Его описывали как «огромный, похожий на замок барский
особняк, где стены длинных величественных залов были увешаны
фамильными портретами Долгоруковых и Фадеевых». Под особняком были
мрачные подземные ходы и пещеры, в которых, по слухам, обитали
призраки крепостных, запоротых насмерть прежним властным и жестоким
управляющим.
Эти подземные коридоры с неотразимой силой влекли к себе маленькую
Елену. Девочка часто засыпала в них, и после бесплодных поисков в
других местах отряд перепуганных слуг, собравшись с духом, искал ее в
населенных призраками пещерах. Они могли быть уверены, что найдут
Елену занятой разговором с кемто невидимым для всех, кроме нее самой.
Она частенько проводила здесь время своих прогулок, предаваясь
одиноким мечтаниям или играя со своими незримыми приятелями, в том
числе — с маленьким горбатым мальчиком.
С самого раннего детства Елена жила в двух мирах. Одним был
мистический мир, недоступный всем, кто окружал ее, даже мудрой старой
бабушке. Но для нее самой он был живым и действительным, заключавшим в
себе множество страшных тайн. Другим был мир сорванца, девочки с
мальчишескими ухватками, мир безмерных удовольствий, куда ей надлежало
пробить себе путь любой ценой. Именно в этом мужском мире она училась
у солдат своего отца клясться, божиться и очертя голову скакать на
первом попавшемся казачьем коне — неоседланном или в мужском седле. Но
даже в самых ее бесшабашных выходках временами проглядывал иной мир.
Однажды, к примеру, когда она сломя голову мчалась галопом по степи,
конь перестал повиноваться ей. Он понес и неожиданным поворотом в
сторону выбил наездницу из седла. Нога ее застряла в стремени, и она
повисла, почти касаясь головой и плечами земли, а конь во весь опор
мчался к дому. В таких обстоятельствах многие всадники были бы тяжко
покалечены или убиты, и казалось почти чудом то, что
четырнадцатилетняя девочка уцелела. «Я отчетливо ощутила себя,-
рассказывала она,- в объятиях странной силы, которая поддерживала меня
вопреки земному тяготению». Елена была совершенно цела и невредима,
когда коня наконец остановили.
Два ее мира прекрасно сочетались, когда она занимала своих младших, а
иногда и старших друзей яркими, часто страшными рассказами, сотканными
вокруг бабушкиных ископаемых раковин, чучел животных, черепов и
скелетов.
«Она привыкла грезить вслух,- вспоминала ее сестра Вера,- и
рассказывала нам о своих видениях, несомненно ярких, живых и для нее
самой не менее реальных, чем сама жизнь. Как прекрасно она описывала
таинственную жизнь этих существ!.. Как пылко изображала она их былые
схватки и сражения, уверяя нас, что видела все сама, своими глазами!»
Иногда она рассказывала свои истории, лежа на земле, под открытым
небом; тогда она водила пальцем по песку, набрасывая фантастические
очертания давно умерших чудовищ, чьи разрозненные останки покоились
глубоко в песках вокруг нее. Она описывала их внешний вид и местность,
где они обитали, с такой поразительной ясностью, что ее слушатели
переносились в дикий доисторический мир, а дети вздрагивали от страха.
Елена обладает великолепным воображением, говорили взрослые; но здесь,
вероятно, было нечто большее, чем воображение,- тот врожденный дар
психометрического ясновидения, который открывал ей двери
незапамятного, давно умершего прошлого.
В повседневном, обыденном мире Елена не выносила никаких ограничений.
Она держалась так, будто долгоруковской крови в ее жилах было
невыносимо тяжело повиноваться приказам, кроме тех случаев, когда она
испытывала глубокое уважение к приказывающему ей. Такое почтение не
имело ничего общего ни с должностью, ни с властью. По всей видимости,
она должна была признавать врожденную мудрость своей бабушки и
покоряться воле старой дамы, но покорялась не всегда, особенно в тех
случаях, когда ее донимало острое любопытство.
В старом доме высоко на стене висела картина, укрытая занавесом. Елене
захотелось узнать, что же скрывается за тканью. «Портрет одного из
твоих предков»,- говорили ей. «Тогда почему он спрятан и можно ли
увидеть его?» — «Нет, нельзя*.
