США. Многим приходится довольствоваться пятиминутной

177

встречей в Овальном кабинете и фотографией на память, о которой

сообщается в национальной прессе (без указания продолжительности) как об

историческом событии’. Поскольку мировую столицу сейчас посещает в среднем

один иностранный лидер в неделю, большинство визитов вообще игнорируется

национальной и даже местной вашингтонской прессой.

Один весьма солидный итальянец, друг Америки, ухватил суть этого

явления. Он приводит воспоминания стареющего римского императора о его

путешествии в Грецию в юности из замечательного романа «Воспоминания

Адриана» франко-бельгийской писательницы Маргарит Юорсенар:

«Среди заполненной науками жизни в Афинах, где оставалось место и для

удовольствий, я жалел не о самом Риме, а о царящей там атмосфере, в которой

постоянно решаются мировые дела, где слышен шум приводных ремней и

шестерен машины государственной власти… В сравнении с этим миром активных

действий милая сердцу греческая провинция казалась мне дремлющей в легкой

дымке идей, где изменения были редкостью и политическая пассивность греков

казалась какой-то рабской формой самоотречения».

Итальянский наблюдатель добавляет: «Эти слова нередко вспоминали

посетители Вашингтона, как и автор данной статьи, европеец из Рима» 2.

Отметить сказанное — вовсе не значит упиваться всесилием американской

власти. Тем не менее необходимо признать главенствующую роль США в мировых

делах и сосредоточение в Вашингтоне глобальных институтов, отражающих

историческую связь между глобальной мощью США и глобальной

взаимозависимостью в век мгновенной связи. Традиционная дипломатия, прово-

дившаяся «чрезвычайными и полномочными послами» в соответствии с

подробнейшими инструкциями своих министров иностранных дел (часто

полагавшихся на элегантных аристократов, владевших иностранными языками),

уступила место глобальному интерактивному процессу, центр которого находится

главным образом в Вашингтоне.

178

Прямые телефонные переговоры глав государств и министров иностранных

дел при синхронном переводе стали повседневным явлением. Все чаще проводятся

консультации по замкнутым телевизионным сетям. Прямой официальный диалог с

широким кругом американских и международных учреждений, расположенных в

мировой столице, стал привычным делом для старшего звена иностранных

правительственных чиновников по всему миру.

Эта новая реальность также отражается в расширении и укреплении личных

связей иностранных политических деятелей и бизнесменов с Америкой. Многие из

них учились в американских университетах. Обучение в ведущем американском

университете в последнее время стало просто социально необходимым для элиты

даже в странах с давними интеллектуальными традициями и чувством

национальной гордости, таких как Франция. Пройдет некоторое время, и Эта

практика распространится на такие до недавнего времени изолированные

общества, как Россия и Китай. Это явление еще больше распространено в среде

международной деловой элиты и руководства расположенных в США глобальных

финансовых институтов. Мероприятия таких престижных организаций, как

Трехсторонняя комиссия (собрание элит неправительственных организаций

Северной Америки, Восточной Азии и Европы), все чаще напоминают встречи

выпускников колледжей.

Сопутствующий, но более распространенный феномен — появление ярко

выраженной глобальной элиты, с глобалистскими взглядами и транснациональной

лояльностью. Представители этой элиты свободно говорят по-английски (обычно в

американском варианте) и пользуются этим языком для ведения дел; эта новая

глобальная элита характеризуется высокой мобильностью, космополитическим

образом жизни; ее основная привязанность -место работы, обычно это какой-либо

транснациональный бизнес или финансовая корпорация. Типично, что высокие

должности в таких корпорациях занимают уроженцы других стран; около 20%

крупнейших европейских компаний возглавляют лица, которых ранее считали

179

бы иностранцами. Ежегодные встречи Всемирного экономического форума

стали, по существу, партийными съездами новой глобальной элиты: ведущие

политики, финансовые магнаты, крупные коммерсанты, владельцы СМИ,

известные ученые и даже рок-звезды. Эта элита все более явно демонстрирует

понимание своих собственных интересов, дух товарищества и самосознание3.

Она знаменует собой появление глобальной заинтересованности в

сохранении стабильности, процветания и, в конечном счете, демократии. В фокусе

ее внимания находится Америка. Тем самым признается, что даже глобальное

сообщество нуждается в центре сосредоточения идей и интересов, фокусной точке

кристаллизации каких-то форм консенсуса, источнике последовательно направ-

ленных инициатив. Даже если формально все это не дает Вашингтону особого

статуса мировой столицы, сосредоточение внимания на Америке является

признанием двоякой реальности нашего времени: мощи одной страны и

транснациональной глобализации.

