как зимнее небо. Он специально приехал из
Мюнхена навестить Е. П. Б., и та чувствовала, что приезд его связан с
ужасным «Докладом».
— Как Вы себя чувствуете, сударыня? — учтиво спросил он.
— Так хорошо, как можно было надеяться.
— Какая холодная зима, — заметил он, потирая руки перед огнем камина.
— Садитесь, пожалуйста, герр доктор, и честно выскажите мне свое
мнение об этом «Докладе» Общества исследований психики.
У Хюббе, знала она, были весомые основания верить, что Учителя не были
ее выдумкой. Однажды он сам получил письмо от Учителя К. X., и получил
его, когда быстро ехал по немецкой железной дороге. С ним был только
Олкотт, а судьи из Общества исследований психики объявили полковника
честным и неповинным во всех обманах. Предполагаемая мошенница,
госпожа Блаватская, была тогда весьма и весьма далеко от места
действия — в Англии. Письмо феноменально появилось на том месте в
купе, которое занимал сам Хюббе. Более того, в нем было высказано
мнение о тех его сугубо личных проблемах, которые он мгновением раньше
обсуждал с полковником.
Об этих проблемах он никогда не говорил «архифокуснику» Е. П. Б. Итак,
люди из Общества исследований психики предполагают, что у нее была
целая команда помощников. Они-де постоянно крутились поблизости с
целью подсовывать письма в самые невероятные места. Допустим, дело
обстоит именно так. Но как она могла заранее узнать, что Хюббе будет
говорить о том предмете, о котором она никогда даже не слыхала?
— «Доклад»,- ответил Хюббе,- куча вздора. Но Вы, Вы сами в опасности.
Она предложила ему свою крученую сигарету.
— Что за опасность на сей раз, герр доктор?
— Вы знаете, Германия не похожа на Англию. Там генеральный солиситор
не может начать судебное дело до тех пор, пока не подана формальная
жалоба. Здесь, если состряпанное Ходсоном обвинение в том, что Вы —
та, кто подделывает документы, попадет в газеты. Вас могут арестовать
по подозрению и заключить в тюрьму. Я советую Вам немедленно уехать из
Германии.
Е. П. Б. горько усмехнулась. Вильгельм Хюббе-Шлейден был юристом и
банкиром. Он получил образование в университетах Геттингена,
Гейдельберга, Мюнхена и Лейпцига. Он должен был знать то, о чем
говорит. Она понимала его беспокойство о своем благополучии и о
германском отделении Теософского общества, президентом которого он
был.
— Я не собираюсь убегать. Позвольте им повесить меня, если они хотят
меня повесить. Это будет подобающим завершением такого сумасшествия,-
сказала она ему, и никакие его доводы не смогли изменить ее решение.
Вскоре после посещения Хюббе графиня Вахтмейстер получила записку от
Баваджи. Он умолял ее приехать в Эберфельд. Она и только она одна со
своими психическими силами могла-де спасти его. К нему, утверждал он,
пришел «Живущий на Пороге», и, если она не поможет ему, последствия
будут страшными.
Записка звучала так, будто он сходил с ума и бредил. С согласия Е. П.
Б. Констанс поехала. Когда она приехала в Эберфельд, Баваджи спокойно
сказал, что с ним не случилось ничего плохого. Он написал в таком
стиле с целью отвлечь ее от Е. П. Б., которая «загипнотизировала» ее.
Графиня смогла заметить, что он оказывал пагубное влияние на семейство
Гебхард. Он говорил немыслимые, возмутительные вещи о госпоже
Блаватской. Великие Учителя, по его словам, никогда не существовали, а
если и существовали, то не снисходили до писания писем и представления
приписанных им феноменов. Иными словами, все это было делом рук
колдуньи, госпожи Блаватской, которой помогал полковник Олкотт.
Поверив прежде, что Баваджи был талантливым чела Учителей, Гебхарды
начали теперь верить и его россказням. По наблюдениям графини, их
почтительное отношение вскружило ему голову и сделало его более
тщеславным, взбалмошным и переменчивым по сравнению с тем, каким он
мог быть в других обстоятельствах. Если его не остановить, он сможет
причинить Обществу значительный вред и в Германии, и за ее пределами.
