только ее оставляли в покое, она закрывала
глаза и становилась, по ее собственным словам, кем-то иным,
«совершенно другой личностью в другой, очень далекой стране»; личность
эта воистину жила в ином временном измерении. Позже Елена так
описывала это состояние:
«В тех случаях, когда меня прерывали в течение беседы в последней
ипостаси (моей иной сущности), скажем, на половине предложения,
произносимого мною или моими посетителями, разумеется незримыми, ибо
они были реальны лишь для меня одной,- стоило мне закрыть глаза, и
оборванное предложение продолжалось с того слова, на котором его
прервали. Когда пробуждали меня самое, я прекрасно помнила, чем я была
и что делала в своей второй сущности. Но в бытность свою кемто иным я
знать не знала, кто такая Елена Блаватская».
Военный хирург, единственный медик в маленьком городке, счел себя
совершенно бессильным. Он знал только одно: состояние ее быстро
ухудшается, и она несомненно умрет, если останется в Озургети. Но
городок лежал в стороне от дорог, а больная была не в силах ехать
верхом или в повозке по ухабистым проселкам. В конце концов он решил
отправить ее на туземной лодке вниз по течению узкой реки Риони.
Риони, Фазис аргонавтов, была судоходной, но ее редко использовали
вместо сухого пути.
Скользя в молчании между высоких берегов с живыми изгородями древних
лесов, Елена лежала при смерти, а лодочники переживали страшные
сверхъестественные события. В первую ночь пути они своими глазами
видели и клялись в том, что видели, как больная выскользнула из лодки
и пересекла реку по воде в направлении лесов. Но в то же самое время
тело ее лежало ничком в постели на дне лодки. Когда то же событие с
призраками вновь произошло на вторую ночь, они были готовы бросить и
лодку, и больную. Только храбрость их старшины удержала лодочников при
исполнении обязанностей. Сам он дрогнул в третью ночь, когда увидел
две призрачные фигуры, хотя его хозяйка во плоти спала прямо перед
ним. Но он с ожесточением собрал свои нервы в кулак, успокоил
перепуганных собратий и благополучно привел лодку в Кутаис. Здесь
Елену встретили друзья и отвезли в коляске домой, к ее семейству в
Тифлис.
Заботами своей любимой тетушки Надежды Елена поправилась. Она
выдержала великую битву с оккультными силами, которые едва не убили
ее, и вышла из кризиса полной хозяйкой этих сил. В письме одному
родственнику она писала: «Я освободила и очистила себя от того, что
делало меня убийственно соблазнительной для бродячих привидений и
бесплотных влечений. Я свободна,- свободна благодаря тому, кого
благословляю каждый час своей жизни». Где-то в «древней Колхиде» она
сбросила с себя проклятие нежеланных способностей медиума и стала
магом.
Теперь психические феномены были подвластны ее воле, а не проказам
«бродячих привидений». По словам Елены Петровны Блаватской, время до и
после 1865 года разделяет «непреодолимая пропасть».
Вслед за полным выздоровлением она уехала из России, видимо вместе со
своим подопечным Юрием. Но через два года, в 1867-м, она вернулась
Мы находим ее стоящей на краю открытой могилы, под блеклым осенним
небом, в некоем маленьком городке на юге России. Последние обряды были
совершены и последние слова сказаны, когда тело маленького горбуна,
Юрия, которого она любила больше, чем всех других людей, опускали в
могилу. Членов ее семейства здесь не было. Ее единственным спутником
на краю могилы был известный певец, оперный бас Агарди Митрович. Как
он очутился там?
Митрович был другом ее семейства. В странствиях его пути несколько раз
пересекались с путями Елены, и пересекались обычно в обстоятельствах
драматических. Впервые это произошло в 1850 году в Константинополе.
