между ними.
3 марта 1886 года Е. П. Б. писала Синнетту: «Соловьев распускает
грязную сплетню; он задира и беспокойный, надоедливый человек,
которому до всего есть дело. Он, чье белье грязнее, чем у всех
остальных, выставляет себя in virtue против Мохини, продает меня, как
Иуда, и продает без всякой к тому причины или предупреждения. По
приезде в Петербург он близко познакомился с моей сестрой и ее
семейством, настроил их всех против меня, пересказал все старые
сплетни, которые только смог пересказать (особенно россказни о бедном
ребенке), возвратился в Париж и теперь продает нас всех и т. д.».
Из России Соловьев привез несколько новостей, которые потрясли Елену.
Одна из них была такова: «Господин Блаватский — не покойник, а
очаровательный стаpик, около ста лет от роду; он многие годы считал
нужным скрываться в имении своего брата,- отсюда и пошли слухи о его
смерти». Задолго до этого Елена слышала от своей тетушки, что ее муж
умер. Поэтому она считала себя свободной и второй раз вышла замуж в
Америке. Теперь Соловьев угрожал выставить ее перед всем миром как
двоемужницу.
Более того, он внезапно полностью изменил свое мнение в отношении ее
экстрасенсорных и оккультных сил. Теперь он утверждал, что его видение
Учителя Морив должно было быть галлюцинацией. Он соединил свои усилия
с усилиями Общества исследований психики и вместе с ним натравливал ту
свору, которая преследовала по пятам «мошенницу», как он теперь
именовал ее.
С такой точки зрения Соловьев предстает в своей естественной роли,-
роли разгребателя грязи, журналиста, которого хороший сюжет заботит
несопоставимо больше, чем истина. Он, разумеется, знал, что истории
публичного разоблачения продаются легче всех остальных, и продаются за
хорошую цену. Он состряпал большую часть такой истории. Но свою книгу
«Современная жрица Изиды» он издал после смерти Е. П. Б. Именно ее
смерть, писал Олкотт, «позволила ему безнаказанно распространять свою
ложь о ней и показала его столь же бессердечным и презренным, но в
пятьдесят раз более даровитым, чем Куломбы».
В тот ошеломляюще страшный год, который последовал за изданием
«Доклада» Общества исследований психики, Соловьев, по всей видимости,
был для Елены той вошедшей в поговорку соломинкой, за которую
цепляется утопающий. Она писала Синнетту, что чувствует себя подобной
ни в чем не повинному кабану, который хочет лишь одного — чтобы ему
дали спокойно жить в его лесу. Но свора собак приходит в лес травить
его, убить и разорвать на куски. Какое-то время он пытается спасти
свою жизнь бегством, но в конце концов останавливается и поворачивает
навстречу врагам. Он определенно знает, что будет зарезан. Он
принимает смерть, ибо не хочет более убегать. Но в последнем кровавом
бою он вспорет брюхо многим лающим псам и многих убьет.
С той же самой аллегорией она писала Соловьеву, говоря, что теперь она
повернется, встретит лицом подавляющее превосходство врага и совершит
нравственное самоубийство. Она как на исповеди скажет все и повергнет
вместе с собой множество врагов из числа бывших друзей. Настроение
отчаяния вылилось в Мою исповедь, которую она действительно написала и
отправила Соловьеву. Сочинители разоблачительных историй извлекли из
Действительно, чтение текста показывает, что это не исповедь и не
что-то иное, призванное возместить ей обиды и утраты.
Оккультную науку, по ее словам, она любила сильнее, чем того не
названного по имени мужчину, с которым путешествовала по трем разным
континентам. Здесь нет исповедального признания в том, что у нее были
скандально приписанные ей незаконные дети. Как говорит Беатрис
Гастингс в своем «Оправдании госпожи Блаватской», Елена пишет о
безнравственности с таким детским простодушием, будто все, известное
ей об этом, узнала от других, а сама не имеет ни малейшего личного
опыта по этой части. Итак, ближе всего к истине было, вероятно, то,
что она действительно странствовала по всему белому свету в обществе
мужчин, но в свои пятьдесят пять лет все еще оставалась девственницей.
