А где же наш дядя Соломин? Медсестра подошла к кровати, на которой лежал, закрывшись с головой одеялом, какой-то человек, и, тронув его за плечо рукой, сказала: Больной, к вам пришли. Человек откинул одеяло: Ко мне? Кто может ко мне прийти? Ребята замерли, пораженные так изменился дядя Соломин. Только позавчера были у него светлые волнистые волосы, а сейчас голова голая, стриженая, от этого лицо кажется продолговатым и уши как-то странно торчат. Но самая разительная перемена в глазах. Нет той ласковой усмешки, которая часто искрилась в них, нет и грусти. Глаза Соломина словно стекляшки ровные, безразличные. Преодолевая робость, ребята двинулись к его кровати, с радостью замечая, что под тонким одеялом обе ноги. Нюра задрожавшим голосом сказала: Это мы пришли, дядя Соломин… Мы… я и Ваня. Ах, вот кто ко мне пожаловал, попытался улыбнуться Иван Павлович, с трудом потянулся с кровати и подвинул табуретку. Садитесь, ребятки. Ваня и Нюра чинно уселись рядышком. Ну, как дела? Все на пять, почему-то шепотом ответила Нюра. Тройка по арифметике, промямлил Ваня, угрюмо глядя в распахнутое настежь окно. Как же ты это подкачал, тезка? Ваня только вздохнул. Иван Павлович потрепал Ваню по плечу. Ничего, тезка… не горюй… Нюра толкнула Ваню под бок и повела глазами на рукав халата, где хранился стакан с ягодой. Это… вот… дядя Соломин, вам, неловко предложил Ваня подарок. Иван Павлович, как завороженный, протянул руки к стакану. Земляника! прошептал он и возбужденно крикнул на всю палату: Товарищи, ребята землянику принесли! Да ну! Неужели поспела? Факт налицо! Иван Павлович поднял стакан так, чтобы все видели: Угощаю первой ягодой! Нюра, надели всех. Он сунул ей ложечку, и она пошла по палате, насыпая землянику в ладони больных. Как величайшую драгоценность, принимали ягоду больные, подолгу рассматривали ее, вдыхали аромат и растроганно благодарили: Ай, спасибо, детки, вот удружили, вот обрадовали… А я думаю: откуда это лесом, земляникой потянуло? говорил Иван Павлович, мерещится, думаю, с тоски, а тут оказывается, первооткрыватели ягодного сезона явились… Ну, а вы сами-то почему не пробуете? Берите! Нюра взяла две ягодки, а Ваня заявил: Ел, ел, аж опротивели. Тезка, не ври. Сколько раз я тебе говорил, что вранье последнее дело. Я и не вру. Нет, врешь. Это первые ягоды, и в такую пору полный стакан набрать не так просто. Уверен, что вы только зеленцом пробавлялись. Правду я говорю, пичужка? Правду. Ваня сконфузился, метнул сердитый взгляд на сестру и взял щепотку ягод. Иван Павлович откинулся на подушку, полюбовался ягодами, положил одну из них в рот и блаженно закрыл глаза. Хороша! восхищенно сказал он. Она была самой его любимой ягодой, эта земляника. Неприхотливая красавица, в траве она растет крупная, налитая. Отыщешь кустик, внизу на нем висит, как маленький бочоночек, ягодка на зеленой звездочке, а повыше другая, остроносая, с белым боком. Еще выше совсем маленькая и желтенькая ягодка. И на самой вершинке из травы выглядывает беленький цветочек. На припеке земляника мельче. Здесь, точно багряный ковер, расстилаются по сухой земле красные земляничные листья, а сами ягодки с золотыми крапинками.. Хороша! повторил Иван Павлович. Не знаю, как я теперь в лес с вами пойду, добавил он и взглянул на свою неподвижную ногу. Да это ерунда, дядя Соломин, горячо заговорил Ваня. Вон у Витьки Артамоненки отец на деревяшке и рыбачить, и охотничать ходит, а у вас обе ноги… Увидев, что лицо у Ивана Павловича помрачнело при упоминании о деревяшке, Ваня запальчиво спросил: Вы, может, не верите, что на деревяшке и рыбачить и охотиться можно? Еще как можно! Вот свожу вас к Витькиному отцу, все вместе рыбачить станем… А с ним какой случай случился, с Витькиным-то отцом, захлебываясь, продолжал Ваня. Пошли они, Витька с отцом и еще один парнишка. Взяли бредень… На деревяшке и с бреднем? Ты что-то, тезка, того, перехватил… Не верите? Он правду, правду говорит, подтвердила Нюра. И что же дальше? с интересом спросил Иван Павлович. Ну вот, пошли они, бродили-бродили, рыбы поймали, уху сварили, наелись и спать легли. Витькин отец деревяшку отвязал и к огню сушить положил, а ночью и загори у него тужурка на спине. Артамоненко как заорет, ребята перепугались спросонья и бежать. Он цап-царап, деревяшка отвязана, а тужурка на все пуговицы застегнута. Расстегивать некогда, и ребята удрали, а спину жжет. Но Артамоненко не растерялся, запрыгал на одной ноге к реке и бултых в воду во всем… В палате хохотали, смеялся от всей души и Соломин. Значит, пацаны наутек, а он бултых в воду? О, чтоб вам… Лежавший в углу больной держался за живот обеими руками и радостно взвизгивал: Ой, уморили, ой, швы разойдутся… Иван Павлович вытер краешком простыни выступившие от смеха слезы, и, отдышавшись, сказал: М-да-а, вообще-то смешного тут мало. Да что с вас спросишь ребятишки вы и есть ребятишки. Ну ладно, с этим Витькиным