свободной прессы гегемонистские настроения,

отражающие гегемонистские интересы относительно однородной

бюрократической элиты, могли стать преобладающими в обширных бюрократиях

Министерства обороны, Госдепартамента, ЦРУ и других зависящих от них

правительственных учреждениях и получастных организациях, которые они

финансируют.

Тем не менее реализация военно-политической мощи США несет в себе

присущие ей огромные возможности использования накопленного опыта и

информации, связанной с зарубежными интересами. Сам масштаб этой

деятельности приводит к появлению многогранного сообщества, способного в

любой момент мобилизовать обширную комбинацию фактов и аргументов в

обоснование какого-то особого политического курса. Тонко сбалансированная

система разделения властей применительно к сфере внешней политики отдает

некоторое предпочтение исполнительной власти. Этот дисбаланс становится еще

более очевидным, если речь идет об эмоционально окрашенной проблеме и сам

президент непосредственно включается в процесс обработки общественного

мнения.

Отчасти так и должно быть. Президент является тем институтом, который

определяет национальные интересы в неспокойном мире. Конгрессу бесполезно

пытаться выработать основы внешней политики США, учитывая противоречивые

интересы различных этнических и коммерческих групп. Только исполнительная

власть, бюрократически организованная и подчиненная президенту, может это

сделать. И она должна делать это в интересах национальной безопасности.

Однако для того, чтобы такая политика имела поддержку в обществе и

соответствовала основополагающим демократическим ценностям, необходимо

участие в этом

256

процессе Конгресса. Иначе американская политика обретет откровенно

грубый имперский облик. Поэтому все более актуальным становится вопрос

повышения роли Конгресса в процессе формирования, а не только последующего

рассмотрения политики, чтобы его функции не сводились лишь к автоматическому

утверждению неожиданно представленных ему стратегических решений.

Именно так и случилось, когда в 2002 году Конгресс США решил

предоставить президенту полную свободу в отношении военных действий против

Ирака — с мандатом или без мандата ООН — и без обязательного последующего

одобрения этих действий Конгрессом. Лидеры Конгресса не справились с

неожиданно возникшей ситуацией, в то время как президент вел весьма

эмоциональную общественную кампанию, связав вопрос о терроризме с отказом

иракского режима подчиниться ряду принятых ранее резолюций ООН, обвинявших

его в обладании оружием массовог&уничтожения. Но каковы бы ни были

аргументы, итог — отказ Конгресса от своего конституционного права объявлять

войну — продемонстрировал масштабы, до которых требования и динамика

гегемонистской власти изменили тонко отлаженное конституционное равновесие

двух главных ветвей власти, определяющих политику.

Эта тенденция является неизбежным следствием глобальной роли Америки,

и ее трудно сгладить. Проблема усугубляется также отсутствием в госаппарате

США центрального органа стратегического планирования, который бы вел

постоянный диалог с соответствующими лидерами Конгресса. Бюро по

планированию политики в Госдепартаменте вполне оправданно занимается в

основном вопросами дипломатии, которые он склонен рассматривать как главную

составляющую внешней политики. Министерство обороны имеет свой

внушительный механизм планирования, но результаты его деятельности

неизбежно сильно милитаризированы. Совет национальной безопасности в Белом

доме пытается интегрировать мнения военных и дипломатов, но его главная

ответственность связана с оперативной координацией политики. У него не хватает

времени и ресурсов для систематического

257

стратегического планирования, и его ориентация, безусловно, отражает

влияние политических интересов президента. Результаты этого довольно

спонтанного процесса в конечном счете и составляют политику президента,

которую Конгресс может поддержать или не поддержать.

Положение может быть улучшено путем установления более строгого

порядка официальных консультаций с руководством комитетов Конгресса,

занимающихся вопросами внешней политики, и создания четко структу-

рированного органа глобального планирования в аппарате Совета национальной

безопасности. Авторитетная и хорошо известная группа стратегического

планирования в Белом доме, возглавляемая ответственным представителем, на

которого замыкались бы ответственные за планирование в Госдепартаменте и

Министерстве обороны, могла бы служить форумом для периодических консуль-

таций с соответствующими лидерами Конгресса в отношении долгосрочных

планов, возникающих новых проблем и необходимых инициатив. Это могло бы в

какой-то мере снизить существующий риск того, что осуществление

полуимперской власти может постепенно выйти из-под демократического

общественного контроля.

После 11 сентября этот риск возрос. Упреждающий характер решения

администрации о войне против Ирака, принятого в середине 2002 года, показал,

насколько возникновение угрозы глобального масштаба в виде международного

терроризма подстегнуло ее стремление принимать далеко идущие стратегические

решения узким кругом лиц, подлинные мотивы которых скрыты от

общественности. Личные причины, особые групповые интересы и политический

расчет, публично оправдываемые драматической, но подчас демагогической

риторикой, привели к появлению скрытого, но существенного политического

крена, чреватого серьезными международными последствиями. Неожиданное и

почти одновременное появление новой стратегической доктрины «превентивной

войны», противоречащей проверенным временем международным конвенциям,

лишь укрепило подозрения, что находящаяся в осаде гегемонистская бюрократия,

отягощенная проблемами внутренней безопасности,

258

не может быть совместима с открытым и демократическим процессом

выработки внешней политики11.