Поздней ночью, возвращаясь в сопровождении гида в отель «Миср», она
увидела распростертое на пустынной улице тело. Это был Митрович,
предательским образом трижды раненный в спину. Она отправила своего
гида за помощью, а сама, по ее словам, почти четыре часа охраняла
тело, «пока гид смог найти носильщиковмуши, чтобы поднять его. Тем
временем единственный турецкий полицейский, который рискнул подойти,
просил бакшиш. Он предложил перекатить мнимого мертвеца в ближайшую
канаву, а затем проявил решительный интерес к моим кольцам и убрался
лишь после того, как увидел, что мой револьвер нацелен на него».
Она доставила Митровича в расположенную неподалеку греческую
гостиницу, где его опознали и оказали медицинскую помощь. Когда Елена
на следующий день навестила его, он был уже в сознании. По его просьбе
она написала его жене, которая была тогда в Смирне. Та поспешила
приехать и взять на себя заботы о своем муже.
«После этого случая я на несколько лет потеряла их из виду,- писала
Елена,- и встретила снова во Флоренции, где он со своей женой пел в
театре Пергола. Он был карбонарий, революционер наихудшего толка,
вечный мятежник, венгр из Митровича*, города, название которого он
взял себе как воинский псевдоним. Затем я еще раз встретила его в 1861
году в Тифлисе, опять-таки с женой, которая, полагаю, умерла после
моего отъезда в 1865 году; тогда мои родственники хорошо знали его, и
он дружил с моими кузенами Витте. Потом, когда я привезла бедное дитя
в Болонью выяснить, не могу ли я спасти его, я вновь встретила его
[Митровича] в Италии, и он сделал для меня все, больше чем сделал бы
брат».
* Теперь Сремска Митровица в Югославии.
Мальчик умер без документов о своем имени и родителях. Елена не хотела
видеть свое имя на его надгробии: это дало бы «пищу для сплетен».
Митрович помог ей. Он проводил в последний путь и похоронил ребенка
некоего весьма аристократичного барона в маленьком городке на русском
юге под своим собственным именем, заметив, что «ему это не трудно».
«После этого, не извещая своих родных о возвращении в Россию, я
привезла туда бедного маленького мальчика, которого не сумела
возвратить живым гувернантке, найденной для него бароном. Я просто
написала отцу ребенка, известила его о столь приятной для него
случайности и с тем же самым паспортом возвратилась в Италию».
Два прошедших ранее года, между отъездом из России в 1865-м и
возвращением с целью похоронить Юрия осенью 1867-го, Елена
путешествовала по Балканам и, возможно, по другим странам света, хотя
это не установлено с должной определенностью. Единственный путевой
блокнот, который остался после нее, вне сомнений, принадлежит именно к
этому времени. Типичным для нее образом она не поставила в блокноте ни
одной даты, но отметила, что во время ее пребывания в Белграде,
«страшном турецком городе, грязном, опасном, плохо вымощенном, но
полном дукатов… турки были заняты эвакуацией крепости. По приказу
султана Рези-паша должен был оставить ее в прежнем виде, и сербы
праздновали свою свободу. Михаил Обренович собирался в Константинополь
благодарить султана. Пушки дали сто один залп».
Известно, что ключи от Белградской крепости были вручены князю Михаилу
Обреновичу (1823-1868) Аль Рези-пашой 13 апреля 1867 года.
Следовательно, Елена должна была быть в Белграде немногим ранее этой
даты. Блокнот показывает, что она (и, предположительно, Юрий, хотя он
и не упомянут) путешествовала до и после того по разным городам на
Балканах. Свои поездки она совершала на поезде, в экипаже и на
пароходах по Дунаю.
Незадолго до поездки в Россию она была в Италии, в Болонье, где тщетно
пыталась найти средство исцелить мальчика, каким бы ни было его
недомогание. После похорон она возвратилась в Италию.
2 ноября 1867 года она определенно участвовала в сражении при Ментано
в роли солдата гарибальдийской армии. Ее левая рука была дважды
перебита в бою ударами сабли, и она получила два тяжелых пулевых
ранения в правое плечо и в ногу. Когда в разгар сражения она упала,
соратники сочли ее убитой и оставили позади себя. Позже ее подобрали
на поле боя.
