глазах видна

сосредоточенность на какой-то мысли; ее аристократическая рука быстро

выводит пером строку за строкой…»

После двух дней мирной жизни снова началась суета. В Ниллоре они

читали лекции, отвечали на вопросы, вели дискуссии и создавали

теософскую ложу. Потом они снова плыли по каналу. Канал закончился.

Они пересели в паланкины и на плечах кули отправились через джунгли.

Они переходили реки вброд, и когда кули входили в воду до подмышек,

они поднимали паланкины и осторожно несли их на головах.

Днем температура была около 100 градусов по Фаренгейту, а ночью лишь

немногим ниже. В сумерках кули зажигали и несли большие факелы из

крученого хлопка, пропитанного кокосовым маслом. Пассажиров душил

черный, скверно пахнущий дым. Но однажды ночью они поняли, зачем нужны

были факелы: прямо на их тропе передовой кули убил большую кобру.

Путешествие в паланкинах было менее тягостным, чем езда в запряженных

волами повозках, на которых эта неустрашимая пара проехала многие мили

(78 миль только в этом одном, отдельно взятом путешествии). Но для

дамы пятидесяти одного года от роду, чей вес был около 237 фунтов, а

здоровье уже начинало сдавать, паланкин был весьма мучительным

средством передвижения.

Однажды на закате они достигли своего места назначения на севере —

города Гунтур, и все неудобства, казалось, остались позади. Все

население, тысячи людей, вышло из города встречать их. Черепашьим

шагом они продвигались в город сквозь стену человеческой плоти, в

город, где повсюду сияли яркие светильники и цветные бенгальские огни,

а непрерывный шум приветствий нес их подобно реке звуков.

«В Гунтуре,- писал полковник,- было светло, как днем. Две триумфальные

арки перекрывали главные улицы. По приезде домой нам пришлось

выслушать две торжественные речи на английском языке и две — на телугу

и ответить на них…» На следующий день он читал публичную лекцию, а

достопочтенный Л. Л. Уль из лютеранской миссии сидел среди индийцев и

энергично делал заметки. Достопочтенный джентльмен уведомил, что он

ответит на критические высказывания Олкотта о церковной теологии

завтра утром в своей часовне.

Оказанный в Гунтуре прием показал типичное отношение миссионеров и

сердечное расположение к ним индийцев. Индийцы любили метафизику,

обращенную к человеку, и испытывали любопытство и восхищение двумя

пришельцами с Запада,- они, казалось, ставили перед собой поразительно

чистую и бескорыстную цель — восстановить престиж той духовной

мудрости бессмертных Риши, которую так долго оставляли в

пренебрежении.

Выполнив напряженную программу, основатели возвратились в Бомбей.

Тамошняя жара и сырость отнюдь не улучшили здоровье Е. П. Б. В

сущности, она была тяжело больна. В середине сентября 1882 года она

рассказывала в письме Синнеттам о своих страданиях от «Брайтовой

болезни почек» и о том, что, по словам ее врача, она может в «любую

минуту протянуть ноги при первом же душевном волнении… Господи Боже!

У меня каждый день двадцать таких волнений!… Босс [ее Гуру] приказал

мне готовиться к отъезду и уехать на месяц или около того где-то в

конце сентября. Он посылает сюда чела по имени Гарджиа Дева из

Нилгерри Хиллз, и тот увезет меня не знаю куда, но конечно же

куда-нибудь в Гималаи».

Учитель К. X. упоминает этот же вопрос в письме А. П. Синнетту. Письмо

без даты, но, по всей видимости, оно написано ранее октября 1882 года.

«Сейчас я не дома, а близ Дарджилинга, в ламаистском монастыре, там,

где следует приютить бедную Е. П. Б. Я думал уехать в конце сентября,

но оказалось, что дело обстоит значительно сложнее из-за мальчика

Нобинов. По всей вероятности, мне придется также побеседовать в своем

земном облике со Старой Дамой [Е. П. Б.], если М. [Учитель Мориа]

доставит ее сюда. А он должен или доставить ее сюда, или потерять

навеки, по крайней мере в том смысле, в котором речь идет о телесной

триаде».