Однако эта беспрецедентная комбинация включает два критически важных

фактора, может быть, даже противоречия: во-первых, между динамикой процесса

глобализации и заинтересованностью США в сохранении собственного

суверенитета и, во-вторых, между демократическими традициями Америки и

обязанностями власти. Америка провозглашает плодотворные и отвечающие

интересам всего мирового сообщества блага глобализации, но сама соблюдает эти

правила главным образом тогда, когда это ей выгодно. Она редко признает, что

глобализация расширяет и укрепляет ее собственные национальные преимущества,

даже несмотря на то, что эта глобализация порождает бурлящее и потенциально

опасное недовольство в мире. Кроме того, американская глобальная мощь

противоречит американской демократии, как внутренней, так и экспортированной.

Внутренняя американская демократия затрудняет осуществление национальной

мощи на международной арене, и наоборот, глобальная мощь Америки может

создать угрозу демократии в США. Более того, Америка, считая себя историческим

поборником демократии, подсознательно экспортирует

180

демократические ценности по каналам глобализации. Но это порождает в

мире ожидания, которые плохо согласуются с иерархическими требованиями

гегемонистской державы. В результате действия этой двойственной диалектики

Америке все еще необходимо определить собственную роль в мире, причем такую,

которая выходила бы за пределы противоречивых факторов глобализации

-демократии и доминирующей державы.

В недалеком прошлом роль Америки было легко определить в политически

четких и приемлемых категориях. Эта страна вышла из разрухи Второй мировой

войны экономически более могущественной, чем в начале войны. Но она еще не

была мировой доминирующей державой. В военной и в еще более важной —

политической сфере у США был грозный противник: победоносный, могуще-

ственный в военном отношении и идеологически агрессивный Советский Союз.

Таким образом,~0тношения с Советским Союзом стали определяющим

фактором американской внешней политики. Первоначально это не было столь

очевидно для американской внешнеполитической элиты, сохранявшей на

протяжении нескольких лет иллюзии о послевоенном сотрудничестве победителей.

Более того, упадок Британской империи некоторое время маскировался воспомина-

ниями о победоносной «Большой тройке», собиравшейся в Тегеране и Ялте и

обсуждавшей результаты победы в Потсдаме после поражения Германии. Однако

вскоре стало ясно, что ключевым является вопрос о том, будут ли отношения

Америки с Россией определяться духом партнерства или станут откровенно

враждебными.

К 1950 году вопрос уже заключался в том, приведет ли конфликт с

Советским Союзом к открытой войне. В результате на протяжении последующих

четырех десятилетий глобальные обязательства Америки имели четкую цель: не

допустить военной экспансии Советского Союза и нанести ему поражение в

идеологическом плане. Это была глобальная по масштабности задач, но

региональная по форме политика, с главным акцентом на Атлантическом альянсе,

предназначенном для сдерживания коммунистической империи.

181

Эта всеобъемлющая и вполне реалистическая стратегия сочетала

политические и военные аспекты. Она делала упор на политическое единство

демократий и военное сдерживание противника. Ее ключевым моментом была

свобода (на определенном этапе даже «освобождение»), а требования соблюдения

прав человека в конечном счете стали мощным инструментом подрыва

коммунистического соперника изнутри. Она сочетала американское лидерство с

признанием важной роли союзников. В конфликтном мире государств-наций эта

стратегия способствовала развитию политической взаимозависимости, признанию

новых реалий конкурирующих транснациональных идеологий и возрастанию

интерактивности глобальной экономики. Но самое важное — она победила.

С 1990 года, всего лишь за одно десятилетие, Соединенные Штаты

выдвинули три главные проблемы, определяющие принципы их взаимодействия с

миром. При президенте Джордже Буше-старшем они заключались в трех словах:

новый мировой порядок. В некотором смысле эта концепция напоминала

сохранявшиеся после 1945 года иллюзии о том, что коалиция времен Второй

мировой войны сохранится и станет основой более спокойного и проникнутого

духом сотрудничества мира под эгидой только что созданной Организации

Объединенных Наций. Новый мировой порядок 1990-х годов был также основан на

ложных посылках: победа Америки в «холодной войне» будет знаменовать

появление новой мировой системы, основанной на легитимной и распространяю-

щейся от одного субъекта к другому демократии. Заявление Буша по этому поводу

— как это имело место в ходе его обращения к Конгрессу 6 марта 1991 г. — звучало

почти лирически: «Итак, мы являемся свидетелями появления нового мира. Мира,

в котором перспектива нового мирового порядка является реальностью… Мира, в

котором Объединенные Нации, освобожденные от бремени «холодной войны»,

смогут реализовать историческое видение своих основателей. Мира, в котором

свобода и уважение прав человека найдут свое место в каждой стране».

