около 20 миллионов — в России, примерно 11 миллионов — в Западной и Юго-

Восточной Европе, от 5 до 8 миллионов — в Северной Америке и около 2

миллионов -в Латинской Америке.

Благодаря высокой рождаемости и обращению в мусульманство

представителей иных конфессий исламский мир в настоящее время является самым

быстрорастущим религиозным сообществом мира. В последние годы Ближний

Восток обогнал все остальные регионы по темпам роста населения, которые

составили в среднем 2,7% в год по сравнению с 1,6% в остальной части Азии и

1,7% в Латинской Америке. Сходное положение наблюдается в мусульманских

государствах, образующих пояс вдоль южных рубежей России; их население,

насчитывающее сейчас около 295 миллионов человек, к 2025 году, вероятно,

достигнет как минимум 450 миллионов. Существенную часть жителей

мусульманских государств уже составляет молодежь, и ее доля будет

увеличиваться. От того, насколько успешно эти молодые люди интегрируются в

экономическую систему и какими путями произойдет их социализация, в

значительной степени будут зависеть их политическая ориентация и поведение.

Почти каждое государство с преимущественно мусульманским населением,

независимо от того, провозглашает ли оно себя исламским или нет, сталкивается с

теми или иными формами религиозного вызова, которые часто сопровождаются

требованием ввести шариат (строгий исламский кодекс поведения). Даже такие

официально светские государства, как Египет, Алжир и Индонезия, не избежали

потрясений на почве религиозно окрашенного брожения в обществе. Чтобы

подавить движение «Братьев-мусульман» в Египте, потребовались годы борьбы, в

ходе которой казни главарей организации чередовались

74

с драматическими убийствами первых лиц государства, таких как президент

Анвар ас-Садат. В Алжире исламские активисты, чьи надежды на создание

исламской республики путем победы на выборах были сорваны правительст-

венным указом, развязали кровопролитную партизанскую войну против светского

военного режима. В Индонезии две крупные конкурирующие религиозные партии

располагают, по некоторым оценкам, поддержкой 70 миллионов верных

сторонников, многие из которых получили образование в школах с религиозным

уклоном (что часто подразумевает обучение на арабском языке), открытых этими

партиями по всей стране.

Вследствие хрупкости светских политических институтов, слабости

гражданского общества и удушения творческой мысли значительная часть

исламского мира переживает заметный социальный застой6. Отчасти это

положение является наследием недавней деколонизации, которая не

оставилаТТосле себя жизнеспособных конституционных структур; отчасти —

результатом постоянных трудностей, вызываемых необходимостью соотносить

политику с религией в условиях, когда политическое сознание масс находится под

сильным религиозным воздействием. Отчасти это также продукт возрастающих, но

не находящих удовлетворения социально-экономических запросов и в какой-то

мере — конечное последствие конкретных региональных или даже глобальных

политических конфликтов. Однако степень тяжести этой проблемы в отдельных

странах неодинакова, и, следовательно, любые поспешные суждения обобщающего

или детерминистского характера о политическом будущем всего исламского мира

необоснованны.

К тому же, даже если главным катализатором политического брожения

является, судя по всему, религия, такие нерелигиозные факторы, как коррупция и

неравенство в распределении материальных благ, также вносят немалую лепту в

сохранение политической нестабильности. Несколько мусульманских стран

страдают от крайней нищеты. В Афганистане ВНП не достигает и 200 долларов на

душу населения, в Пакистане — колеблется вокруг 500 долларов, в то время как в

близлежащем Кувейте этот

75

показатель превышает 20 тыс. долларов. Разрыв в уровне жизни еще более

разителен внутри обществ, а в некоторых странах правящая элита без зазрения

совести предается пороку обогащения (и часто, скрывая это, купается в роскоши),

несмотря на социальную неустроенность подавляющего большинства населения.

Более того, бросающаяся в глаза практика сколачивания личных состояний

правителями ряда мусульманских государств — самые вопиющие примеры являют

Саудовская Аравия, Пакистан и Индонезия — привела к тому, что осуществление

функций политической власти стало полностью отождествляться с доступом к

богатству — поведение, не вполне соответствующее строгим исламским канонам.

Подобные впечатляющие случаи ненасытного стяжательства в сочетании с

повсеместной слабостью гражданского общества и действиями раздутых и неэф-

фективных бюрократических аппаратов, напоминающих социальных паразитов,

которые препятствуют динамичному развитию экономики и увековечивают

массовую нищету, неизбежно порождают широкое возмущение и усиливают

притягательность исламистского популизма. Строгое соблюдение законов

шариата, внушают проповедники народу, навсегда покончит с лицемерием элиты.