Сам Учитель Мориа в письме, полученном Синнеттом в сентябре, говорит о

намерении исцелить свою женщину-чела, Е. П. Б., которая была

«настолько больна, что, как в 1877 году, я вынужден увезти ее,- хотя

она крайне необходима там, где она сейчас, в штаб-квартире, — из

опасения, что она развалится на куски».

Ободренная столь приятным известием, Е. П. Б. направилась в Калькутту,

откуда она устремится в Сикким и Тибет. Среди ее последователей

распространилась весть о том, что Елена отправляется навестить двух

великих Махатм, и больше дюжины калькуттских теософов твердо решили

сопровождать ее. Они очень мешали ей, но она мало говорила об этом,

твердо зная, что они никогда не приблизятся к Учителям, если последние

сами не пожелают этого.

Один теософ, С. Рамашвами, приехал из своей конторы в Тинневелли, в

Южной Индии, и отправился на север в поисках Е. П. Б., надеясь с ее

помощью припасть к стопам своего Гуру, Учителя Мориа.

Прежде всего Рамашвами вошел в контакт с теми несколькими теософами,

которые, словно ополоумев, рыскали по сельской местности в поисках Е.

П. Б. В конце концов они — и он вместе с ними — нашли ее в

Чандернагоре. С ней был тибетский чела, который, вне сомнений, был

послан провести ее через границу — туда, где ждали ее Учителя.

Она собиралась сесть на поезд на железнодорожной станции Чандернагор.

Рамашвами и остальные отправились на станцию. Поезд подошел к

платформе. Е. П. Б. и ее тибетский проводник сели в вагон, и поезд

сразу тронулся, не дожидаясь, как обычно, пока прозвонит колокол.

Два-три ее преследователя ухитрились вскочить в поезд на ходу, но

большинство осталось на платформе.

Но даже в поезде с Рамашвами случилось еще одно странное происшествие.

И он, и все остальные, кто успел вскочить в поезд в Чандернагоре, были

сбиты со следа Е. П. Б.

В итоге своих поисков Рамашвами, по его словам, «точно установил, что

двое Махатм находились близ британской территории». Теперь, покинутый

Е. П. Б., он был преисполнен решимости найти своего Гуру или умереть в

попытке отыскать его. Он вознамерился в одиночку попробовать пересечь

границу в Сиккиме.

Тем временем госпожа Блаватская приехала в КучБихар. Местный раджа был

теософом. Здесь она прожила около трех дней, ослабленная лихорадкой,

которую, думала она, вызвал резкий переход из страшной жары равнин в

холод, дождь и густой туман гор.

Она знала, что ей надлежит просить у британских властей пропуск для

перехода границы в Сикким, «почти независимое государство

разбойников», или в Бутан, где «сам черт ногу сломит». Она хлопотала о

пропуске, но власти отказали, и она отправилась в путь без него.

Она была уверена в том, что Учителя проведут ее, незримую, через

границу и охранят от опасностей в пути, а тибетский чела направит ее

стопы туда, где втайне обосновались и ее обожаемый Садгуру, и Учитель

К. X. При мысли об этом ее сердце учащенно стучало. Вновь, как в те

времена, когда она жила в Шигатзе, будет ощущение ласкового неба,

утешение и возрождение для ее труда в безрассудном и страшном мире.

Глава 17

Е. П. Б. не оставила описания путешествия в Сикким или встречи со

своим Гуру. Но в письме к Синнетту, написанном по возвращении с той

стороны границы, в Дарджилинге, она утверждает, что именно там провела

два удивительных и блаженных дня с Учителем Мориа, которого часто

упоминает как «моего Босса», Учителем К. X. и компанией их чела. Эти

дни возвратили ей всю прелесть былого существования в близком

присутствии Великих. Память об этих временах всегда питала ее дух и

решимость вершить свой достойный Геркулеса труд. Она дает краткое, но

живое изображение места произошедших событий.

