и оказал существенное
влияние на систему американских приоритетов за рубежом. Вполне вероятно, что
внимание афроамериканцев будет сосредоточено на всем Африканском
континенте, а не на конкретных странах, что более характерно для других
этнических лобби7.
Возрастание роли культурного и политического самосознания конкретных
этнических групп сопровождается
248
распадом когда-то замкнутой англосаксонской белой протестантской элиты и
более терпимым отношением к многообразию в Америке, ранее
ориентировавшейся преимущественно на ассимиляцию. За уменьшением влияния
англосаксонских белых протестантов последовал подъем социального статуса и
политического влияния еврейской общины. Вообще история еврейской общины
является удивительным примером того, как на протяжении жизни почти одного
поколения эта этническая группа, бывшая объектом широко распространенной,
хотя и не всегда открыто выражаемой предубежденности, заняла влиятельные
позиции в важных сферах американской общественной жизни: в академических
кругах и средствах массовой информации, в сфере развлечений, а также в области
сбора средств на политические цели. Пять-шесть миллионов человек,
принадлежащих к этой группировке, имеют лучший образовательный уровень и
более высокие доходы, чем~в среднем по стране.
Но более важно то, что на фоне складывающегося социально-этнического
разнообразия евреи больше не испытывают необходимости подавлять свое чувство
самосознания — что еще лет 50 назад было вполне ощутимо — или приглушать
свою естественную заинтересованность в благополучии Израиля. Если несколько
десятилетий назад роль еврейской общины в формировании ближневосточной
политики США сводилась к пассивному наблюдению, то теперь она приобретает
все большее, возможно, решающее значение8. Естественные противники аме-
риканской еврейской общины — нефтяные компании и мусульманская община — не
могут с ней тягаться. Нефтяная промышленность, с ее высокими прибылями, не
может соревноваться на морально-чувственном уровне, а американская
мусульманская община, хотя и более многочисленная по сравнению с еврейской,
плохо организована, бедна и очень слабо представлена в институтах,
формирующих американское общественное мнение.
В XIX веке американские цели за рубежом сначала определялись как
надменная изоляция (не впутываться), а затем как расширение сферы влияния,
подкрепляемое время от времени изрядными порциями ура-патриотизма.
249
В XX веке американская внешняя политика стала трансокеанской, и ее
внимание было сосредоточено главным образом на Европе с возрастающим
акцентом на общие демократические чаяния. В обеих мировых войнах амери-
канская этническая сплоченность, даже несколько «разжиженная» притоком
европейских иммигрантов, позволила англосаксонскому белому протестантскому
руководству США выработать согласованную с народом национальную стратегию.
В период «холодной войны» европейский акцент в политике США был связан с
мощной поддержкой, которую оказывали ей антикоммунистически настроенные
выходцы из стран Центральной Европы.
После окончания «холодной войны» масштабы и сложность происходящих
глобальных перемен еще больше затрудняют четкое определение приоритетов
внешней политики даже при наличии национального согласия. Но теперь, когда
этнические группы фактически приобретают право вето по важнейшим вопросам
региональной политики, причем все это легитимируется выхолощенными
представлениями о плюрализме, а в последнее время и превосходством идей
мультикультурности над традиционной и обращенной в будущее ассимиляцией,
выработка национальной политики становится все более затруднительной. В век
американской гегемонии и глобализации ни одна конкретная группа не может
глубоко выражать общеамериканские национальные интересы.
Более того, многие из наиболее трудных проблем, которые Америка должна
решать как мировой гегемон, сталкивают интересы различных этнических групп в
США. Какая из этнических групп имеет право определять политику США в
отношении Израиля и арабского мира? В отношении Китая и Тайваня? В
отношении Индии и Пакистана? При отсутствии базовой сплоченности, в центре
которой стоит понимание общего будущего Америки, американская мозаика может
превратиться в состязание между этническими группами, каждая из которых будет
утверждать (и убеждать в этом других), что обладает какими-то особенными
знаниями и правами для выработки политического курса среди множества проти-
воречащих друг другу внешнеполитических интересов.
250
Эта тенденция уже прослеживается в Конгрессе США. Группы специальных
этнических интересов уже научились инспирировать резолюции и вносить
поправки к законам, ограничивающим американскую глобальную политику.