Коррупция, надо признать, является характерной чертой большинства

развивающихся стран, и особенно государств с так называемой «нефтяной

экономикой». В этом отношении Нигерия (которая в составленном «Трансперенси

Интернэшнл» Индексе восприятия коррупции за 2001 год заняла по честности

чиновничества 90-ю позицию среди 91 страны), Индонезия (88-е место) и Пакистан

(79-е место) попадают в одну категорию с такими немусульманскими странами,

как Россия (делит с Пакистаном 79-е место), Индия (71-е место) и некоторые

наркогосударства Латинской Америки.

В любом случае не приходится сомневаться, что большинству

мусульманских государств предстоит и в дальнейшем оставаться слабыми и

неэффективными, часто испытывать политические потрясения и с обидой смотреть

на Запад, но более всего их внимание будет поглощено внутренними проблемами

или распрями с соседями.

76

Положение дел в мусульманском мире будет служить источником угроз

международной безопасности, периодически порождать вспышки терроризма и

создавать атмосферу повсеместной напряженности. И поскольку слабости

сопутствуют социальные бедствия, яростный антиамериканизм будет здесь, скорее

всего, не только следствием враждебности на общей религиозной почве, но и в не

меньшей мере побочным продуктом либо недовольства в конкретных странах,

либо региональных конфликтов.

Наиболее очевидным примером такого политического недовольства является

возмущение, которое вызывает у арабов поддержка Израиля Соединенными

Штатами7. Негодование по этому поводу постепенно охватило и мусульман

неарабского происхождения в Иране и Пакистане. А в последнее время у афганцев

и мусульманских народов Центральной Азии возникли подозрения, что Америка

поощряет «попытки России ограничить распространение ислама среди своих новых

южных соседей. Все это способствует формированию у мусульман транс-

национального политического самосознания, отличающегося как откровенным, так

и подсознательным антиамериканизмом.

С точки зрения международной безопасности кардинальный вопрос, от

которого зависит будущее, состоит в том, какое политическое направление примет

охватившее «Обитель ислама» брожение. Является ли нынешняя волна

религиозного фундаментализма предвестницей будущего господства этой

философии? Или верх одержит радикализм под маской ислама? Действительно ли

мусульманские общества не способны ввиду своих религиозных традиций и

учений трансформироваться в демократические политические системы?

Существует ли фундаментальная несовместимость между исламом и современ-

ностью, притом что смысл этого понятия определяется главным образом

современным (оказавшимся привлекательным для всего мира) опытом Америки,

Европы и Дальнего Востока, в развитии которых религиозные начала играют все

меньшую роль? По мере рассмотрения этих вопросов сложность проблемы

становится все явственнее.

77

В течение двух последних десятилетий — с момента захвата теократией

власти в Иране — внимание Запада было в значительной мере приковано к

исламскому фундаментализму. В условиях, когда в террористической деятельности

светской Организации освобождения Палестины наметился спад, а к терроризму

начали все чаще обращаться либо поддерживаемые Ираном шиитские

организации, либо их суннитские двойники, получающие помощь от ваххабитов

(символом которых стала знаменитая фигура Усамы бен Ладена), в западных

средствах массовой информации сложилась традиция выделять именно

фундаментализм в качестве силы, получающей все более широкое

распространение и вес в исламском мире. Подспудное брожение даже в самых

стабильных мусульманских странах часто представлялось как предзнаменование

перехода власти в руки фундаменталистов.

Однако в действительности до оккупации Соединенными Штатами Ирака в

2003 году, в результате которой шиитские теократические устремления получили

мощный импульс, феномен фундаментализма находился, скорее, в стадии заката.

Даже в Иране громче зазвучал голос умеренных представителей теократического

режима, которые подвергли критике жесткий догматизм и «социальную цензуру»

имамов. Через 20 лет после фундаменталистской революции доминирующие

позиции в общественной дискуссии в этой стране все больше захватывают

политические и теологические реформаторы. Хотя общий контекст, в котором

разворачивается полемика о будущем Ирана, по-прежнему определяется свой-

ственным теократии соединением политики и теологии, идейное состязание

постепенно смещается в направлении сужения сферы религии и расширения рамок

свободного выбора. На протяжении 1999 и 2000 годов общественная жизнь Ирана

протекала под знаком громких публичных судебных процессов над несколькими

видными духовными лицами, которые, принимая деятельное участие в

политических спорах, открыто выступали за ограничение религиозного контроля

над политической жизнью, призывая, в частности, признать гражданское право

78

на критику теократии. Их взгляды пробудили широкое сочувствие в кругах

иранской интеллигенции.