Часть 1868 года она провела в Италии и, может быть, именно в это время
жила в Бари на Адриатическом море, где «училась у одной колдуньи».
Столь же вероятно, что приблизительно в это время или несколько ранее
она «жила у вертящихся волчком дервишей, у друзов горы Ливан,
арабов-бедуинов и марабутов Дамаска».
Где-то в течение 1868 года она получила письмо от своего индийского
Покровителя; ей предписано было ждать в сербских горах до тех пор,
пока от него не придет точное приказание приехать в Константинополь и
встретиться с ним в этом городе. Она отчаянно надеялась, что свидание
будет скорым и он возьмет ее с собой в Индию и Тибет.
Глава 8
Елена отвлеклась от чтения старинного манускрипта, начертанного
знаками Сензар, который она всеми силами старалась перевести на
английский, и посмотрела в окно. Как и всегда, при виде множества
увенчанных снегами гор на страже мирной долины, она почувствовала
душевный подъем. Оттуда не доносилось ни звука, кроме случайного
позвякивания далеких колокольцев на шеях коров или птичьей трели с
дерева недалеко от дома. Таким, думала она, должно быть место
пребывания совершенного мира и счастья.
Иногда ей нужно было ущипнуть себя и убедиться в том, что она
действительно находилась здесь во плоти, а не претерпевала еще один
опыт раздвоения личности, что она в самом деле жила на Тибете, близ
Шигатза, в доме кашмирского Посвященного Кутхуми Лал Сингха. Его
сестра и дети сестры тоже были здесь. И самым чудесным было то, что
большую часть времени под одной кровлей с ней пребывал великий
Покровитель ее видений, Учитель Мориа!
Казалось, прошла целая жизнь с тех пор, когда он сидел с ней на скамье
в лондонском Гайд-Парке и говорил, что когда-нибудь она будет
готовиться в Тибете к тому особому труду, который ей надлежит
совершить. Годы и годы, казалось, миновали после того, как он встретил
ее в Константинополе и перенес через цепи гор на эту крышу мира! И
столь же давно она и в самом деле мало что знала и понимала. Она знала
лишь то, что солнце светило, сверкая в чистом прозрачном воздухе, или
все было серым, а над горами таинственно кружили грозовые тучи. А
потом в мир приходили вечная рождественская мишура и белизна снежного
покрова, украшенного деревьями, сверкающими, как стекло. Затем вновь
появлялись солнечный свет, пенье птиц и журчащие ручьи. Времена года
сменяли друг друга, но самое время оставалось недвижным в той ауре
мира, которую Учителя, казалось, соткали вокруг этой божественной
местности.
Правда, не все время своего пребывания на Тибете она проводила в доме
близ долины Шигатза. С помощью Покровителя, которому, как она теперь
понимала, суждено было стать ее Гуру, она получила доступ в несколько
ламаистских монастырей — древние хранилища учености, куда никогда
ранее не ступала нога европейца, будь то мужчина или женщина.
Такие занятия составляли часть ее обучения, но самыми важными,
чувствовала она, были те наставления, которые она получала лично от
своего Гуру. Когда он пребывал вне дома, ей вполне хватало дел: она
занималась своими sadhana (духовными упражнениями), беседовала с
красивой и умной сестрой Учителя Кутхуми (его обычно называли К. X.)
или узнавала нечто новое от самого великого Посвященного. Это новое по
большей части касалось Священной науки, но был и еще один, мирской,
предмет, в котором он также наставлял ее.
С тех пор, когда в Лондоне посмеивались над йоркширским выговором
Елены, наследием ее гувернантки Августы Джефферсон, она возненавидела
английский язык и пользовалась им только в тех редких случаях, когда
была вынуждена говорить по-английски. Но Учитель К. X. получил
образование в нескольких европейских университетах. Он был, как и сама
Елена, лингвистом, но в отличие от нее сносно говорил по-английски и
по некоторым причинам весьма и весьма настаивал на том, что и ей
Она вновь обратилась от