Денежные средства избирательных кампаний открыто используются для
обеспечения поддержки Конгрессом тех или иных этнических проблем, будь то
отказ в предоставлении помощи Азербайджану или создание благоприятного
финансового режима для Израиля. Этнические фракции в Конгрессе стали
обычным явлением. Конгрессмены и сенаторы, ставшие выразителями интересов и
даже послушными орудиями конкретных этнических лобби, уже не редкость. И эта
практика, судя по всему, может расшириться, по мере того как страна будет
продвигаться в направлении более напористой, социально приемлемой и
политически определенной мультикультурности.
На самом деле Конгресс как коллективный и довольно пестрый по составу
Врган с большим трудом — если только дело не касается острых национальных
проблем — формулирует основные стратегические направления политики США,
которая была бы последовательно глобальной по своему масштабу.
Исполнительная власть лучше справляется с этой задачей, особенно если у
президента есть достаточно четкое видение мира. Но если у президента нет
самостоятельной точки зрения, он сам может стать заложником какой-то особенно
влиятельной группы. В любом случае способность президента выполнять свою
роль лидера ограничивается системой разделения властей и решающей ролью
Конгресса в вопросах финансирования. Но именно при выполнении своей функции
финансового контроля Конгресс наиболее подвержен влиянию со стороны
различных лобби, в результате чего выделение финансовых средств конкретным
странам стало отражать степень влияния конкретных группировок больше, чем
национальные интересы.
Введение институционных ограничений для спорных результатов реализации
мультикультурных политических притязаний будет непростым. Вместо этого
может потребоваться более четкое и целеустремленное внедрение как самим
президентом, с использованием авторитета
251
его должности, так и частным сектором, в том числе образовательными
фондами, объединяющей, этнически нейтральной и обращенной в будущее
концепции американского гражданства. Любые усилия в этом направлении будут
серьезным вызовом, причем далеко не последним станет вопрос о поощрении
внедрения унифицированной системы гражданского образования на различных
уровнях: на федеральном, на уровне штатов и на местном. Более того, эта общая
концепция гражданства должна учитывать нарастающую американскую
мультикультур-ность и в то же время способствовать укреплению стратегической
сплоченности американского общества.
Иногда говорят, что канадская политика мультикультурности — это будущее
Америки. Но у Канады нет необходимости в проведении последовательной
глобальной внешней политики. В Америке противоречивое взаимодействие
мультикультурных интересов с неизбежно снижающимся уровнем согласия в
отношении общих национальных интересов может привести к росту напря-
женности, что в конечном счете отрицательно скажется на ее способности
выполнять роль глобального лидера. Без основополагающей и инстинктивно
ощущаемой стратегической сплоченности Америке, вовлеченной в глобальное
взаимодействие, будет трудно проложить свой исторический курс.
Американская глобальная гегемония управляется американской
демократией; никогда прежде глобальная гегемония не осуществлялась по-
настоящему демократическим и плюралистическим государством. Однако
требования гегемонии могут вступить в принципиальное противоречие с
достоинствами демократии, противопоставить гражданские права и национальную
безопасность, стремление действовать решительно и осмотрительно. Поэтому
вполне своевременно задаться вопросом: может ли глобальная гегемония создать
угрозу американской демократии?
252
Демократия глубоко укоренилась в самой ткани американского общества.
Свобода выбирать своих политических лидеров, голосовать и свободно
высказываться, равенство перед законом и признание всеми верховенства закона
(включая президента, как это на себе ощутили Никсон и Клинтон) являются
священными принципами, составляющими суть американской демократии. Госу-
дарственная политика формулируется в соответствии с требованиями конституции
и в этом смысле отражает волю американского народа. Отсюда следует, что осуще-
ствление гегемонистской власти за рубежом тоже должно находиться в поле
зрения демократической общественности.
Опросы общественного мнения показывают, что принципиальное отношение
американского народа к идее осуществления гегемонистской власти остается
достаточно трезвым, разумным, хотя и окрашенным некоторым идеализмом.
Американцы ошибочно считают, что Америка предоставляет больше иностранной
помощи, чем другие богатые страны (так считает 81% опрошенных в рамках
Программы отношения к внешней политике, ноябрь 2002 г.), но большинство все-
таки относится одобрительно к такой щедрости (преувеличенной). Американцы в
целом поддерживают ООН, но в 2002 году около 30% опрошенных считали, что
«Америке следует самой решать свои международные проблемы (в 1995 г., по
данным опроса центра «Pew», эта цифра составляла 41%).