Пока не ясно, какова будет дальнейшая эволюция Ирана, но дни

фундаменталистской теократии в этой стране сочтены. Она уже вступила в «фазу

термидора». А без Ирана фундаментализм в других обществах лишится оплота,

которую представлял для него этот государственный режим. Фундаменталистские

движения могут создавать серьезные осложнения (как в Пакистане) и вносить

вклад в обострение внутренних конфликтов (как в Судане), они могут быть

причастными к отдельным террористическим акциям за рубежом (как в

Индонезии) или становиться очагами сопротивления иностранной оккупации (как в

Ливане и затем в Ираке). Однако им недостает внутреннего потенциала и

исторической значимости, без которых этим движениям не удастся надолго

сохранить политическую привлекательность в глазах сотен миллионов молодых

мусульман, начинающих проявлять интерес к политике.

Исламский фундаментализм по своей сути реакционен — и в этом источник

как его кратковременной популярности, так и его долговременной слабости. Его

позиции наиболее сильны в самых изолированных и отсталых уголках

мусульманского мира, будь то районы разрушенного советскими войсками

Афганистана или цитадели ваххабизма в Саудовской Аравии. Однако молодое

поколение мусульман, как бы ни воодушевляли его горькие обиды на внешних

врагов или гнев против лицемерия собственных правителей, отнюдь не

безразлично к соблазнам телевидения и кино. Идея разрыва с современным миром

имеет шанс привлечь лишь фанатичное меньшинство. Подобный долгосрочный

выбор не пригоден для всех тех, кто вовсе не склонен отказываться от преиму-

ществ современной жизни. Большинство людей хотят перемен, но таких, которые

отвечали бы и их собственным чаяниям.

Правда, исламскому фундаментализму удается разжигать антизападную

ксенофобию, которая и составляет основной источник его политической

жизнеспособности. Но стоит отметить, что за пределами шиитского Ирана

79

и оккупированного Израилем Южного Ливана с их весьма специфическими

условиями только опустошенный советской интервенцией Афганистан и часть

Судана оказались в руках крайне реакционных и радикально антизападных

фундаменталистских сил. Если Соединенные Штаты не будут соблюдать

осторожность, то же может случиться и в некоторых районах Ирака. Попытки же

фундаменталистов взять власть в таких светских мусульманских государствах, как

Египет, Алжир и Индонезия, были в основном пресечены; да и более

консервативные режимы, якобы избравшие религиозно-исламский путь самоопре-

деления, например правительство Марокко или придерживающиеся более

догматичной традиционной ориентации власти Саудовской Аравии, оказались в

состоянии противостоять росту политического влияния религиозного

фундаментализма.

Более долгосрочный политический вызов, прежде всего в мусульманских

странах с преобладанием суннитского населения, может исходить от популистских

движений, которые исповедуют «исламизм»8 в качестве всеобъемлющей

политической идеологии, не преследуя цель установления теократии как таковой.

Возглавляемые обычно представителями светской интеллигенции, эти движения

отличаются наступательным популизмом с религиозным оттенком. Исламисты

нередко открыто критикуют религиозный фундаментализм, считая его

реакционным и в конечном итоге обреченным на поражение, они стремятся

предложить свой, основанный на мусульманских ценностях путь решения

современных социальных и политических дилемм, которые, по их мнению, почти

полностью игнорируются фундамен-талистами-теократами. Неудивительно, что

дело популистов, у которых интенсивность религиозных чувств дополняется

социально-политической доктриной, находит, похоже, больший отклик в

мятущихся душах молодого поколения.

Почти в каждой мусульманской стране имеется современная, нередко

получившая западное образование интеллигенция, в среде которой неустанно

обсуждается проблема соотношения между исламом, демократией

80

и современностью. Во многих случаях эти споры, изобилующие ссылками на

исламское учение, носят неразвитый и политически противоречивый характер.

Политическая риторика исламистов нередко имеет привкус давно вынашиваемой

обиды на Запад, которому ставится в вину его господство. Более ориентированные

на Запад круги мусульманской интеллигенции в большинстве своем с особой

подозрительностью относятся к таким понятиям, как «столкновение цивилизаций».

В их представлении подобные категории выдают присущее Европе, Америке и

Израилю ощущение собственного превосходства. Не стоит забывать, что за время,

прошедшее с тех пор, как большая часть исламского мира освободилась от коло-

ниального гнета, успели вырасти лишь два поколения. Память о колониальном

прошлом неизбежно накладывает отпечаток на современные дискуссии, придавая

им эмоциональный накал.

Следуя веяниям~»времени, исламистские идеологи часто упоминают о

«демократии», впрочем, ровно