было слухов, чтобы обвинить и оставить ее, он не искал даже объясниться с нею. Мало того: в конце повести он женится на другой и является одним из тех дюжинных существ, которые в юности немножко чувствуют, много мечтают и фантазируют, а в лета зрелые мирятся с жизнию на самом умеренном условии, делаются толсты и краснощеки. Истинно глубокий человек может примириться с жизнию только на слишком больших условиях или остаться при страдании, которое для него выше и прекраснее счастия дюжинных людей. Для таких существ высшей природы – «все или ничего» есть девиз жизни. Что же, спрашиваем, было общего у Лизы с Минским? Неужели любовь есть только простое влечение одного пола к другому? В таком случае, зачем же любить все одного, особенно когда этот один от нас отказался и мы вправе отдаться другому? Какой же смысл после этого имеют страдания отвергнутой или неувенчанной любви? – Потом, неужели любовь – прихоть нашей фантазии, колобродство сердца, оправдание русской пословицы: полюбится сатана лучше ясного сокола? Так точно, но только в отношении к толпе, над которою владычествует слепая, рабская случайность; но не так, совсем не так в отношении к людям глубоким, к родным детям, а не пасынкам природы, которые свободны от таких случайностей, которые управляются разумною необходимостию и которых любовь есть родственность натур, гармонически устроенных Но г-же Жуковой нужно было положение несчастной: она всегда с такою силою, с такою увлекательностию говорит о несчастии, об утратах, о скорбях запертого в себе сердца. Ей известно высокое таинство страдания, – и у нас жива в памяти героиня одной из прежних ее повестей – девушка с душою глубокою, сердцем страстным и любящим, но дурная лицом, которая любит без надежды быть любимою, знает, что любимый ею любит хорошенькую, но пустенькую девочку, которая о нем и не думает. Прочтите эту прекрасную повесть, если вы не читали ее: это лучшая повесть г-жи Жуковой{6}. Только в области искусства, только у художников лучшие повести – последние, или по крайней мере не первые.
Говорят, что г-жа Жукова прекрасно изображает женщин: это правда – ее женщины и умнее, и любящее, и истиннее ее мужчин. Но к этому прибавляют, что будто бы только женщина и может верно и истинно изображать женское сердце, которое ей знакомо по своему собственному: это и неправда и правда. Если говорить о произведениях творчества, о созданиях художественных, то неправда: Шекспир и Пушкин были, как известно всему образованному и даже необразованному миру, мужчины, а между тем никакая в мире женщина не в состоянии создать таких дивно верных, непостижимо истинных женских характеров, каковы, например, Дездемона, Юлия{7}, Офелия, Татьяна, Лаура, донна Анна. Это оттого, что мужчина, по природе своей, всеобъемлющее женщины и одарен способностию выходить из своей индивидуальной личности и переноситься во всевозможные положения, каких он не только никогда не испытывал, но и не может испытывать; тогда как женщина заперта в самой себе, в своей женской и женственной сфере, и если выйдет из нее, то сделается каким-то двусмысленным существом. Потому-то женщина и не может быть великим поэтом. Но когда дело идет о литературных произведениях, не чуждых поэзии, но чуждых художественности, женщина лучше, нежели мужчина, может изображать женские характеры, и ее женское зрение всегда подметит и схватит такие тонкие черты, такие невидимые оттенки в характере или положении женщины, которые всего резче выражают то и другое и которых мужчина никогда не подметит. Но точно так же и женщина должна далеко уступить мужчине в изображении мужских характеров и положений. И это очень понятно: в произведениях такого рода действительность не изображается такою, какова она есть, без отношения к личности изображающегося, но списывается со взгляда автора, – и чем изображаемые им предметы относительнее, ближе, родственнее к личности автора, тем изображения его вернее и истиннее, и наоборот. Опытность и опыт, не имеющие никакого влияния в творчестве, тут играют первую роль, и потому-то в таких произведениях лицо, хорошо и ясно представляющееся автору, не узнается читателями, и положение, с особенною любовию нарисованное автором, не интересует читателей: часто то и другое списано или переделано с известного лица или с известного обстоятельства.
Итак, полнота горячего чувства, верность многих положений, истина в изображении многих черт и оттенков женских характеров, искусный, увлекательный рассказ и, прибавим к этому, прекрасный слог, которым и мужчины редко владеют у нас, – вот достоинства повестей г-жи Жуковой. Что касается до их недостатков, которых они не совсем чужды, главнейший из них – излишняя плодовитость, чтобы не сказать растянутость. Каждая из них могла б быть по крайней мере целою третью меньше, – и была бы, без всякого сомнения, лучше. Хотя г-жа Жукова и менее других повествователей увлекается бальзаковскою манерою рассуждать там, где надо рассказывать, но она все-таки не чужда этого недостатка. Там, где говорит ее чувство, вы невольно увлекаетесь; но где она рассуждает – скучаете немного. Женщина всего менее способна рассуждать: она, по своей природе, верно понимает и схватывает все прямо, в полноте и целости, чувством, а не умом; начиная же рассуждать, невольно вдается в резонерство. Верно изображая событие (факт), она иногда ложно понимает его, когда вздумает объяснять его значение. Так, например, в повести «Суд сердца» молодая женщина, страстно любившая своего мужа и благодетеля, человека благородного, но годившегося ей в отцы по своим летам, вдруг любит другого и готова ему отдаться. Автор об этом странном явлении рассуждает так и сяк; а «ларчик просто открывался»: {8} благодарность и уважение совсем не то, что любовь, и, при неравенстве лет, привязать к себе женщину молодую, жаждущую любви и сочувствия молодого же сердца, привязать ее к себе одною благодарностию и удивлением{9} к себе – самое плохое и ненадежное средство.
