Речка Полуденная течет по самой границе Европы и Азии. В иных местах она скатывается с болотистого хребта, будто малолетний седок с потной спины лошади, вертится возле увалов по логам, кое-где и буровит хребет, дырявит камень. На речке Полуденной стоит поселок Промысла. Раньше он назывался Кресто-Воздвиженские промысла, но в силу революционных преобразований первая половина наименования отмерла. Кресто-Воздвиженские промысла принадлежали когда-то баронессе Полье-Варваре Бутэра-Родали, и на них добывали золото приписные крестьяне и каторжники. Крепостной парнишка Попов из села Верхнее Калино, работавший вместо отца каталем на промыслах, нашел здесь первый русский алмаз. Было ему тогда четырнадцать лет. Интересное совпадение: африканский первый алмаз будто бы тоже нашел четырнадцатилетний негр-пастух. Первый русский алмаз был жалован императрице в день именин, и баронесса Полье Бутэра за это сделалась графиней, о судьбе же Попова ничего не известно. Больше чем столетие история первого русского алмаза никого не занимала. После Отечественной войны, в силу занявшейся «холодной войны» и прочих необходимостей, в стране возникла потребность в алмазах тогда и вспомнили о Попове и о Промыслах. Началась добыча уральских алмазов, но как открыли алмазы в Якутии, работы на Урале стали свертываться, и когда я приехал в Промысла, поселок, было воспрянувший из забытья, снова впадал в спячку. А приехал я в Промысла с намерением собрать материал и написать книжку, и не просто книжку, но непременно приключенческую о катале Попове и первом русском алмазе. Тогда я еще неискушен был в литделах и думал, что все могу написать хоть приключение, хоть комедию, хоть роман. Ничего, конечно, у меня не вышло и выйти не могло. Сама история первого русского алмаза оказалась столь по-русски безалаберно запутанной, туманной, что уже отдавала небылью. Семеро или восьмеро зеленобородых стариков заявили, бия себя в грудь кулаком, что это они нашли первый русский алмаз, и требовали за такое дело себе особой «пензии». Затем самый сердитый дед опроверг и стариков, и себя, сказавши, что никакого Попова он и слыхом не слыхивал, и что старики эти зря на пензию набиваются, хотят государство охмурить. Вовсе этот алмаз Ермачиха нашла в зобе у курицы. Ермачиха же давно померла, и знать никто ничего не может… Тут я решил плюнуть и на алмаз, и на Ермачиху, и на дедов сивых, и на приключения всякие да и податься домой. Председатель поссовета, тихий больной мужик, из тех, кто по нездоровью только и соглашался на эту должность и маленькую зарплату, обещал прихватить меня наутре с собой до станции Теплая Гора, и я остался ночевать в поссовете. Председатель готовил на городскую сессию доклад о жизни и достижениях вверенного ему поселка, сидел под лампочкой за столом, тужился умом, чтобы вспомнить разные цифры, шелестел бумажками, я лежал на газетах возле старой железной печки на полу и слушал ветер за окном. Была уже поздняя осень. Ветер на улице ревел, стучал там чем-то и время от времени, ровно бы из ружья мелкой дробью, хлестал по стеклам. В поселке ни звука, ни огонька. Геологическая экспедиция, на время оккупировавшая Промысла, унялась, перестали рычать под окнами буксующие машины, орать и материться вербованные в конторе, что располагалась в нижнем этаже поссовета. Дом поссовета огромный, старый, с внутренней лестницей на второй этаж. В поссовете чисто, полы выскоблены, тихо очень и тепло. Я уже задремал возле печки, председатель все писал чего-то, уткнувшись очками в бумагу, и без передыху смолил махорку, как вдруг внизу хлопнула дверь и послышались шаги на деревянной скрипучей лестнице. Потом кто-то скребнул по двери ногтями, нашаривая скобу. Председатель перестал писать, поднял голову, я тоже открыл глаза и уставился на дверь. Было уж примерно час или два глухой, непроглядной осенней ночи. Председатель открыл рот, собираясь, должно быть, сказать: «Кого там лешаки в такую пору?..» Но не успел он ничего сказать. Створка филенчатой двери распахнулась, и на пороге возник человек с топором на сгибе локтя, в мокрой телогрейке и в мятой, затасканной кепке. Он стоял у двери, промаргиваясь на свет. Мы оба глядели на него. Топор и топорище были в крови, лицо человека, руки и штаны тоже были в крови. Здорово, начальник! сказал человек и, взявши топор в руку, пошел к столу. Председатель даже не отшатнулся к окну. Он сидел выпрямившись, и только руки его медленно сползали со стола, да почему-то очки спали с одного уха и висели на одной дужке вдоль лица. Я как лежал на газетах, так и лежал, не в силах ни шевельнуться, ни вскрикнугь, подбирая под себя ноги. Вот! сказал человек и положил на стол, прямо на бумажки председателя, на доклад его о достижениях поселка Промысла, окровавленный топор. Ну, чего смотришь? Офонарел? насмешливо спросил человек и по-хозяйски поправил на председателе очки. Арестовывай меня давай… Ч-чего? Арестовывай, говорю! Он огляделся, заметил меня и захохотал: А-а, духарики! Нагнал