Возмущенная и подавленная, она уехала знакомить Е. П. Б. с тамошним
положением дел.
Е. П. Б. знала, что некоторые европейцы были склонны возводить
индийских чела на пьедестал. Поэтому ее сильно беспокоил тот вред,
который мог причинить маленький Баваджи. Его прежняя верность ей, по
всей вероятности, пала жертвой нападения Общества исследований
психики. Ему, как и большинству индуистов, было невыносимо видеть, что
имена Махатм осквернены. Теперь он был намерен отделить ее и ее
феномены от Учителей, называя ее колдуньей, которая под личиной Махатм
вызывала стихийных духов и показывала феномены собственной корысти
ради. Махатмы существовали, утверждал он, но были несопоставимо выше
тех действий, которые Е. П. Б. связывала с их именами. Это был
В письмах к Синнетту госпожа Блаватская старалась опровергнуть
измышления Баваджи прежде, чем поднятая ими волна шума захлестнет
Англию. Графиня также писала о нем. Она была склонна думать, что им
двигало смешение дурно понятого идеализма с личными честолюбивыми
притязаниями развалить Теософское общество, обзавестись собственными
последователями и создать новое общество.
Некоторые старые союзники отказывались защищать Е. П. Б. или даже
осуждали ее под видом приторных похвал. Доктор Гартманн, намереваясь
выступить в ее защиту в печати, писал: «Вы совершенно неповинны в
каком бы то ни было предумышленном обмане».
«Не собирается ли он сделать меня невменяемым медиумом?» — спрашивала
она Синнетта.
Даже Олкотт, тот, для кого она перевернула мир вверх дном, когда их
было всего-навсего двое, первое копье движения в старом нью-йоркском
«Ламасери», иногда сомневался в ней, хотя он-то, старый неверующий
дурак, знал ее лучше всех! И все же она не могла не помогать
по-дружески ему, своему старому другу с тех времен, когда они впервые
встретились на ферме Эдди в солнечный день десять с лишним лет назад.
А как быть с Т. Субба Роу, которому она открыла путь к высокому
оккультизму? Он уклонился от искренней поддержки подлинности ее
феноменов и был согласен с Хьюмом в том, что Теософскому обществу не
следует защищать чудеса госпожи Блаватской. В противном случае,
говорил он, «время и силы Общества будут растрачены впустую при
отражении многих тысяч ежедневных атак. Не следует придавать феноменам
слишком большого значения».
Она знала, что он тоже думает, будто она разменяла на медную монету
имена Махатм и Brahma Vidya, которая имела значение лишь для тех
немногих, кто читал ее. Ей же всего-навсего следовало делать то, что
распорядился делать ее Гуру,- почтительно принести часть Тайной
Мудрости большому количеству людей.
Возможно, в силу своей непредсказуемой эмоциональной природы она часто
поступала неблагоразумно. Но она никогда не мошенничала. Великие знали
это. «Я даю Вам слово чести и клянусь в том, что она никогда не была
обманщицей,- писал Мастер К. X. Синнетту,- она также никогда
сознательно не лгала, хотя ее положение часто становилось невыносимым
и ей приходилось многое скрывать, как предписывали торжественно
принесенные ею обеты». И «она может вызывать и действительно вызывает
феномены, обязанные своим происхождением сочетанию врожденных ей сил с
многими годами постоянной суровой подготовки, и временами ее феномены
лучше, чудеснее и намного совершеннее тех феноменов, которые вызывают
чела высоких степеней Посвящения».
Возможно, именно из-за своей собственной переписки с Махатмами Синнетт
оставался ее верным другом на протяжении всего черного периода 1886
года,- «года сплошных пятниц», как называла она это время. В начале
года Синнетт с женой приехали в Вюрцбург и провели с ней три недели.
Он усиленно работал над ее Мемуарами, с помощью которых надеялся
повернуть поток общественного мнения в ее пользу. Кроме того, он
набросал черновик письма в ее защиту в лондонскую «Тайме». Е. П. Б. и
графиня сомневались, стоит ли посылать это письмо в газету. Они
думали, что письмо, по всей вероятности, породит новый спор, а спор
еще шире разнесет клевету. К счастью, «Тайме» отказалась заниматься
этим делом и не напечатала письмо.
