Константин Александрович Федин. — Они понимают друг друга без слов. Тут дело не в сте¬пени убедительности, а в силе имен: Лесючевский за¬казал, Книпович заказ выполнила» (3, 66).
«На Суркова, — продолжал Федин, — сильно давят сверху, но он любит и почитает Ахматову и, ве¬роятно, попробует защитить книгу. Тем более, что к осени ожидается потепление в литературных делах» (там же). Рукопись была возвращена автору «на доработку».
В декабре 1963 г. Ахматова начинает обдумывать способ спасти книгу, для чего необходимо выполнить требования рецензентки. Третий том Л.К. Чуковской содержит бесценный материал бесед Ахматовой с нею об этом, — с нею, потому что на этот раз именно Л.К. Чуковскую просит Ахматова помочь ей в состав¬лении. 14 декабря 1963 г. в Комарове между ними со¬стоялся следующий разговор: «Я предложила постро¬ить однотомник по образцу сборника « Из шести книг»: то есть начиная с последних стихов. Начать с после¬дней книги (с «Бега времени», зарезанного Книпович), а потом идти по книгам назад, в обратном порядке, вплоть до сборника «Вечер». «Первые да будут после¬дними».
— Нет, — сказала Анна Андреевна. — Читате¬ли почему-то терпеть не могут такого порядка» (3,121). 20 декабря Ахматова сообщает о своем решении: сде¬лать «большой однотомник, включив него все сборни¬ки в хронологической последовательности» (3, 129).
Тогда же Ахматова узнала о выходе в Мюнхене издания «Реквием». Она получила книгу — «книжка белая, рамка черная, и большими внятными буквами на белой обложке: «Анна Ахматова. Реквием» (3, 130). Ахматова увидела извещение в парижской газете «Рус¬ские новости» (13 декабря 1963), что книга поступила в продажу в русском магазине. Поскольку газету она считала «просоветской», то полагала, что упоминание в ней о «Реквиеме» сделало его «легализирован¬ным», — и она снова решает включить его в книгу (3, 133). Л.К. Чуковская пишет: «Я предложила на¬звать всю книгу «Бег времени» — дать всему сборни¬ку то заглавие, какое Анна Андреевна и Ника пред¬назначали всего лишь для собрания новых стихов (для сборника, столь успешно зарезанного Лесючевским и Книпович). Ведь ахматовский однотомник — это в самом деле памятник бегущему времени — и какой памятник и какому времени! Более полустолетия ново¬го века» (3, 134). Поскольку основная работа над но¬вым вариантом «Бега времени» предстояла в 1964 г., Ахматова предполагала включить в него вновь напи¬санные стихи. Она расценивала сборник как пятидеся-типятилетний юбилей своей творческой деятельности (1909 — 1964). В июне 1964 г. ей исполнялось 75 лет, и она считала книгу подведением итогов.
За основу был взят машинописный экземпляр «Бега времени» 1962—1963 гг. — с пометами Ахма¬товой на полях и вставками: с черновиками и вариан¬тами новых стихов. Этот экземпляр был переписан Л.К. Чуковской от руки, затем отдан машинистке. В него вносились многочисленные изменения и допол¬нения, преобразившие структуру всей книги. Ахма¬това настаивала на выделении в особый раздел поэм, куда предполагалось включить только три поэмы: «Путем всея земли», «Реквием» и «Поэму без ге¬роя» — «все три части и с лагерными кусками». Раз¬дел «Венок мертвым» она также пыталась сохранить в составе семи стихотворений: Пильняку, Пастерна¬ку, Анненскому, Зощенко, Есенину, Булгакову, Лу¬нину (3,135).
Работа протекала с начала января 1964 г. и была завершена к марту. Ахматова составляла перечни сти¬хотворений, которые должны войти в каждый из раз¬делов, Л.К. Чуковская «по первоисточникам и раз¬ным изданиям» должна была «проверить состав — не забыто ли что! — и сравнить тексты: нет ли разно¬чтений?». Изготовив копии и «сводки вариантов», Лидия Корнеевна задавала Ахматовой вопросы по выбору основного текста: «В журнале стихотворение печаталось так, в сборнике этак, иногда перемены про¬диктованы редактором, цензором, иногда — Музой.
