тамошний кипяток. Ему следовало применить свой
дар дипломата и организатора и поставить лондонские дела на дружескую,
деловую основу. У Олкотта была и еще одна причина для поездки.
Цейлонские буддисты назначили его своим представителем и поручили
ходатайствовать перед министерством колоний в Лондоне об устранении
множества тех несправедливостей, которые причиняла им религиозная
нетерпимость их «христианских» господ.
Сначала думали, что Е. П. Б. останется в Индии, но ее здоровье вновь
стало хуже. «Всем кажется, что я смертельно больна’, поскольку Учителя
раньше не раз исцеляли меня, а сейчас у них нет времени возиться со
мной и, кроме того, желательно поместить меня в умеренную атмосферу с
чем-то там еще (здесь говорят ерундовские ученые словечки), мой Босс
приказал Олкотту отвезти меня на юг Франции».
Но к сказанному она добавила, что не собирается ехать ни в Лондон, ни
в какое-либо место близ него. Сама мысль об этом и некоторые личности
там внушали ей «чувство ужаса и невыразимого магнетического
отвращения». Синнетт должен понять, писала она, что ей было бы в
высшей степени мучительно приехать туда и «увидеть, сколь ошибочно
понимают и самих Учителей, и их философию».
Елена никогда ранее не нуждалась в слуге так, как сейчас, когда была
тяжело больна. Она любила Бабулу и была рада включить его в то
общество, которое ехало в Европу. Мохини Чаттерджи, красивый и молодой
калькуттский юрист, должен был сыграть в поездке двойную роль —
секретаря полковника и лектора. Его блистательные выступления
подкрепят изложение Синнеттом подлинной эзотерической философии. Пятым
в обществе, которое отправлялось в столь важное по своим следствиям
морское путешествие, был наделенный высоким интеллектом молодой парс,
выпускник Бомбейского университета мистер Б. Дж. Падшах.
По пути на корабль, который отплывал из Бомбея, Елена собиралась
навестить принца Харисинджи. С обычным своим великодушием и щедростью
она взяла с собой Эмму, которая просила отвезти ее в Бомбей. Она
знала, что жизнь в Адьяре была утомительна и скучна для ее экономки —
та не понимала теософского движения,- и Елена решила, что перемена
мест пойдет ей на пользу.
Во дворце принца Эмма воспользовалась удобным случаем и напомнила ему
«обещание» ссудить ей две тысячи рупий. Но Харисинджи решил, что
прежде чем давать взаймы экономке госпожи Блаватской, следует
заручиться согласием самой госпожи. Так он и поступил.
Е. П. Б. знала, что в данном случае заем означает подарок, и дала
принцу понять, что не одобряет его намерений. Вместо долгожданных
денег Эмма получила от госпожи Блаватской резкий выговор за стремление
разжиться деньгами на теософских контактах.
Эмма была уроженкой Ливана. Выговор переполнил чашу ее терпения. В
Адьяре она была рабыней: работала, но денег ей не платили, мало того,
лишали всякой возможности поправить свои дела, а теперь еще и
отчитывали, как школьницу.
«Ладно,- мрачно думала она,- дайте мне только вернуться без денег в
Адьяр, благо там останется всегото парочка-троечка вновь приехавших
европейцев, которые ровным счетом ничего не понимают, да несколько
глупых туземцев. Руки у меня будут развязаны, я не упущу своего шанса
и отомщу этой высокомерной русской. Если я смогу развалить ее пагубное
антихристианское общество, это будет доброй услугой миссионерам, и,
может быть, я добуду деньги, которых нам с Алексисом хватит для начала
гостиничного бизнеса и приличной жизни».
На борту парохода «Чандернагор» 20 февраля 1884 года Эмма разыграла
печальное, окропленное слезами прощание. Она нежно обнимала свою
хозяйку и уверяла, что с особым тщанием позаботится о комнатах и
личных вещах госпожи; не нужно беспокоиться ни о чем; госпожа должна
хорошо отдохнуть в Европе и к возвращению быть в полном порядке.