Можно утверждать, что после окончания «холодной войны» большинство
американцев разделяли многостороннее видение мира. Они выступали за
законность процессуальных норм, признавали становящуюся все более реальной
глобализацию и считали необходимым действовать через международные
организации. В опросах общественного мнения, проведенных в конце истекшего
столетия, около 67% опрошенных высказались за усиление ООН; 60% — за
усиление ВТО; 56% — за усиление роли Международного Суда и 44% — за
укрепление МВФ; 66% поддержали идею Международного уголовного суда9.
Очевидно, что умонастроения американцев относительно гегемонистской роли
США в мире были по большей части
253
не агрессивны, и односторонний подход не пользовался популярностью.
А потом наступило 11 сентября 2001 г. Последовавшее изменение
перспектив, когда на смену относительно мягкому представлению о роли Америки
в мире пришла озабоченность ее собственной безопасностью, проявилось не
столько на уровне общественного мнения, сколько в высшем политическом
сознании. И в самом деле, несмотря на продолжительную пропагандистскую
кампанию относительно, как утверждалось, неминуемой угрозы со стороны Ирака,
даже в феврале 2003 года, за месяц до начала войны, большинство американцев
считали, что военная сила должна применяться только рамках мандата ООН. В
конце 2002 года 85% населения США считали, что Америка «должна
прислушиваться к мнению своих основных союзников»10. Однако точка зрения
Белого дома была иной, и именно Белый дом, в первую очередь президент США,
задавал тон.
Этот тон был одновременно паническим и самоуверенным. На фоне
естественной реакции на жестокое преступление администрация подчеркивала
общую враждебность обстановки в мире после 11 сентября, где неуловимые силы
зла создавали смертельную угрозу для национальной безопасности. Сам президент
рисовал черно-белую картину мира, четко разделенного на силы добра и зла. Не
поддерживать Америку — означало относиться к ней враждебно.
Компьютерная обработка высказываний президента после 11 сентября
показывает, что к февралю 2003 года, то есть примерно на протяжении 15 месяцев,
он публично не менее 99 раз использовал различные варианты мани-хейской фразы
«кто не с нами — тот против нас» (особую популярность ей придал Ленин!).
Американский народ призвали ни мало ни много, как защищать саму цивилизацию
от апокалиптической угрозы глобального терроризма. Новая миссия неизбежно
увеличила давление на американскую демократию, которое уже и так было зало-
жено в самой идее глобальной гегемонии Америки.
Даже в самых благоприятных условиях трения между традициями
внутренней американской демократии и
254
требованиями глобальной гегемонии были бы неизбежными. В прошлом
имперская мотивация была по своей природе элитарной, и имперское лидерство
требовало наличия элиты, проникнутой духом особой миссии, особой судьбы и
даже особых прав. Это, безусловно, было справедливо в отношении Британской
империи, а также ее великих предшественников — римской и китайской, не говоря
уже о других менее ярких имперских наследиях. Ответственность периода
«холодной войны» и последующая гегемонистская роль произвели на свет некий
эквивалент подобной элиты. Это наиболее ярко символизируют власть и статус
нескольких региональных американских главнокомандующих, фактически
играющих роль вице-королей в некоторых ключевых внешних зонах безопасности,
и находящаяся за рубежом огромная профессиональная американская бюрократия.
Самым последним примером является американская оккупация Ирака и
назначение~а~мериканца главой Временного совета в Багдаде.
Появление американской гегемонистской элиты является неизбежным
следствием роста американской мощи в последние полвека. В то время как США в
период «холодной войны» и после ее окончания выполняли свои глобальные
обязательства, постепенно складывалась соответствующая всемирная военно-
политическая структура, управляемая исполнительной властью и обеспечивавшая
реализацию постоянно усложнявшейся роли Америки в мире. Со временем
колоссальный дипломатический аппарат, военные инфраструктуры, системы сбора
разведывательной информации и бюрократические интересы объединились для
управления этим всеобъемлющим присутствием Америки в мире.
Воодушевленные концентрацией знания, интересов, власти и ответственности,
имперские бюрократы стали смотреть на себя как на людей, обладающих всем
необходимым для того, чтобы определять поведение Америки в этом сложном и
опасном мире.
Влияние новой гегемонистской элиты на национальную политику, однако,
ограничивается сохраняющимся контролем — особенно через «власть кошелька» —
со стороны Конгресса, весьма чувствительного к настроениям
255
американского общества. Комитеты Конгресса, наблюдающие за
осуществлением дипломатического курса, за системой приоритетов и
организацией военного истеблишмента, деятельностью разведывательного
сообщества, оказались мощным препятствием на пути формирования
полуавтономной имперской бюрократии в сфере исполнительной власти. Без таких
законодательных сдержек и