В разные годы цензура запрещала разное: то ничего божественного, то ничего мрачного, то ничего о про¬шлом, то ничего о 37-м, то — никаких архаических слов. В угоду цензуре, для спасения стихов, даты тоже, случалось, ставились от публикации к публикации раз¬ные» (3, 144). Судьба отдельных стихотворений ре¬шалась то самой Ахматовой, то учитывались мнение и вкус Чуковской. Некоторые стихотворения (из ран¬них сборников) отвергались по необъясненным при¬чинам. Обсуждался и был отвергнут хронологический принцип:
«— Хронологии в расположении своих стихов я придерживаться не собираюсь. Нет, не только из-за цензуры. Хронология губительна, ею загублен даже Пушкин. Она пригодна лишь для академического из¬дания, а для сборника, адресованного любому читате¬лю, — закон другой.
Я с нею совершенно согласна. Хронология — это для составителя легче всего, а для читателя — всего скучнее. Движение времени, разные периоды в твор¬честве поэта можно и должно показать другими средст¬вами» (3,145—146).
По настоянию Л.К. Чуковской книгу решили от¬крывать стихотворением «Молюсь оконному лучу» с датой под ним — 1909. Произвольно в те или иные разделы вставлялись не печатавшиеся ранее стихотво¬рения (например, «О, знала ль я, когда в одежде бе¬лой.. .» в раздел «Аппо Domini» ). Принципиально сни¬мались даты под трагическими стихотворениями 1921 г., посвященными гибели Н.С. Гумилева. — «Все души милых на высоких звездах…» и «Пятым действием драмы…». Чуковская записывает диалог:
«— Мы так и поставим ? 1921?
— Ни в ко-ем слу-ча-е… Не забывайте, пожа¬луйста, Лидия Корнеевна, где вы живете» (3, 151). 18 января 1964 г. в дневнике Чуковской зафиксиро¬вано намерение Ахматовой скомпоновать циклы. В записи личной беседы Л.К. Чуковской с Н.В. Ко-ролевой — утверждение Чуковской, что на каком-то этапе работы новый «Бег времени» сплошь со¬стоял из циклов. Это утверждение относится, разуме¬ется, к стихам после 1920-х годов. Циклы составляются не торопясь. «Понимаю, — пишет Лидия Корнеев¬на, — оглядываясь назад, улавливать «начала и кон¬цы» отношений, разрывы и возвраты, сбывшиеся и несбывшиеся предчувствия и пророчества — не¬легкое дело. Анна Андреевна совершает его не спе¬ша, чем отчаянно тормозит работу машинистки: ведь стихотворение вне циклов перепечатывается каждое само по себе, каждое на отдельной странице, а вы¬строенные в цикл — 1, 2, 3 — располагаются на странице подряд. Значит, пока Анна Андреевна еще не построила цикл, — у меня и у машинистки про¬гул, простой» (3, 151—152).
Желание сделать сборник как можно более пол¬ным все время ограничивается опасением загубить его излишней смелостью. Сразу признаются «непечатны¬ми» многие новые стихи, — например, «Другие уво¬дят любимых…», впечатление от которого Чуковская записала 25 января 1964 г.: «Пусть русская поэзия скоро полвека сидит на скамье подсудимых, — она, видать, не сидит сложа руки. Нестерпимая мысль: этих стихов в нашем «Беге времени» не будет! Цензура стреми¬тельно волочит время назад, и за ее обратным ходом в состоянии поспеть разве что Евгения Федоровна Книпович» (3, 159).
Издательство и «высшие власти» внимательно следили за процессом переделки книги. А. Сурков настоятельно рекомендовал включить в итоговый сборник стихи из «Слава миру!», Лидия Корнеевна против, но Ахматова уступает, чтобы спасти книгу в целом. Вынимает части «Поэмы без героя», согла¬шается на изъятие 700 строк. В марте 1964 г. работа подходит к концу. Чуковская записывает: «Книга «Нечет» составлена по списку Анны Андреевны: вручила она мне перечень стихов, от которого я не отступала.