Но позже, на другой части палубы, Эмма показала Бабуле свое совершенно
иное лицо. Она знала, как часто он бывал в дурном расположении духа
из-за «несправедливых требований» своей госпожи. Она-де с глубоким
сочувствием относится к его страданиям от хорошо известного ей грубого
обращения. А затем с ненавистью, от которой потемнели ее каменные,
воистину гранитные глаза, она прошипела: «Что до меня, то я никогда не
прощу ей, что она сует свой нос картошкой в мои дела. И она заплатит
за это. Вот посмотрите, она заплатит!»
Бабула испугался той злобы, которая звучала в ее голосе, и
впоследствии не раз вспоминал ее.
Глава 18
Мария, графиня Кайтнесс, герцогиня де Помар, выглядела красивой, если
не эксцентричной дамой, когда, одетая в темно-красный бархат, с цепью
огромных алмазов вокруг шеи, стояла, встречая гостей в элегантных
салонах своего особняка Пале-Тиранти в Ницце.
Лорд Кайтнесс умер в 1881 году, и с тех пор его вдова жила в
одиночестве с сыном своего первого мужа, покойного гранда Испании
герцога де Помар.
Мария, которая впервые вошла в контакт с Е. П. Б. после выхода в свет
И зады без покрывала, была ревностным теософом, но все еще сохраняла
интерес к спиритизму. В Холируде, ее великолепном дворце в Париже,
была часовня, которую использовали для прямой связи с духом
шотландской королевы Марии Стюарт. Сама Мария с головой ушла в историю
умершей королевы и окружила себя «реликвиями Марии». Она часто
одевалась, подражая этой несчастной государыне.
Действительно, в обществе частенько поговаривали о том, что леди
Кайтнесс верила, будто она и есть реинкарнация Марии Стюарт. Такие
разговоры плохо совмещались с ее верой в то, что королева все еще
пребывала по ту сторону земной жизни и с ней можно было установить
медиумический контакт во время сеанса в часовне. Более того, женщина,
которая на протяжении многих лет близко и хорошо знала графиню,-
шотландская писательница Вайолет Твидейл,- пишет, что она никогда не
слышала от Марии даже намека на то, что та быладе реинкарнацией Марии
Стюарт.
Среди гостей, которых графиня принимала во время сезона в
Пале-Тиранти, были знатные русские, которые сотнями стекались в
Кот-д’Азюр, окруженные целыми сонмами слуг. Никто другой не тратил
деньги так легко и причудливо, как они. Ходили целые истории о том,
как князь Черкасский снимал виллу с обширным парком и настаивал на
том, что каждое утро желает видеть парк в новом обличий. Каждую ночь
четыре дюжины садовников кропотливо работали с единственной целью —
убрать старые растения и посадить новые.
В Монте-Карло приезжие баре из царской России задавали тон
романтического обаяния и волнения. Здесь никогда не бывало других
таких игроков. С достойными Гаргантюа безразличием и удалью они
ставили на карту целые состояния, свои имения и даже, говорят, своих
жен.
Елена несомненно должна была встретить среди русских приезжих
некоторых знакомых своего семейства, но их интересы не совпадали с ее
собственными. Она постоянно отказывалась от приглашений приехать в то
или иное собрание и составить компанию в театр или казино, извиняясь
по большей части нездоровьем. Иногда она оставалась дома совершенно
одна: даже полковник уезжал развлекаться в театр или наблюдать
интересные, редкие проявления человеческой природы в богатом
международном обществе. Тогда она с удовольствием проводила несколько
спокойных часов за письменными занятиями — вероятно, писала одно из
своих длинных писем или важную статью для Теософа, который издавал
теперь в Мадрасе Т. Субба Роу.
Е. П. Б. недолго пробыла на юге Франции и не отправилась, как было
задумано ранее, в какое-то иное место для поправки здоровья.
Двенадцать дней спустя она уехала с полковником и Бабулой в Париж.
Мохини и Падшах уехали туда прямо из Марселя, где все они сошли на
сушу с парохода «Чандернагор».
Е. П. Б. утверждала, что Учитель приказал ей поехать в Лондон, но она,
совершенно очевидно, не сообщила об этом полковнику, который готовился
в одиночку справиться с трудным положением дел в Лондонской ложе.
Когда они сошли с поезда в Париже, то были беспредельно рады увидеть
стоящую на платформе маленькую фигуру Уильяма Кван Джаджа. Е. П. Б.
обняла его, а полковник горячо пожал руку. Кэб привез их всех в дом №
46 по рю Нотр-Дам-де-Шамп, где щедрая леди Кайтнесс сняла квартиру для
основателей и их друзей.