Во всяком случае, графиня Вахтмейстер утверждала в письме к Синнетту,
что доктор Оппенгеймер из Вюрцбурга дал ей понять, что дело обстоит
именно так.
Преданные последователи Е. П. Б., видимо, стремились доказать, что она
всегда вела чистую, целомудренную жизнь, и, говоря о ней, следует
принимать во внимание ту особую работу, которой она была занята.
Долгая вюрцбургская зима заканчивалась. Признаки весны были заметны и
в садах, и в жизни Е. П. Б. Предостережения Хюббе о полицейских акциях
и заключении в тюрьму оказались излишними. Баваджи тоном
провинившегося школьника принес своей «Дорогой и Почитаемой Матери»
нижайшие извинения и просил позволить ему при первой же возможности
уехать в Индию. «Я пишу полковнику Олкотту с просьбой о деньгах на
Е. П. Б. знала, что полковник пришлет ему деньги. Тот еще раньше писал
о том, что Баваджи должен вернуться домой. Его «эпилептомания»
очевидно усиливалась, и он не мог более выносить умственные волнения и
возбуждение, которое вызывала Европа.
Тайная доктрина продвигалась вопреки длительным отсрочкам,
обусловленным тем смятением чувств и умственной прострацией, которые
последовали за изданием «Доклада». В начале марта Е. П. Б. сообщала
Синнетту, что закончила первые триста страниц полного формата; они
составляли первый том.
В апреле из Англии неожиданно приехал старый друг. Е. П. Б. впервые
встретила Эмили Кислингбери лет десять тому назад, когда та приехала в
Нью-Йорк лично исследовать ее прославленные феномены. В то время
Эмили была пламенной спиритуалисткой. Она стала почитательницей и
добрым другом Е. П. Б. и основательно помогла составить оглавление для
Изады без покрывала. Позже, в июне 1878 года, когда в Лондоне было
образовано Британское отделение Теософского общества, Эмили
Кислингбери стала его секретарем. Но какое-то время спустя она отошла
от движения.
Она пишет: «Мне пришлось почти в одиночку биться с оппозицией
английских спиритуалистов против ее [Е. П. Б.] объяснений их
излюбленных «феноменов». В конце концов я покинула и спиритуалистов, и
Теософское общество и многие годы не встречалась с госпожой
Блаватской. Но благородство ее характера, правдивость и честность
произвели на меня впечатление столь сильное и неизгладимое, что, как
только я услышала о пресловутом «Докладе» Общества исследований
психики, то немедленно решила поехать к Е. П. Б., если только она была
где-то в пределах досягаемого. Я решила поехать лишь в порядке
молчаливого протеста против действий тех в высшей степени
несправедливых и ошибочно мыслящих джентльменов, которые одобряли
столь отвратительную и подлую клевету. Я нашла ее в Вюрцбурге, в
обществе графини Вахтмейстер, за работой над Тайной доктриной «.
«Теперь я здесь, и не могу ли я чем-нибудь помочь Вам?» -спросила
Эмили графиню. «Я была бы очень рада, если бы Вы на обратном пути в
Англию проводили Е. П. Б. в Остенде. Ей нужна заботливая спутница,-
ответила Констанс,- а мне самой необходимо на какое-то время
возвратиться домой, в Швецию».
Е. П. Б. выбрала Остенде летним местом жительства потому, что он был
расположен достаточно близко к Лондону. Семейству Синнеттов и другим
ее верным друзьям было легко навещать ее там. Она надеялась устроиться
в Остенде прежде, чем толпа летних посетителей города затруднит поиск
жилья и непомерно взвинтит цены на квартиры.
8 мая 1886 года графиня проводила двух дам, служанку Е. П. Б. Луизу и
огромное количество поклажи на железнодорожную станцию Вюрцбург. Для
удобства Е. П. Б. она рассчитывала обеспечить трем путешественницам
особое отделение вагона. Это оказалось трудным делом.
В конце концов, после долгих препирательств, кондуктора убедили
открыть пустой вагон. Путешественницы устроились в нем, окружив себя
подушками, покрывалами, сумками, девятью большими тюками и драгоценной
коробкой, которая заключала в себе рукопись Тайной доктрины.