Зато «Седьмую книгу» она велела делать мне самой, указав только, что открывать должно цик¬лом «Тайны ремесла», а кончать «Полночными». Я «Тайны ремесла» расширила — ввела туда три стихотворения: «Творчество», «Мне ни к чему оди¬ческие рати…» и «Многое еще, наверно, хочет// Быть воспетым голосом моим». Анна Андреевна осталась довольна, только из стихотворения, посвя¬щенного Мандельштаму, приказала убрать три цен-зуроопасные четверостишия: первое, второе и пос¬леднее» (3, 172).
В марте 1964 г. два экземпляра нового вариан¬та «Бега времени» были отправлены с М. Ардо¬вым в издательство «Советский писатель» в Ленин¬град. Приведем, опять же полностью, контрольную рецензию (редакционное заключение?) главы Ле-нинградского отделения издательства «Советский писатель» Ильи Корнильевича Авраменко от 19 мая 1964 г.:
АННА АХМАТОВА — БЕГ ВРЕМЕНИ СТИХОТВОРЕНИЯ И ПОЭМЫ (1909—1964)
Пятьдесят пять лет! Бег времени, отмеченный в народной жизни событиями эпохального звучания и сдвигов. От поражения первой рус¬ской революции, через реакцию к новому взлету революционной вол¬ны; от первой империалистической, показавшей беспомощность и про¬дажность царского правительства, через очищающий грозовой Октябрь и кровь гражданской войны, сквозь годы разрухи, восстановления и строительства жизни на новой основе — к трагедии Великой Отечест¬венной, — пространственно, физически и духовно, по наполнению сво¬ему, отрезок огромной масштабности. И в литературе — от символиз¬ма, беспочвенности, неясности ощущений, через Блока и Маяковско¬го, — к вершинам социалистического реализма, к сопричастности всему, что творится вокруг, — путь не менее замечательный.
Отразилось ли все это и, прежде всего, народная жизнь, в ее хотя бы главных проявлениях, на творчестве Анны Ахматовой, пред¬лагаемой рукописью как бы подводящей итог своему большому и, не¬сомненно, заслуживающему внимания литературному пути.-1
В какой-то мере — да. Но в очень интимном, почти альковном мире сугубо камерных переживаний, как отраженное и уже не различи¬мое эхо, как смутное чувство душевной неустроенности, неслаженнос¬ти, растерянности, без привнесения в эти мотивы социальной окраски сколько-нибудь. Лишь годы потрясений сороковых годов двадцатого столетия смогли коснуться своей глубокой печалью трепетной души Анны Ахматовой, они вывели ее на орбиту. И голос поэта — голос гражданского мужества и неотделенности от народа в его страданиях и победах, думается мне, прозвучал впервые так высоко и патриотич¬но, и так определенно. Но отгремели раскаты орудий, и связь эта ос¬лабла. Вновь образ человека, всеми помыслами своими и душевными интересами оставшегося там — в мире блоковских ассоциаций, — за-полняет элегические строки, бродит окрестностями того далекого, по дорогим развалинам, отрешенно от окружающих его сегодняшних вол¬нений и забот, и смотрит, смотрит, смотрит с печалью в ушедшее, в невозвратимое глазами скорбящими и такими же прошлыми. Тоска и воздыхания по убиенному… Лампады… Звон колоколов… Кресты и могилы… И мысли о смерти… Все это нашему современнику, ак¬тивному строителю жизни, человеку дерзких деяний и высоких уст¬ремлений, — совсем не родственно. Но между тем…
Между тем — творчество Анны Ахматовой — это уже в луч¬ших своих образцах классика. Голос Ахматовой, прозвучавший в нача¬ле столетия, наполненный мотивами эпохи ее творческого восхожде¬ния, — соседствует сегодня с голосами иного времени. Живой