Маленькая барышня Хан решила, что здесь должно быть нечто в самом деле
интересное. Она выждала удобный случай обнаружить это сама. Однажды,
когда ей показалось, что путь свободен и препятствий нет она
придвинула к стене стол, поставила на него второй стол, поменьше, а на
самый верх водрузила кресло. Затем влезла на шаткие подмостки и
поняла, что теперь сможет добраться до занавеса, скрывающего тайну.
Опершись для равновесия одной рукой о пыльную стену, она потянула
занавес в сторону.
Воздействие увиденного было воистину поразительным. Она сделала
непроизвольное движение назад и нарушила свое зыбкое равновесие. От
страха упасть или от самого падения девочка, видимо, потеряла
сознание. Потом она поняла, что лежит на полу, совершенно целая и
невредимая. Еще удивительнее было то, что столы и кресло, которыми она
воспользовалась, были аккуратно расставлены по своим обычным местам, а
портрет вновь скрыт занавесом.
«Не привиделось ли мне все это?» — удивилась Елена. Нет, не
привиделось: высоко на стене, где висел портрет, остался отпечаток ее
маленькой ладошки.
Чьи же сильные руки подхватили и спасли ее? Разумеется, не руки
кого-то из взрослых, иначе возникла бы страшная суета. Должно быть,
думала она, это рослый темный мужчина, который иногда посещал ее
видения. Вероятно, именно его руки помогли ей, когда понес конь. Она
чувствовала, что так оно и было. Конечно же он должен быть ее
ангелом-хранителем, ее незримым защитником.
Человеку же из плоти и крови, вызывающему ее острый интерес в поисках
ответов на множество загадочных вопросов о жизни, «мудрому старцу»,
было около ста лет. Он жил в лесистой лощине на берегу Волги. Людская
молва считала его настоящим колдуном, но колдуном в общем великодушным
и добрым. Он исцелял приходящих к нему добрых людей и карал грешников,
насылая на них болезни. К тому же, как говорили, он видел будущее.
Конечно же, колдун умел обращаться с пчелами, лесными птицами и
зверями. Елена могла застать его ходящим среди ульев, с головы до ног
облепленного роями жужжащих пчел. Иногда он разговаривал с ними на
странном языке, который пчелы, казалось, понимали. Они никогда не
жалили старика.
Елена проводила много времени в его лачуге, внимательно слушая
пояснения о том, как надо понимать язык пчел и диких животных,
рассказы о мистических свойствах растений. Она расспрашивала старика
обо всем на свете, выказывая страстное желание учиться.
Однако гувернантки находили, что Елена отнюдь не исполнена рвения к
классическому образованию, хотя у нее был дар к музыке и языкам. Те
редкие книги, которые она читала с жадностью и интересом, казались
неподобающими девице, которую готовили к достойному замужеству и
видному положению в высшем свете. Какой смысл могли иметь магия,
алхимия и тому подобное для барышни благородного происхождения?
К счастью, в подвалах и на чердаках старого особняка были укромные
местечки, а на берегу Волги — густые деревья. Там она могла скрываться
от своих наставников и часами читать книги, наполненные необыкновенным
знанием. Такие книги можно было найти, если знать, где искать, в
большой библиотеке ее деда.
Многие годы спустя она писала об этом князю Дондукову-Корсакову,
бывшему тогда градоначальником Одессы: «Мой прадед по матери, князь
Павел Васильевич Долгоруков, имел странную библиотеку; его собрание
книг включало сотни томов по алхимии, магии и другим оккультным
наукам. Я читала их с глубочайшим интересом еще до того, как мне
сравнялось пятнадцать лет. В моей голове нашла приют вся черная магия,
вся чертовщина средних веков, и вскоре ни Парацельс, ни Кнутхарт, ни
Г. Агриппа ничему уже не могли научить меня».
Годы шли. В 1845 году на месяц приехал ее отец, теперь полковник
сорока семи лет, с бликами седины на висках и двумя-тремя морщинами на
красивом лице. Позже Елена провела несколько месяцев недалеко от
Уральских гор, на границе монгольских земель в обществе дяди.
