как дом стал оживленной, занятой делом
писательской мастерской. Кейтли ночевали в спальнях на втором этаже, а
днем были заняты в качестве секретарей, личных ассистентов и
помощников редактора, счастливые своим рабством у Тайной доктрины, и
издания Люцифера. Графиня, избавленная теперь от секретарской работы
для Е. П. Б., посвящала свое время управлению домашними делами. Она
привезла из Швеции двух служанок, которых Е. П. Б. прозвала «шведскими
девами».
Люцифер, как и следовало ожидать, принес не только свет, но и
некоторые тени. Ее старинный друг в Адьяре был сильно рассержен. Он
думал, что новый журнал будет соперничать с Теософом за подписчиков.
«Что, если это произойдет на самом деле?» — думала Е. П. Б. Журнал,
который они вместе начали выпускать в Индии около восьми лет назад,
теперь был «похож на сборник скучных проповедей, не оживленных ни
единой искрой человеческого остроумия или поэзии»,- писала она
Олкотту. Предоставим ему идти своим робким, безопасным путем. Ей было
нужно нечто более живое, то, с чем можно было атаковать заблуждения,
самодовольство и лицемерие повсюду, где она только находила их, и
атаковать без всякого почтения к личностям.
Она, вне сомнений, поднимет великую грязь со дна подернутых ряской
самодовольства застойных прудов христианства. Но лишь промывая многие
тонны пустой породы и мусора, можно отыскать на дне лотка золото и
драгоценные камни. Последняя большая промывка принесла три драгоценных
камня, которые жили с ней в Холланд-Парке. Другие еще ждали, когда до
них дойдут лопата и лоток старателя. Как бы там ни было, это была ее
стезя, ее роль, ее дхарма — атаковать, и Учителя явно одобряли ее.
Поэтому Елена Блаватская, обитая теперь в самом сердце «вражеского
лагеря», не ввязывалась в кулачные потасовки по пустякам и не
разменивалась на них. Она вела наступление на самые укрепленные
цитадели хорошего общества, к примеру на стены официальной резиденции
главы англиканской церкви. Ее Шесть тысяч слов к архиепископу
Кентерберийскому вряд ли взволнуют кого-то сегодня, когда столь многие
журналы трубными голосами возвестили смерть того Бога, которому
поклонялись в викторианские времена. Но тогда они потрясли великое
множество людей.
Она атаковала ту теологию и догму церкви, которая принадлежала средним
векам, а не времени расцвета разума и науки. Елена приводила мысль
философа Герберта Спенсера:
«Проклятие всех тех людей, кто не воспользовался предложенным им
способом получить то прощение, о котором они в большинстве своем
никогда не слышали, и осуществить примирение, принеся в жертву
совершенно невинного Сына, дабы удовлетворить вымышленную
необходимость подобающей жертвы,- проклятие это состоит в тех способах
действия, которые принадлежат земным владыкам, и способы эти
непременно вызовут ярко выраженную ненависть и отвращение».
Христианские церкви, говорила она, определенно не распространяют слова
Иисуса Христа, который учил «любить врагов своих».
«…Мир стал одним огромным полем битвы, на которое «достопочтенные»
опускаются, подобно стервятникам, клевать глаза и сердца павших…
религия не перевесит и птичье перышко сегодня, когда на другой чаше
весов лежат мирские выгоды и эгоистические удовольствия.
Отнюдь не удивительно,- отмечала она,- что психическая наука
опустошает церковные скамьи, если все, что могут предложить
проповедники,- это догмы, навязанные некогда пытками на дыбе и
сожжениями на кострах, но не затронутые логикой девятнадцатого века.
«Тайны Царствия Небесного», тайная доктрина Иисуса, данная одному из
его апостолов, могли утолить присущую человеческому разуму жажду
возрождения, но были подавлены, выброшены вон, утрачены. Без них
церковь стала внутренне пустой, бесплодной прислужницей материалистов.
Современная теософия,- говорила она,- должна сызнова учить той тайной
доктрине, которая полностью или наполовину скрыта в самом сердце всех
религий, включая христианство. Теософия была не провозвестницей
Антихриста, не слугой одного только Зла, но практической помощницей,
возможно, спасительницей христианства. …Ее единственным стремлением
было стремление сделать ту работу, которую Иисус, подобно Будде и
другим «Сынам Господним», приходившим до него, повелел взять на себя
всем своим последователям».
Лишь очень и очень немногие служители церкви сумели понять ее письмо и
предостережение. В большинстве своем они попросту считали Теософское
общество «выводком Сатаны». Поэтому служители церкви обычно блистали
своим отсутствием среди множества тех, кто искал свой путь в дом на
Лэнсдаун-роуд, 17, хотя здесь бывал один капитан Армии Спасения и один
священник греческой православной церкви.
Здесь собиралось пестрое, смешанное и интересное общество: искатели
курьезов и серьезные исследователи, люди с причудами и знаменитости.
Среди знаменитостей были видный английский ученый сэр Уильям Крукс,
член Королевского общества — он сам был членом Теософского общества,
оккультистом и исследователем психики; Дж. Дж. Романс; У. Т. Стид,
издатель «Пэлл-Мэлл газетт» и, вероятно, самый известный английский
журналист; лорд Кроуфорд, граф Кроуфорд и Балкаррес, член Королевского
общества, ревностный исследователь оккультизма и космогонии, ученик
Бульвер-Литтона. Красота и талант сочетались в княгине Елене фон
Раковиц, «живой тициановской картине с несказанным очарованием, как в
те времена, когда забытая ныне дуэль Лассаля потрясла Европу, а Джордж
Мередит писал близ нее свои «Трагические комедии»,- вспоминал
американский художник Эдмунд Рассел, который сам принадлежал к
обществу Лэнсдаун-роуд.
Рассел писал исследование об Упанишадах и думал, что Е. П. Б.
полностью знала все 108 главных Упанишад. «Чувствовалось, что он не
понимает того, о чем говорит. Это вряд ли могло быть сказано на
жаргоне самых видных вождей спиритуализма».
Она говорила также о многих других оккультных вопросах, которые
рассматривала в Тайной доктрине. Среди них был вопрос о том племени
людей, которые жили до Адама,- о племени андрогинов.
«История Адама есть история разделения полов»,- постоянно поясняла
Елена.
Рассел, который любил поддразнивать ее, однажды сказал: «Да, сударыня,
я понимаю все это, но уверен в том, что, когда людей разрезали надвое,
нож иногда соскальзывал. Вы вся — женщина, но в вас больше от мужчины,
чем следовало бы вам.
Где-то бродит бедное маленькое создание, мужчина лишь наполовину,
подпорченный обрезок Елены Блаватской».
Госпожа Блаватская рассмеялась. Юмор всегда сопровождал у нее
обсуждение самых серьезных вопросов. Но в отношении ее самой были
тайны и очевидные противоречия; они ставили некоторых в тупик, и
— Почему вы, от природы ясновидящая, читающая в умах и сердцах людей,
не в силах даже отличить своих друзей от врагов, например Куломбов?
Она не разгневалась, но была опечалена. «Янтарные глаза подернулись
бирюзой».
— Ах, друг мой, личность не прозрачна. Неприятная аура может
подтолкнуть меня к ложным представлениям и ошибкам; но есть
божественная искра, которую я вижу всегда. Кто я такая, чтобы отказать
кому-то в возможности воспользоваться той истиной, которой я учу, и
вступить на Путь? Не суть важно, что я лично рискую навлечь на себя
плохие последствия — обман, ненависть, месть. Владыка Будда повелел
нам не отказывать в пище даже голодной змее и презирать все опасения и
страхи, что она может извернуться и поразить руку, которая кормит ее.
Ободренный этим сочувственным ответом, кто-то другой сказал:
— Сударыня, вы проповедуете укрощение нрава, а сами и прежде, и
теперь, бывает, взрываетесь.
— Да,- согласилась она. — Это моя потеря и ваш выигрыш. Если бы не мой
нрав, к этому времени я должна была стать Посвященной и не была бы
среди вас.
В дверь постучали. «Войдите»,-сказала она голосом, который «потряс
дверное полотно, как удары Кэти Фоке».
Вновь пришедший был журналист — острый, продувной, но поверхностного и
мелкого ума. Он начал задавать вопросы с явной целью заманить ее в
западню. Она сразу же разгадала это и обошлась с ним на сократовский
лад. Напустив на себя глупый вид, она в свой черед задавала ему вопрос
за вопросом, заставила раскрыть все его уловки и обнаружить слабость
всех его доводов. Затем она вновь шаг за шагом обрела почву под ногами
и полностью подчинила себе собеседника. Ее глаза сияли победой; она от
всей души рассмеялась и пожала ему руку: «Вы отличный парень,
приходите еще. Приходите часто!»
Около полуночи общество разошлось. Эдмунд Рассел ушел вместе с поэтом
Йетсом. Он спросил:
— Вам не приходилось слышать, как Елена играет на пианино? Ее друзья
нью-йоркских времен рассказывали, что она была тогда чудесной
музыкантшей. Она играла с порывами дикой импровизации, как никто
другой в мире.
— Меня это не удивляет,- ответил Иетс. — Она сама называет себя
русской дикаркой. Для меня она вся — знак вопроса, но знак во всех
отношениях чудесный. Тем не менее когда она умрет, парень, который
открывает двери, будет думать, что он может занять ее место.
Иетс был одним из «эзотеристов» Е. П. Б. По словам Рассела, его очень
интересовала магия. Вслед за поэзией, говорил он, магия была самым
важным делом его жизни. В письме Джону 0’Лири он писал: «Не будь магия
моим постоянным занятием, я не написал бы ни слова моей книги о
Блейке, а «Графиня Катлин» не была бы даже задумана. Мистическая жизнь
есть средоточие всего, о чем я думаю, что делаю и пишу… Я всегда
считал себя голосом того, что, по моим верованиям, должно быть великим
возрождением,- того восстания духа против интеллекта, которое
начинается ныне в мире».
Е. П. Б. явно оказывала сильное влияние на его мышление и на его
работу.
В жизни Е. П. Б. было одно правило, которое в ньюйоркские времена
узнали на себе Олкотт и Джадж. Правило состояло в том, что она
испытывала близких ей людей и выявляла ценность своих учеников суровым
и грубым обращением.
Теперь трудное испытание проходили двое молодых Кейтли. Мера их
понимания оккультного состояла в том, что, хотя временами их нервы
были напряжены до предела явно несправедливыми упреками, которые так и
сыпались с ее хлесткого языка, они воспринимали это как обучение и
испытание стойкости. Они были, как Олкотт до них, польщены этим. По
крайней мере, на это указывают их «Воспоминания», написанные немало
времени спустя.
Но Бертрам приводит один случай, когда он не выдержал перенапряжения и
потерял власть над собой. Е. П. Б. послала за ним еще до завтрака и
сразу же начала безжалостно распекать, бранить и осыпать его упреками,
болезненно задевая все его самые слабые и чувствительные места.
Бертрам не сыграл ни малейшей роли в том деле, которое так разгневало
ее. Он вообще знать не знал о нем.
Но он не мог вставить ни словечка. Он чувствовал, что с ним обошлись
несправедливо, а жалость к самому себе становилась все больше и
больше, напоминая пузырь, готовый лопнуть. Он был в значительной
степени переутомлен и возбужден тяжелой работой и некоторыми
затруднительными обстоятельствами личного свойства. Теперь он ощутил,
что самообладание его покинуло, а глаза вспыхнули.
Госпожа Блаватская, которая только что казалась вне себя от гнева,
остановилась на полуслове. Она стала молчаливой и абсолютно спокойной.
От нее не исходил ни один флюид гнева. Это выглядело так, будто она
только что поставила большой спектакль, но сама не испытывала никаких
эмоций. Ее глаза холодно оглядели его с головы до ног, и она сказала:
«И вы хотите быть оккультистом!» Он пишет: «Тогда я увидел, понял и
ушел прочь с глубоким чувством стыда: ученик не усвоил урока». Но она
ничего не припоминала своим ученикам. «Все это тотчас же было стерто и
полностью забыто, коль скоро оно ушло в прошлое».
Когда последние дни 1887 года исподволь перетекали в 1888-й, на
восточном горизонте все выше и выше поднимались опасные грозовые
облака. Во-первых, против нее выступил Т. Субба Роу. Он напечатал в
Теософе несколько враждебных ей статей и вопреки своим прежним
обещаниям отказался помогать ей в работе над Тайной доктриной, хотя
ранее хвалил этот труд. Сперва она ничего не могла понять. Она любила
молодого индуса, восхищалась им и доверяла ему. Его враждебность
глубоко задевала ее.
Во-вторых, там был ее старый сподвижник, Олкотт. Она опять-таки любила
его и