на вас морозу?! Кто будешь? ткнул он в меня пальцем. На ногтях я увидел кровь, еще не черную, не обсохшую. Ли-литработник. Он не понял. Это я заметил по его лицу, переставшему улыбаться. Газетчик я. А-а, газетчик, снова заулыбался человек. Брешете вы все в своих газетках. Закурить не найдется? Я поспешно сунул ему пачку сигарет. Прежде чем взять сигарету, незнакомец глянул на руки: Ат, падла! Кровины, как из барана! Пойду руки вымою. Умывальник на лестнице видел… И он ушел. А у меня в голове такой пустяшный вопрос возник: «Как он умывальник в темноте увидел?» Председатель все сидел оторопелый. Но вот быстро глянул в распахнутую дверь, цапнул обеими руками топор и сунул его себе под ноги, наступил на него. За дверью бренчал рукомойником, отфыркивался человек. Он громко высморкался под конец и возник в свету умытый, поискал чем бы утереться. Там! показал председатель в дверь. Там полотенце. Да я видел, буркнул незнакомец. Марать не захотел. Газету подержанную давай. Газеты были у меня под головой. Я поспешно протянул ему подшивку, скрепленную лучинкой и веревочками. Незнакомец глянул на заголовок газеты, отодрал штуки три сверху. Утер сначала лицо, затем руки, сунул мокрую газету в печь и еще о зад штанов повытирал руки. Вот теперь закурим! весело сказал он и губами, чтоб не мочить, ловко выудил из пачки сигарету. Затянулся, крякнул от удовольствия: Болгарские! Давно не курил. Слабоваты, но зато запашистые… Э-э, собственно… подал слабый голос председатель. Я, так сказать, интересуюсь… Почему сюда пришел? подхватил человек. А куда же мне идти? Ты власть! Ты должен арестовать меня. За что? Прежде чем ответить, человек присел на корточки к печи, плюнул окурок в поддувало моментом иссосал сигарету и вроде бы раздумывал: не закурить ли другую? Да пришил я тут одного, не оборачиваясь, небрежно ответил он. П-при-ш-ш-ил? снова начал заикаться председатель. К-как? Обыкновенно. В карты проиграл… Та-ак, протянул председатель и снова положил руки на стол. Та-ак, повторил он уже тише, не зная, что дальше говорить и делать. Может, вы объясните… попробовал я помочь председателю и снова протянул сигареты. Незнакомец закурил от уголька, отстранив протянутые спички. Чего объяснять? Проиграл и проиграл. Человечишко был… он махнул рукой, все равно его рано или поздно укоцали бы… Где? Куда вы его дели? уже не заикаясь, поинтересовался председатель. В пруду он. Раскряжевал я его топором, в матрасовку сбросал и в пруд… Та-ак, снова протянул председатель. Та-ак, повторил он. Зачем же сюда-то явился? Чего я с тобой делать стану? Чего делать? Арестуй! Ты власть! Власть?! фальцетом вскрикнул председатель, и с него снова спали очки, и он заторопился, цепляя их за ухо: Какая власть моя супротив таких!.. Да ты не шуми, начальник! Не гомони! Ты ладом поступай, по закону… По закону… снова закричал председатель и хотел, видать, добавить: «Какой тебе закон может быть…», но воздержался и уже устало, официально начал спрашивать человека и даже записывать что-то. Человек привычно, деловито и коротко отвечал. Отвечая, он встал и окурок спрятал в кулак: Митрофан Савелов. Я невольно усмехнулся посмотрел бы фонвизинский Митрофанушка на своего тезку! Как далеко ушел! Усольский родом. Годов? Годов двадцать восемь. Срок? Хватит сроку. Митрофан Савелов из лагпункта. Лагпункт остался еще от алмазников. Теперь помогает экспедиции копать землю. Митрофан Савелов в лагпункт не являлся, совершив убийство. Хитер Митрофан Савелов! Там ночью и собачками затравят либо стрельнут «при попытке к бегству», тем более что и попытки никакой нет, есть прямой побег да еще и с убийством. Вот и подался Митрофан Савелов под защиту власти. И что же мне с тобой делать? хмуро повторил все уже понявший и много повидавший председатель. Прокурору звони. Чтобы взяли. А я спать лягу, посоветовал Митрофан Савелов и начал стелить за печкой газеты. Постелившись, он погрел сырую телогрейку с исподу и свернул ее в головах, затем и сам лег, вытянулся, закинул руки за голову. Лаф-фа-а! Все это время и я, и председатель молча наблюдали за гостем, но он ровно бы и не замечал нас. Ну, чѐ задумался, корреспондент? глядя в потолок, полюбопытствовал Митрофан Савелов. Поражаешься? Дескать, человека ухряпал человек и спать ложится преспокойно. Я кивнул головой так, мол, оно и есть, угадал. Председатель же вспомнил о банке с махоркой, начал цеплять ее щепотью и крутить цигарку, соря табаком на бумаги и на стол. Дай-ка мне махорочки, поднялся Митрофан Савелов, сигареты не проймают. Он скрутил цигарку, приткнулся ею к председателевой цигарке, взяв руку того в свою, и, затянувшись, кивнул на телефон: Ты звони, давай, звони. Действуй! Утро скоро. А я разуюсь, пожалуй. Не развязывая шнурков, он стянул ботинки, размотал и бросил на поленья вонючие истлевшие онучи. Пальцами рук он потер меж пальцами ног и вытер руки о штаны. Вытер и снова вытянулся за печкой. Вот так вот, корреспондент! как будто и не прерывался разговор, продолжал