Казалось, все более или менее сносно устроилось, когда в дверях вагона
внезапно появился разгневанный чиновник железной дороги. Он приказал
убрать из вагона все тяжелые вещи и поместить их на багажную площадку.
Он кричал по-немецки, Е. П. Б. в ответ кричала по-французски. Эмили
казалась измученной. Констанс прижимала руки к вискам. Как ей
утихомирить его и оставить Е. П. Б. в покое?
Прозвучал резкий свисток, и поезд тронулся. Разгневанный краснолицый
чиновник, брызгая слюной, выкрикнул последние бессвязные слова.
Констанс увернулась от него и побежала вдоль платформы, прощаясь со
своим любимым другом и наставницей. Она ушла с вокзала, чувствуя себя
свободной, но почему-то опусто»тенной.
Глава 23
Госпожа Блаватская и мисс Кислингбери собирались остановиться в Кельне
и отдохнуть там одну ночь, а затем продолжить путешествие в Остенде.
Но в этом городе на Рейне они встретили господина Гебхарда. Эта
встреча изменила их планы.
«Первые известия, которые я получила от Е. П. Б.,- пишет графиня,-
состоят в том, что на следующий день по приезде в Кельн они с мисс
Кислингбери встретили господина Гебхарда с несколькими членами его
семейства. Он убедил ее навестить их в Эберфельде. Мисс Кислингбери
уехала в Лондон, а Е. П. Б. отправилась в дом своих старых добрых
друзей».
Следующее письмо рассказало графине о том, что Е. П. Б. «упала на
скользком паркетном полу в доме Гебхардов… и так неудачно, что
растянула связки и ушибла ногу в лодыжке». Это естественно помешало ее
намерениям продолжить путешествие в Остенде, поэтому она осталась у
своих друзей, сердечность которых не знала границ. Они не упустили
ничего, что могло облегчить ее страдания и сделать ее жизнь приятной.
Для этого они пригласили госпожу Желиховскую (сестру Е. П. Б.- Веру) и
Отсюда ясно, что вопреки ядовитому языку Баваджи Гебхарды все еще
очень дружественно и приязненно относились к Старой Даме. Однако они
не хотели больше слышать никаких разговоров о Махатмах. Во время
визита Е. П. Б. Баваджи все еще жил в доме другого немецкого теософа.
К 8 июля, приблизительно после двух месяцев, проведенных у Гебхардов,
госпожа Блаватская смогла продолжить путешествие в Остенде в обществе
своей сестры и племянницы. Ночь в отеле обошлась в круглую сумму, и
после трудных поисков Вера нашла подходящую квартиру на боковой улице.
Е. П. Б. была очень довольна этой квартирой «с тремя прекрасными
комнатами по левую и с двумя — по правую сторону коридора… и кухней
внизу всего за тысячу франков за весь сезон и сто франков за месяц
вперед».
У нее самой была спальня, большая рабочая комната и маленькая
гостиная. Две комнаты через коридор она собиралась отвести самым
разным гостям, которых ждала из Англии и других стран. Первыми гостями
были конечно же ее сестра и племянница, но большую часть времени они
проводили в комнатах Е. П. Б. Она всегда была рада видеть вокруг себя
членов своего семейства, но они сильно мешали ей писать.
Вера Желиховская сама была писательницей и, подобно многим другим
писателям и в те, и в более поздние времена, считала загадочную Елену
неисчерпаемым источником материала для своего пера. С этой целью она
бросала ей вызов и спорила с ней чаще, чем было полезно для неистовой
Старой Дамы. Об одном таком случае Вера рассказывала:
— Да, я часто видела, что ты делаешь apports, но я не верю, что ты
действительно можешь создать материальный объект.
— Это верно. Меня мало заботит, веришь ли ты или кто-то другой в такую
чепуху.
— Это не чепуха! Если ты, по твоим словам, можешь создавать золото и
драгоценные камни, ты должна обогатить меня и себя. Мы не должны
будем, к примеру, искать квартиру подешевле. У нас будет все самое
лучшее. Елена засмеялась:
— Это было бы колдовство, черная магия, которая не может принести
ничего, кроме вреда. — Чем же вредно достаточное количество денег?
Елена потянулась к своей корзинке с табаком; ее тонкие пальцы начали
скручивать сигарету.
—