Президент Билл Клинтон, несмотря на то что он разделял эту

оптимистическую оценку, подчеркивал приоритет

182

экономико-технологической революции в определении облика мира с

меньшим количеством более прозрачных границ, с большей экономической

взаимозависимостью и меньшей опорой на политическую мощь. Для него вопрос

был не столько в новом мировом порядке, сколько (вероятно) в плодотворной

динамике и глобализации. «Это основная реальность нашего времени», — отметил

Клинтон в послании Конгрессу 27 января 2000 г. В новом явлении он видел

главную надежду человечества и огромную возможность для Америки стать его

знаменосцем, основным движителем и получателем наибольшей выгоды от самого

процесса. Глобализация стала излюбленной темой Клинтона.

Однако и Буш-старший, и Клинтон недооценили степень нарастающего

глобального недовольства, которое как-то затмевалось затянувшимся конфликтом

с Советским Союзом. Это недовольство, проистекающее из национальных и

религиозных конфликтов и усиливаемое нарастающей социальной нетерпимостью

к различным формам неравенства и угнетения, долго бродило подспудно и

вырвалось наружу только после окончания «холодной войны». Надежды на новый

мировой порядок и на плодотворное глобальное сотрудничество умерли

насильственной смертью 11 сентября 2001 г.

Уже через год следующий президент — Джордж У. Буш нарисовал более

зловещую картину будущего и изложил новую концепцию американской внешней

политики: глобальная гегемония и борьба с терроризмом. Представления о

мировом порядке, основанном на сотрудничестве, уступили место

обеспокоенности по поводу «глобального терроризма». На смену возглавляемой

Америкой глобализации пришла «коалиция желающих» с манихей-ским

принципом «кто не с нами, тот против нас», который стал некоей глобальной

линией, начерченной на песке. Заявления представителей администрации по

вопросам национальной безопасности в 2002 году отражали как ее решимость

поддерживать военное превосходство США по сравнению с любой другой

державой, так и особое стратегическое право противодействовать угрозам путем

нанесения превентивных военных ударов.

183

И все же президент Буш, при всем его скептицизме в отношении принципа

многосторонности и меньшем по сравнению с его предшественниками

энтузиазмом относительно тенденций развития обстановки в мире, вынужден был

признать, что американская мощь реализуется в условиях складывающегося

глобального сообщества. Он сделал больший акцент на глобальных угрозах

Америке, но в то же время признал основополагающую реальность всемирной

взаимозависимости. Основная дилемма Америки в век глобализации заключается в

том, чтобы определить верный баланс между суверенной гегемонией и

нарождающимся мировым сообществом и найти пути разрешения опасного

противоречия между демократическими ценностями и обязанностями глобальной

державы.

1 Каждый американский президент создает свой личный стиль приема

важных посетителей. Неофициальный протокол, установившийся в период

президентства Джорджа Буша, имел следующие градации: 30-минутная встреча в

Овальном кабинете свидетельствовала о серьезном отношении к гостю и его

стране; государственный обед означал особые национальные отношения (в первые

два года администрации Буша было только два государственных обеда — один в

честь президента Мексики и другой в честь Польши); встреча в Кэмп-Дэвиде (с

нарочитой неофициальностью) означала личную близость к американскому

президенту (например, премьер-министр Блэр); приглашение в гости на ранчо

Буша в Кроуфорде, штат Техас, было знаком признания важности страны,

представляемой гостем, и его личных отношений с президентом США (кроме

Блэра там бывали председатель КНР Цзян Цзэминь, наследный принц Саудовской

Аравии Абдулла и президент России Путин).

2 Cesare Merlini. US Hegemony and the Roman Analogy: A European View //

The International Spectator. — No. 3 (2002). — P. 19.

3 По некоторым оценкам, этот форум объединяет лидеров глобального

бизнеса, которые в совокупности контролируют более 70% мировой торговли.

См.: Jenni Russell. Where the Elite Preens Itself // New Statesman. — 2002. — 28 Jan.

4

Дилеммы глобализации

Для Америки громкое слово «глобализация» имеет противоречивое значение.

Оно означает наступление новой эры всемирной доступности информации,

прозрачности и сотрудничества и в то же время символизирует моральную