отцом вы меня обязательно познакомите. А сейчас бегите домой… Еще вот что: в следующий раз принесите мои книги, а то я занятия забросил. Иван Павлович прижал детей к своей широкой груди, отпустил и сказал: Ну, бегите, бегите… дорогие. Ребята направились к двери, но в палату вошла Надежда Николаевна. Они остановились, удивленные и обрадованные. Надежда Николаевна немного смутилась и, торопливо завязывая тесемки на рукаве халата, проговорила: Заболтались вы здесь. Я уж вас потеряла. Добрый день, Надежда Николаевна, радостно улыбаясь, приподнялся на кровати Соломин. Здравствуйте, здравствуйте, Иван Павлович. Я на минуточку, вон за чадами, ушли и ушли, будто оправдываясь, сказала Надежда Николаевна и положила на тумбочку небольшой сверток. Что это на вас за напасти? Да вот, видите, угораздило… Ребята были очень довольны тем, что и мама догадалась прийти проведать дядю Соломина. Им расхотелось идти домой. Оба приготовились слушать, о чем же будут говорить мама и дядя Соломин. Но разговор оказался неинтересным: о самочувствии Ивана Павловича, о том, как кормят в больнице, о домашних делах Надежды Николаевны. Словом, о всяких пустяках. Только непонятно, почему об этаких пустяках они мама и дядя Соломин говорят с воодушевлением и в глазах обоих радость… И ребятам вдруг тоже почему-то стало еще радостнее. Нюр, глянь, шепнул Ваня сестре и показал на больного, который, полулежа в постели, с интересом читал книгу. Усы как у Чапая. Такие же закрученные. Подойдем? предложила Нюра. Усач, увидав подошедших ребят, отложил книгу. Так, значит, поспевает земляника? с добродушной улыбкой спросил он. Ну, и много ее нынче? Здорово, поди, цветет? Белым-бело, дяденька, особенно на бугорках, только вот спелых ягодок еще мало. Рановато. Вот с недельку пройдет, тогда она дозреет. Земляника солнце любит. На солнышке-то она наливается не по дням, а по часам… Ничего страшного, Иван Павлович, донесся до ребят голос мамы, у нас инвалидам почет, а вы поправитесь, и все будет хорошо. Вы вон какой сильный и… умный… И на малину урожай хороший должен быть, продолжал усач. В масленицу снег здорово валил. А если в масленицу снег здорово идет, то от этого малины много бывает? с интересом спросила Нюра. Примета такая. Есть и другие приметы. Как, например, угадать назавтра погоду, знаете? Если вечером на небосводе заря красная, то завтра жди ветер, а если на горизонте густые облака и солнце садится за них то завтра, верняком, будет дождь, да мелкий-мелкий, такой нехороший, надоедливый. Еще есть, ребята, лесные приметы. Заблудишься в лесу, а приметы и помогут обязательно выбраться. Это было интересно. Ваня и Нюра все свое внимание сосредоточили на том, чтобы запомнить приметы. А Иван Павлович с Надеждой Николаевной все говорили и говорили. Бывает так: пройдет лесной пожар и начисто слизнет ненасытными языками все живое на пригорке. Стоит пригорок, маячит, весь черный, неприветливый. Но проходят года. Ветер наносит на пригорок семян с окружающего леса, щедро посеет их на черную, потрескавшуюся землю. И глядишь, весной после обильного дождика настойчиво пробиваются из-под черных пней и уродливых валежин бледные, но упрямые ростки и настойчиво тянутся к солнцу. Скромно укрывшись от глаз, между узловатых корней начинает наливаться и зреть первая ягода земляника. И зацветает пригорок вновь! Будут шуршать на нем молодые кудрявые березки; от утреннего прохладного ветерка затрепещут листья на робких осинках; приподнимется на гибких ветвях колючий малинник, празднично зарозовеет кипрей, крепко уцепятся за землю молодые лапчатые пирамидки пихт и елочек. Все это, радуясь простору, будет тянуться к солнцу, разрастаться так, что сразу и не пробраться сквозь густо сплетенные кусты, травы, цветы. И только внизу, укрытые от глаз, еще долго будуг лежать, напоминая о пожарище, обгорелые валежины, но и они со временем сгниют, развалятся, уступив место свежей, молодой поросли… Ну, вот что, ягодники, сказал усач, рассказав о всех приметах, которые знал. Отправляйтесь-ка домой, сейчас у нас главврач с обходом пойдет. Идите, идите, сказала и мама. Я сейчас. Я догоню вас. Ребята помялись немного у двери: нельзя ли еще минутку побыть в палате? Но никто их не задержал. Они вздохнули и вышли. По коридору расхаживал главврач, заложив руки за спину. Ну, как, друзья-гвардейцы, повидались с дядей Соломиным? Повидались, спасибо, ответила Нюра и, помедлив, спросила: Дядя доктор, ногу ему будете отрезать или нет? Хм… Это зависит от того, как вы его земляникой подкармливать будете. Земляникой! обрадовался Ваня. Да мы каждый день и лес ходить станем и рыбы наудим, он еще рыбу любит, только вы не режьте ему ногу. Ладно? Постараемся, друзья-гвардейцы, постараемся сохранить вашему дяде ногу, взъерошив волосы на головах ребят, вздохнул главврач и пошел в палату, из которой они только что вышли. Во дворе Нюра остановила брата и предложила:
