Лели, такая жизнь была
совсем не скучной. Она смотрела из окна на солдатские учения под звуки
труб и барабанов, на большие пушки, колеса которых громыхали на полном
ходу, когда отец ее очертя голову галопом скакал на прекрасном коне,
выкрикивая приказы и воодушевляя солдат жестами.
Леля стала баловнем суровых солдат и научилась у них называть вещи
своими именами, когда не могла придумать что-нибудь посильнее.
Склонность к крепкому солдатскому словцу осталась у нее до конца
жизни.
Но в частых поездках к деду и бабушке девочка училась совершенно
иному. Для крепостных она была персоной исключительной, рожденной в
день, который давал ей власть над незримыми существами, прежде всего —
над домовыми и русалками, или нимфами, обитающими вдоль речного
берега.
Домовой был своего рода незримым смотрителем, который пекся о делах
дома и хозяйства, охранял его от зловредных ведьм и сглаживал течение
жизни за исключением одного дня в году. 30 марта невесть по какой
причине он становился озорным проказливым бесом. Для сбережения дома,
хозяйства, чад и домочадцев его необходимо было умилостивить. Именно
здесь, полагали, давала себя знать безмерная значимость Лели. В день,
когда надлежало исполнять обряд умилостивления, крепостные обносили ее
вокруг дома, конюшен и хлевов. Она кропила их со своей маленькой ручки
святой водой, а слуги повторяли те мистические присловья и заклинания,
которые тысячелетиями были в ходу у крестьян.
В такой обстановке ребенок естественно обретал не только острый
интерес к народным преданиям о незримых существах, многие из которых
казались ей воочию зримыми, но и ощущение своей власти над ними.
Семейные записи рассказывают о случае, поясняющем это ощущение.
Однажды Леля с нянюшкой выехали на прогулку к поросшей камышами реке.
Ее коляской правил мальчик лет четырнадцати. Какое-то мелкое ослушание
навлекло на него недовольство маленькой Елены. «Я отдам тебя русалке,
пусть защекочет до смерти,- закричала она. — Вон она спускается с
дерева… подходит… смотри, смотри!» — указывала она вперед и вверх.
Перепуганный мальчик бросил вожжи и скрылся на песчаном берегу. Старая
нянюшка, ворча о том, как она накажет мальчишку дома, на обратном пути
сама правила коляской. Но мальчик домой не вернулся; неделю спустя
рыбаки, промышляя на этой реке, нашли в сетях его мертвое тело.
Утонул случайно, решила полиция, и дело вполне могло обстоять именно
так. Но домашняя прислуга и крестьяне окрестных деревень рассудили
совсем по-другому. Леля, говорили они, лишила мальчика своего
покровительства, и потому русалка тотчас же подстерегла его. Сама
Елена веско подтверждала обвинение; да, соглашалась она, именно она и
никто иной отдала непокорного крепостного своим верным
слугам-русалкам. Семья была повержена в ужас и слухами, и тем, что
девочка охотно соглашалась с ними.
При всем том Елена, вопреки присущей Долгоруковым властности, была
действительно сердечным, добрым и внимательным ребенком. Она мгновенно
приходила в ярость, но еще быстрее прощала, забывала и никогда не
таила в душе злобу или раздражение.
Однако аристократичных родителей беспокоило ее сильное влечение к
детям из низших классов общества. «Она всегда предпочитала играть с
детьми прислуги, а не с равными себе, и нужно было постоянно быть
начеку, чтобы она не убежала из дому водить дружбу с оборванными
уличными мальчишками»,- писала одна из ее тетушек.
Еще сильнее беспокоили семейство утверждения Елены, будто у нее есть
незримая команда приятелей по детским играм, с которыми она проводит
много времени. Казалось, они были для нее не менее реальны, чем
существа из плоти и крови, и ей сильно досаждало, что в их
существование никто не верит. С учетом одного более позднего события
из ее жизни интересно, что самым любимым среди всех ее «невидимых»
приятелей был маленький горбатый мальчик. Именно с ним она болтала,
смеялась, пускалась в приключения, а он увлекал ее в бесконечные
проказы и озорство.
В 1835 году, когда Елене было около четырех лет, родилась ее младшая
сестра Вера. А следующий год принес перемену к лучшему. Петра фон Хана
перевели по службе в Санкт-Петербург, и он взял с собой жену и детей.
Здесь, в красочной и волнующей жизни столичного города, романистка
наслаждалась театрами, выставками картин, новыми книгами и беседами со
многими русскими писателями, среди которых был Александр Пушкин. Все
это вновь воспламенило дух, приглушенный было скучной жизнью в
провинции, и она решила впредь уделять все свое время писательству.
Выполняя это решение, Елена Андреевна на время рассталась с мужем,
которому вновь приказано было служить в каком-то гарнизоне на Украине.
Вместо отъезда с ним она уехала со своими родителями в Астрахань,
романтический полувосточный город на острове, там, где могучая Волга
впадает в Каспийское море. Отец ее был назначен в этот город на
должность попечителя, или главного куратора калмыцкого населения.
Здесь, пока няньки и мамки заботились о двух ее маленьких дочерях, а
ветры с моря гоняли по астраханским улицам песок, Елена Андреевна
писала,- писала с тихой полуночи до начала шумных вечерних базаров.
Свои произведения она подписывала литературным псевдонимом Зинаида
Р-ва.
В своем романе «Идеал» она говорит: «Женщина, самой природой
поставленная выше толпы, попадает в положение воистину отчаянное.
Стоглавое чудище общественного мнения объявляет ее безнравственной,
забрасывает грязью ее самые благородные чувства, ее чистейшие
помыслы… Общество отвергает ее, как отвергает преступника…»
Ее слова, без сомнения рожденные горьким личным опытом, были
удивительно пророческими в отношении той житейской доли, которая
выпадет ее дочери Елене Петровне.
Следующие несколько лет жизни писательницы прошли в постоянных
переездах; она останавливалась то в доме своих родителей, то в
гарнизонах, где служил ее муж, то у источников минеральных вод, где
она надеялась поправить здоровье, которое становилось все хуже и хуже.
Елена Андреевна подыскала своим дочерям двух гувернанток, одна из
которых, мисс А. С. Джефферс, была родом из Йоркшира и говорила с
провинциальным акцентом. Юную Елену учили французскому и английскому
языкам, музыке и танцам.
Тем временем ее больная, несчастная мать, преодолевая все препятствия,
продолжала занятия литературой. Вера вспоминает: «…Мне помнится…
моя мать тяжко страдала, но долгими часами писала за перегородкой,
покрытой зеленой тканью. Маленький укромный уголок позади этой зеленой
изгороди называли ее рабочей комнатой, и никогда ни моя старшая сестра
Леля, ни я сама не смели хоть пальцем тронуть что-нибудь в этой
комнате, отделенной от нашей только занавеской. Тогда мы никак не
могли понять, чем наша мама может долгими часами заниматься в том
убежище, где она проводила целые дни. Мы знали только, что она писала
за своим столом, но даже не предполагали, что она трудилась там,
зарабатывая деньги на оплату наших учителей и гувернанток».
Когда Елене Петровне исполнилось восемь лет, ее дед по матери, А. М.
Фадеев, был назначен саратовским губернатором и обосновался в
соименном губернии городе на берегах Волги. Вскоре ее
мать-писательница согласилась приехать туда в надежде вылечить болезнь
легких. Для двух маленьких девочек поездка по незнакомым местам к
дедушке и бабушке была заманчивым приключением. Вера, которой было
тогда всего-навсего пять лет от роду, припоминает некоторые
впечатления: «Ночь. Нашу крытую повозку мягко покачивало с боку на
бок. Утомленные долгой ездой и попытками увидеть город, который так и
не показался, мы почти спали. Нас с сестрой убаюкивали мягкое движение
по снегу, посвистывание ветра и монотонные возгласы кучера,
погонявшего лошадей. Не спала только мама. Она держала меня на коленях
и одной рукой прижимала мою голову к себе, стараясь уберечь меня от
тряски повозки по неровной дороге… Внезапно меня разбудил сильный
толчок на ухабе, а яркий луч света, направленный в лицо, ослепил
меня… Наша повозка въехала в большие каменные ворота и остановилась
перед великолепно освещенным крыльцом».
Затем она вспоминает о том, как высокая величавая барыня — ее бабушка,
княжна — заключила ее в объятия, а высокий худощавый старик в сером
сюртуке, ее дед, несколько раз поцеловал ее; как в жилых покоях она
смотрела на развешанные по стенам портреты предков и пила горячий чай.
Несколько месяцев спустя, в 1840 году, здесь, в Саратове, родился ее
брат Леонид.
Но медицина в Саратове, где жили тогда всего-то тридцать тысяч
человек, ничем не могла помочь болезненной молодой матери, и через
некоторое время она возвратилась к мужу на Украину. Смерть ее
подступала все ближе и ближе.
Ранней весной 1842 года она отправилась в Одессу лечиться минеральными
водами. С ней было трое детей, две гувернантки и личный врач, который
теперь неотлучно находился рядом. Одесса как черноморский порт,
обслуживающий земледельческие степные районы, увеличивалась тогда с
каждым днем. От саратовских бабушки и дедушки ее отделял долгий и
мучительный путь. Но несмотря на то, что повозки были тогда неудобные,
а дороги _ плохие, русская знать часто преодолевала в своих поездках
немыслимые расстояния, особенно в тех случаях, когда на карту были
поставлены семейные дела.
Именно такая важная семейная причина влекла теперь, в мае 1842 года,
саратовского губернатора и его супругу в Одессу. Бесконечную с виду
степь еще окутывал зеленый покров буйных трав и молодой пшеницы, когда
чета Фадеевых, которым было по пятьдесят три года, совершала трудный
путь из Саратова с намерением повидать свою дочь в Одессе.
Елене Андреевне фон Хан, создательнице девяти романов, было всего лишь
двадцать восемь лет, но она умирала. Ее черные выразительные глаза на
бледном лице казались необыкновенно большими, и было ясно, что
страшная болезнь, туберкулез, уже неизлечима. Оставалось только
молиться, всеми силами скрывая печаль о своих маленьких детях (Леониду
было всего два года), и ждать кончины.
Смерть настигла ее в середине лета 1842 года, и вскоре
одиннадцатилетняя Елена, Вера, которой было семь лет, и маленький
Леонид отправились с дедушкой и бабушкой в долгий путь по безлесым,
бурым просторам осенних степей обратно в Саратов. Здесь для Елены
должна была начаться новая жизнь. После бесконечных поездок с
несчастной, всегда поглощенной своими мыслями матерью и легкомысленным
отцом, который вечно был в отлучках со своим полком, ей пришлось
подчиниться строгим порядкам и испытать на себе влияние личности одной
из самых выдающихся женщин того времени.
Глава 2
Ум леди Эстер Люси Стенхоуп восхищал ее дядюшку мистера Питта, а. ее
красоту превозносил мистер Браммель. Она выполняла в Сирии тайные
поручения английского правительства, повидала большую часть мира и
встречала множество самых интересных людей. Она часто разъезжала в
мужском одеянии, но иногда, на Востоке, в одеянии роскошном — вышитых
золотом шароварах, атласном жилете, золотом бурнусе, с саблей.
Она писала о людях, которые произвели на нее самое сильное
впечатление. В своей книге о России эта надменная, вечно дымящая
курительной трубкой английская аристократка говорила: «В этой
варварской стране я встретила выдающегося ученого, женщину, которая
могла бы стяжать европейскую славу, но осталась совершенно безвестной
из-за несчастья родиться на берегах Волги, где нет никого, кто бы мог
распознать и по достоинству оценить ее значение в науке».
Елена Павловна Фадеева, урожденная княжна Долгорукова, владела пятью
языками, штудировала естественные науки, особенно геологию и ботанику,
составила личный музей природных редкостей и писала книги о своих
изысканиях в области естественных наук, археологии и нумизматики.
Вопреки сказанному леди Стенхоуп, она отнюдь не была неизвестна
виднейшим ученым того времени и состояла в переписке с ними. Г-н
Игнас-Хавьер Омер-деГелль, геолог и путешественник, письменно
признавал ее научные достижения, много способствовавшие его
собственным исследованиям. Президент Лондонского географического
общества, сэр Роберт Мэрчисон, посетил ее жилище, затерянное в далеких
украинских степях, и, говорят, назвал в ее честь одну ископаемую
раковину. Правда, не сообщают, сочла ли она это комплиментом.
Эта замечательная княжна Долгорукова, отмеченная благородством ума,
внешности и манер, оказала решающее влияние на жизнь своей внучки
Елены Петровны фон Хан.
Дом, в котором они жили в Саратове, по-своему сильно воздействовал на
ум ребенка.