Но, вероятно, самое страшное потрясение в начале «года сплошных
пятниц» произошло от соотечественника Елены Блаватской.
В первый период ее вынужденного отъезда из Индии Всеволод Соловьев
казался одним из ее самых пылких почитателей и верных друзей. Он
несколько раз приезжал погостить у нее и считал ее «самобытной и
блестящей» писательницей, чьи книги, такие как Пещеры и джунгли
Индостана, занимали достойное и видное место в русской литературе.
Временами, писал он, она бывала «поистине вдохновенной пророчицей».
Сам он явно пребывал в магнитном поле ее мистических сил. Во времена
первых контактов с ней он определенно наслаждался некоторыми чудесными
экстрасенсорными опытами, включая видение Учителя Мориа.
Когда был издан «Доклад» Общества исследований психики, Соловьев счел
его пощечиной не только Е. П. Б., но и самому себе. Он был одним из
тех, кто верил в ее мистические силы и благожелательно писал о ней в
русской печати. «Доклад», говорил он, поставил его в ложное положение.
Теперь его самого следовало считать либо лунатиком, либо сообщником
обмана. Он послал Майерсу заявление о выходе из Общества исследований
психики и резкое письмо с требованием опубликовать и заявление, и
приложенное к нему письмо.
Что и когда побудило его выступить против своей соотечественницы —
одна из тайн тех бурных времен. Сама Е. П. Б. была поставлена в тупик.
«Соловьев набросился на меня, как ошалелый пес, набросился по
причинам, равно загадочным и для него, и для меня».
Но изучение переписки и распространенных в то время отношений между
людьми подсказывает и заставляет предположить некоторые факторы,
повлекшие за собой это выступление. Некоторые думают, что он, подобно
многим последователям Е. П. Б., страстно желал лично приблизиться к
Учителям с целью развить в себе психические силы. Он потерпел неудачу
и винил в ней Е. П. Б., хотя ему следовало понимать, что такой шаг
целиком и полностью зависел от его собственного характера и степени
духовного развития. По природе своей он был поверхностен, болтлив и
злобен. Неудача сделала его разочарованным, завистливым и
преисполненным ненависти к тем, кто, как он думал, помешал его
честолюбивым замыслам.
Искрой, которая подпалила эту взрывчатку, было отношение Е. П. Б. к
скандалу, возникшему вокруг Мохини. Этот красивый и благожелательный
молодой индус разъезжал по Европе с лекциями и выступлениями. Он
сыграл определенную роль в становлении нового направления мысли в
английской литературе, представленного таким писателем, как А. Э.
[Джорджем Уильямом Расселом]. Он вскружил головы нескольким женщинам в
Париже и Лондоне. Одна из них, мисс Леонард, по всей видимости
преисполнилась решимости сыграть роль жены Потифара по отношению к
прекрасному Иосифу — Мохини.
Е. П. Б. восприняла эту ситуацию по меньшей мере спокойно. Она была
уверена в том, что Мохини, один из самых ярких светочей Общества и
чела Учителей, был невинен и чист. Она знала, что он неукоснительно
вел ту строгую, нравственно чистую жизнь, которую предполагало и
требовало его положение чела. Но другие судачили о том, что он и в
самом деле написал мисс Леонард множество чувствительных писем. Злые
языки викторианских времен с неодобрением сплетничали об этом в
Лондоне и даже в Париже. Тот, кто пришел указать им путь к лучшей
жизни, сам явно был всего-навсего заурядным, нравственно уязвимым и
небезупречным человеком.
Е. П. Б. деятельно защищала его. Он мог быть настолько глуп, говорила
она, что действительно писал пресловутые письма, но никоим образом не
был повинен в каком бы то ни было дурном поведении. Для нее были очень
важны его чистота и невинность — во имя Общества и Учителей и той
поистине материнской любви и привязанности, которую она питала к нему.
Соловьев, по уши погрязший в этом скандале парижских гостиных, обвинял
ее в том, что она сознательно покрывает и защищает Мохини, хотя знает,