В следующем году ее дед получил назначение на должность директора
департамента государственных имуществ в Закавказье и отбыл с женой к
новому месту жительства на южной оконечности Кавказских гор — в
Тифлис. Дети семейства Хан не уехали вместе с ними. Вместо отъезда на
юг они сопровождали свою тетку, сестру матери, Екатерину, которая была
теперь замужем за Ю. Ф. Витте, на отдых в сельскую усадьбу на дальнем
берегу Волги. В маленьком обществе были обе неизбежные гувернантки, но
двоюродный брат Сергей Витте, будущий премьер-министр России, пока еще
не родился.
В начале мая 1847 года дети с тетей Екатериной и гувернанткой
пустились в долгий путь до Тифлиса. От Саратова они плыли вниз по
Волге до расположенной в ее устье Астрахани, а оттуда — на другом
корабле по Каспийскому морю до Баку. Сойдя на берег в этом порту, они
отправились в запряженной лошадьми повозке вверх по долине реки Куры и
через горные перевалы в Тифлис.
Дедушка и бабушка вместе с девятнадцатилетней тетей Надей проехали
часть пути навстречу путешественникам, а потом все с удовольствием
отдыхали в нескольких приятных местах по дороге домой. Без малого два
месяца спустя после отъезда семейство наконец-то добралось до Тифлиса.
Здесь дедушка и бабушка Елены жили во дворце Чавчавадзе; в прошлом он
принадлежал князю Александру Герсевановичу Чавчавадзе, известному
грузинскому поэту, чья старшая дочь Нина была замужем за великим
русским писателем Грибоедовым.
Но дом этот не принес счастья подрастающей Елене. Ей причиняло муки
то, что она считала тиранством сварливых и слишком уж щепетильных
гувернанток, а также установленная бабушкой строгая дисциплина. Она
находилась в постоянном состоянии мятежа против налагаемых ими
ограничений. Такие ограничения были по большей части сопряжены с теми
принятыми в хорошем обществе условностями, которые она от всей души
считала бессмысленными и дурацкими. Временами она охлаждала свое
пылкое негодование и чувство обиды посредством бешеной скачки на самом
горячем коне, какого только можно было найти в конюшне. Иногда надолго
погружалась в какую-нибудь старинную книгу о путешествиях, алхимии,
магии или других видах специального оккультного знания.
Одним из многих посетителей, приезжавших с визитами в тифлисский дом
Фадеевых, был Никифор Васильевич Блаватский. Господин Блаватский лысел
и казался Елене очень старым; она прозвала его «Облезлым Вороном».
Однако в действительности ему было всего-то сорок лет. Господин
Блаватский более или менее привлекал ее в двух отношениях. Он хорошо
знал Закавказье, где прослужил несколько лет, занимая различные
должности в гражданском управлении. Возвратившись после
непродолжительного пребывания в Персии, он был назначен
вице-губернатором вновь учрежденной Ереванской губернии, расположенной
далеко к югу в горах Армении. Из-за отсутствия военного губернатора
он, по сути дела, единолично управлял губернией.
Еще одно очко в свою пользу Блаватский заработал тем, что в отличие от
знакомых Елене молодых мужчин никогда не высмеивал ее глубокий интерес
к оккультизму. Более того, он рассказывал ей Интереснейшие истории об
армянских колдуньях и чародейках, о тайных науках персов и курдов и
даже говорил, что сам располагает собранием редких оккультных книг.
Да, Никифор Васильевич Блаватский, если и выглядел иногда глуповатым,
все равно составлял общество более приятное, чем ее молодые
родственники,- те не думали ни о чем, кроме выпивки, охоты и секса —
трех занятий, вызывавших у Елены безграничный ужас и отвращение.
Но в другом мужчине, который часто бывал званым гостем семейства и вел
с Еленой долгие удивительные беседы, она увидела гораздо более
серьезного и глубокого исследователя оккультного знания. Это был князь
Голицын, родственник наместника императора на Кавказе.
В обществе он прослыл «не то франкмасоном, не то колдуном, не то
ворожеей».
В один из зимних дней 1848/49 года Елена была помолвлена с Никифором
Васильевичем Блаватским. Исследователи с полной определенностью
установили время помолвки, но причина ее все еще остается тайной. Тем
не менее кажется, что следующие несколько месяцев девушку одолевали
сильные предчувствия дурного. Если верить слухам, она сбежала из дому
вслед за князем Голицыным, который чуть раньше оставил Тифлис.