«Все было, как в старые времена, когда медведь приходил навестить

меня. Такая же в точности деревянная хижина — ящик, разделенный внутри

на три отделениякомнаты — стояла в джунглях на своих пеликаньих лапах;

беззаботно скользили те же самые желтые чела; слышался тот же вечный

звук «гуль-гуль-гуль» неугасимого кальяна моего Босса; издавна

знакомый сладкий голос Вашего К. X. (теперь его голос стал еще

мелодичней, а лицо — еще тоньше и выразительнее); тот же самый

entourage для обстановки — шкуры, набитые хвостами яков подушки, те же

самые плошки для соленого чая и т.д.»

Как и прежде, бальзам ауры ее Учителя, видимо, поправил ее здоровье —

или он, по всей вероятности сознательно, применил иную целебную силу.

Так или иначе, исчезли все симптомы болезни Брайта и другие признаки

нездоровья. Она была исцелена, но надолго ли — зависело от нее самой и

ее эмоциональных откликов на мир, находящийся вне и ниже покоя и

святости того места, где пребывал ее Учитель.

Всего лишь два дня — и она опять должна уйти отсюда! «Да, боюсь, Вы

должны; Ваша красота может пленить чела, и они влюбятся в Вас, поэтому

нам следует сделать Вас недосягаемой для них»,-пошутил Учитель М.

Итак, ее проводили в Дарджилинг. Но Учитель М. проживал где-то

неподалеку десять дней и несколько раз навещал ее. «Я видела его

прошлой ночью в доме ламы»,- писала она Синнетту 9 октября.

Не так давно за юбку Е. П. Б. цеплялось множество подающих надежды

теософов. Но только один из них, исполненный решимости победить или

умереть, С. Рамашвами, сумел в одиночку перейти через границу в

Сикким. Здесь, облаченный в желтое платье монаха и вооруженный всего

лишь обычным скарбом паломника и свернутым зонтом, он целый день

напролет шел по узкой пешеходной тропе через непролазные джунгли.

Единственным признаком обитания в этих местах людей, который он мог

заметить, были разбросанные далеко друг от друга одинокие хижины.

В сумерках он увидел недалеко от дороги пустую хижину. Двери были

заперты, но маленькое окно оставлено открытым. Через окно он влез в

хижину и прилег отдохнуть. Среди ночи он услышал шаги и голоса в

соседней комнате. Он затаил дыхание, но каким-то чудом никто так и не

вошел в ту комнату, где он лежал. При первых проблесках рассвета он

выбрался в окно под густой храп, который был слышен из-за тонкой

перегородки.

Рассвет застал его бредущим по холмам и долам в сторону города Сикким.

Рамашвами чувствовал, что Гуру, Учитель Мориа, вел и защищал его и сам

был где-то неподалеку. Он не знал, что Е. П. Б. возвратилась в

Дарджилинг, а Учитель на самом деле находился всего лишь в нескольких

милях от того места, где одетый в желтое паломник из Южной Индии,

одинокий и преданный своему делу, через силу шел по опасному краю. Он

встретил случайного прохожего, затем, ближе к середине утра, увидел,

что вниз по тропе к нему галопом скачет одинокий всадник. «Это офицер

или воин сиккимского раджи; теперь меня поймают», — со страхом подумал

он. Всадник сдержал коня и остановился в нескольких шагах от одетого в

желтое паломника. По стуку своего сердца Рамашвами узнал высокого

статного наездника.

Он пишет: «Я был во внушающем благоговение присутствии моего

достопочтенного Гуру, которого видел ранее в астральном теле на

балконе штаб-квартиры Теософского общества… Быстрее самого быстрого

взгляда меня распростерло на земле у его ног. Я встал по его слову и,

медленно взглянув ему в лицо, всецело забыл себя в созерцании столь

хорошо знакомого мне образа…»

Непомерное счастье созерцать Учителя во плоти сделало его немым, но

Учитель на тамили, родном языке матери Рамашвами, поведал ему много

важного о его испытании в качестве чела, сказал много близкого сердцу

паломника и приказал возвращаться в Индию, пока он не попал в беду.

«Прежде чем он оставил меня, подъехали еще двое всадников, его

спутники, по моим соображениям — чела’, они были одеты как

lama-gelungs’, у обоих были такие же длинные волосы, ниспадающие