Повесть есть самый благодарный род для литературных, беллетрических талантов. Нехудожественный роман, при всех своих достоинствах, только местами может увлекать, но целым будет производить впечатление скуки и усталости. Что касается до драмы, то пора бы уже сознать, что нехудожественные драмы могут иметь даже великие относительные достоинства на сцене, но в печати решительно никуда не годятся. Умный человек, даже с большим литературным талантом, может трудиться для театра и наконец выписаться, то есть сделаться хорошим драматическим писателем, но печататься не станет, – разве пошалит раз, да и будет. Драма не допускает ни рассуждения, ни излияния чувств по поводу того или другого положения: в драме автор должен быть невидим; лица, положения, части и целое – все должно в ней говорить само за себя. Но повесть допускает личное участие автора и может быть прекрасным либретто для музыки его чувства, а часто и ума, если только ум и музыка имеют между собою какое-нибудь отношение, хоть для того, чтобы хоть с натяжкою подать нам повод к сравнению, которое нам кажется очень годным для выражения нашей мысли. Вот почему бывают так прекрасны и нехудожественные повести; вот почему так прекрасны и повести г-жи Жуковой. Но везде важное дело – знать пределы и сферу своего дарования. Мы не скажем, чтобы повести г-жи Жуковой, герои которых не русские, а место действия не Россия, были не только не хороши, но и не прекрасны; однако ж нам больше нравятся те из повестей г-жи Жуковой, герои которых русские, а место действия Россия: в них ее талант свободнее, больше у себя дома.
Из четырех новых повестей г-жи Жуковой мы положительно недовольны последнею – «Мои курские знакомцы». В ее рассказе много бальзаковской манеры, то есть рассуждений, а по-нашему – резонерства. Основная мысль ее прекрасна: доказать, что для женщины и вне брака есть высокая жизнь – в жизни для других, для отца, матери, братьев, сестер и пр. Такая мысль требовала бы и выполнения, достойного себя, а повесть г-жи Жуковой слаба и бесцветна. Сверх того, есть противоречие между рассуждениями сочинительницы и самою повестью. В рассуждениях она спорит против мужчин, ограничивающих сферу женщины исключительно семейственною жизнию, а в повести показывает, что и вне брака сфера женщины все-таки в семейственности. Назначение женщины – быть счастливою, делая счастие другого, отказываясь от себя для другого. Так; но есть же ведь разница – отказаться от себя для милого сердцу человека, словом, для мужа, или посвятить себя, всю жизнь свою отцу, матери или другому родственнику?.. Если человек по какому-нибудь несчастному случаю лишился употребления рук и ног, да к этому потерял еще и зрение, – для него все-таки существует и молитва к богу, и мысль, и чувство, и минуты умиления и радости, словом – для него все еще остается жизнь, и он все еще человек; но кто же скажет, что все равно, быть с руками, ногами и глазами или быть без них?.. Так точно нельзя сказать: все равно для женщины, что выйти замуж, что навек остаться девушкою. Равным образом, нельзя слишком нападать и на общество, которое особенными глазами смотрит на девушку-Минерву и с особенною улыбкою говорит: девушка в сорок или пятьдесят лет!{10} Все, не выполнившее своего назначения, кажется чем-то странным. Физиологи – невежливый и грубый народ! – даже утверждают (но мы первые не верим этому!), что будто у засидевшихся девиц притупляется от лет восприемлемость впечатлений и слабеют другие способности души. Должно быть, что это клевета педантов, во имя науки: достоверно только то, что все, не выполнившее своего назначения, как-то странно и двусмысленно. Впрочем, женщина, которая, отказавшись от надежды на замужество (особенно если потому, что не хотела отдаться по расчету немилому сердца, а милого, почему бы то ни было, не нашла), принялась не за сплетни и злословие, а обратила жар своего любящего сердца на своих родных, или своего родного, и им, или ему, бескорыстно посвятила всю жизнь свою, – есть явление прекрасное, святое, достойное высокого уважения. Только нам кажется, что в «Самопожертвовании», когда мы видим Лизу учительницею маленького женского училища, г-жа Жукова, может быть, сама того не подозревая, удачнее изобразила такую женщину, нежели в повести «Мои курские знакомцы».
Сноски
1 беллетристикой (франц.). – Ред.
2 кстати (франц.). – Ред.
Комментарии
1 Среди русских журналов этого времени подчеркнутой беспринципностью отличалась «Библиотека для чтения» О. И. Сенковского.
Фриз – дешевая ткань типа байки. Сочинители во фризовых шинелях, фризурная литература – определения, используемые критиком для обозначения авторов низкопробных произведений и их продукции.
2 Цитата из стихотворения «19 октября» (1825).
3 Повесть «Падающая звезда» публиковалась в «Отечественных записках» в 1839 г. (т. V, №