И Е. П. Б., и полковник не виделись с Уильямом Кван Джаджем больше
пяти лет. В эти годы он часто уезжал из Нью-Йорка по делам, а местное
отделение Теософского общества пребывало в дремотном состоянии.
Оно пробудилось на собрании, созванном неким заезжим индусом в декабре
прошлого года. Нью-йоркская газета «Геральд» от 4 декабря 1884 года
сообщала, что генерал Абнер Даблдей, «создатель системы зажима и
кабеля» и, говорят, тот, кто выдумал бейсбол, «представил собранию
индийца, но не по имени, а в качестве представителя Общества… Он был
одет с восточным великолепием, которое странно отличалось от обычных
деловых костюмов остальных; на груди его мерцала драгоценность с
начертанными на ней таинственными буквами ОМ. Он говорил очень
недолго, но возвестил, что настало время деятельной работы
нью-йоркской ветви теософов; затем он прочел на хинди короткий отрывок
из «Махабхараты» и преподнес действующему президенту [генералу Абнеру
Даблдею] том «Бхагавад Гиты»…»
После оглашения своего послания и преподнесения книги индиец исчез.
Никто не успел сделать хотя бы шаг вслед за ним, и никто не задал ему
ни одного вопроса…
Собрание немедленно организовалось по правилам Теософского общества.
Очередное собрание было назначено на понедельник следующей недели…
Джаджу, который в былые времена, подобно Олкотту, изучал в Нью-Йорке
оккультизм под руководством Е. П. Б., суждено было стать главной силой
в возрождении и распространении теософии в Америке. Теперь, весной
1884 года в Париже, его переполняла радость встречи друзей и
предвкушение близкого будущего. Учитель Мориа наконец-то разрешил ему
посетить Индию. Он стоял на первой ступени увлекательного путешествия,
но был намерен жить в Париже до тех пор, пока там живет его друг и
учитель Е. П. Б.
Полковник и Мохини вскоре уехали в Лондон. 7 апреля в Лондонской ложе
шло собрание. На сцене сидел осанистый, величавый президент-основатель
с достопочтенной бородой «до седьмого ребра», как описывает его Е. П.
Б., и с тревожным выражением благородного лица. Рядом с ним находился
Мохини, худощавый, с длинными черными волосами под маленькой белой
индийской шапочкой. У него были присущие его народу темные
выразительные глаза. Кроме них на сцене были ключевые фигуры великого
спора — Анна Кингсфорд, Эдуард Мейтленд и Альфред П. Синнетт.
Спор закипал. Полковник делал все что мог по части дипломатии, с целью
сгладить расхождения и создать спокойную обстановку. Затем он
собирался внести позитивные предложения, которые — надеялся он —
приведут лондонскую теософскую общественность к худому или доброму
согласию. Особого успеха он не имел.
Замеченная лишь немногими полная дама вошла в зал собрания и уселась в
самом конце длинной затемненной комнаты, не узнанная даже теми, кто
видел ее. Вскоре один из участников спора, который с каждым словом
становился все более и более пылким и насыщенным взаимными
обвинениями, сослался на какой-то прежний поступок госпожи Блаватской.
«Это так»,-громко заметила полная дама. Люди с курьезным молчанием
оглядывались вокруг; те, кто сидел на сцене, старались разглядеть
заднюю часть зала. Внезапно собрание пришло в замешательство. Гневные
эмоции сменились радостью и волнением. Вокруг нее собралась толпа.
Говорили все разом, а Мохини встал на колени у ног своей обожаемой
наставницы -Е. П. Б.
На вопросы о том, как она узнала, что собрание будет в адвокатских
конторах Линкольн-Инн, и нашла дорогу от станции железной дороги, Е.
П. Б. ответила просто: «Я следовала своему оккультному чутью».
Ее драматическое появление в самый подходящий момент стало причиной
роспуска бурного собрания. Позже полковник легко снял напряжение в
лондонском Обществе; действуя наилучшим образом, он признал обе
фракции и учредил оккультную группу, известную под названием
«Герметической ложи», во главе с Анной Кингсфорд. Синнетт, у которого
было больше сторонников, стал лидером старой Лондонской ложи.
После недели, проведенной у Синнеттов в Англии, Е.