После 11 сентября взаимодействие глобальной гегемонии и внутренней

демократической реальности вызывает особую обеспокоенность. Сердцевину

американской демократии составляют гражданские права американцев. События

11 сентября запустили цепь событий, когда исполнительная и законодательная

власти в чрезвычайном порядке должны были реагировать на воображаемую

угрозу, а также на вполне реальную тревогу общества. Но действия в отношении

первого лишь усугубляли второе. Возникшей угрозе было не просто дать точное

определение, но она представлялась столь серьезной, что было трудно соблюсти

баланс между предусмотрительностью и паникой. И хотя такого намерения не

было, возник определенный риск нарушения гражданских прав.

Положение осложнялось весьма эмоциональной риторикой

высокопоставленных деятелей, кричавших о возникшей угрозе12, и опасениями

бюрократов, что повторение инцидента подобного тому, что произошел 11

сентября, может сделать их мишенью для обвинений в некомпетентности.

Периодически объявлявшаяся национальная тревога в связи с совершенно

неконкретными угрозами лишь нагнетала обстановку, в которой забота о личной

безопасности перевешивала традицию соблюдения гражданских прав. В истории

Америки это уже случалось. Принятие в 1878 году во время конфликта с Францией

Закона об иностранцах и подстрекательстве к мятежу, приостановление действия

положений акта «Хабеас корпус» в период Гражданской войны, принятие в 1918

году Закона о шпионаже, гонения на радикалов и пацифистов во время Первой и

Второй мировых войн, интернирование около 120 тысяч японцев и прочих

иностранцев — это такие моменты в истории, которыми Америка не может гор-

диться. Хотя эти меры и пользовались поддержкой общества, их в конечном счете

рассматривали как чрезмерные.

Нынешняя реакция на события 11 сентября может оказаться более стойкой в

связи с вызовами, которые ставит перед Америкой ее новая глобальная роль. Даже

если бы Америка после 11 сентября использовала свою

259

мощь с большим учетом мирового общественного мнения, сам факт

американской гегемонии неизбежно должен был вызывать недовольство, а затем и

сопротивление, и, как следствие этого, усилить сознание грозящей американцам

опасности. Таким образом, ужесточение режима безопасности становится

долгосрочной реальностью, а вытекающий из этого риск для гражданских прав

американцев не просто преходящим явлением.

Результатом принятия в 2001 году, после событий 11 сентября (под сильным

давлением президента), закона — Акта об усилении и объединении Америки средст-

вами, необходимыми для борьбы с терроризмом (Patriot Act) — стало ограничение

юрисдикции судов по таким важным вопросам, как негласное прослушивание,

ущемление привилегированного характера отношений между адвокатом и

клиентом, расширение доступа правительственных органов к частной информации,

касающейся медицинских вопросов, кредитной истории и путешествий, — все во

имя национальной безопасности. Этот Акт также расширил полномочия

правительственных органов в области негласного наблюдения, понизив требова-

ния, необходимые для получения санкций на эти меры. Хочется надеяться, что

некоторые из принятых после 11 сентября мер по борьбе с терроризмом окажутся

временными, как это случалось с другими крайностями в американской истории.

Закон о патриотизме предусматривает некоторые предельные сроки действия

отдельных его статей, требуя нового голосования по нему каждые четыре года, в

противном случае они автоматически теряют силу.

Тем не менее наметилась четкая тенденция ограничения гражданских прав,

особенно в отношении проживающих в США иностранцев, не являющихся

американскими гражданами. Сейчас министру юстиции достаточно прийти к

выводу, что у него есть «разумные основания считать», что подозреваемый

«занимается деятельностью, создающей угрозу Соединенным Штатам», и этого

подозреваемого можно арестовать на неопределенный срок. Более того,

исполнительная власть установила правила, позволяющие на длительный срок

задерживать лиц, не

260

являющихся гражданами США, даже если иммиграционный судья принял

решение об их освобождении. Она также создала военные трибуналы для

рассмотрения дел иностранцев без права обжалования приговоров в гражданских

судах. Дополнительные предложения в этом плане включали расширение

одностороннего и произвольного доступа правительственных ведомств к частной

электронной почте и коммерческим базам данных, всем этим сужая сферу частной

жизни граждан, особенно иностранцев13.

Учитывая взбудораженность политической атмосферы после 11 сентября,

некоторые крайности и даже нарушения законов были неизбежны. Основной удар

пришелся на проживающих в США иностранных граждан; некоторые из них были

подвергнуты произвольным арестам и продолжительное время содержались в

заключении без предъявления обвинений, в то время как других просто выдворили

в административном порядке (в некоторых случаях после продолжительного

периода проживания в Америке) без учета их прав, интересов семьи или

материального положения. Предвзятые и унизительные иммиграционные

процедуры были навязаны представителям некоторых национальностей,

пытавшихся посетить Соединенные Штаты.

Эти перегибы нельзя сравнивать с тем, что было на более ранних стадиях

американской социальной истерии. Тем не менее они способствуют дискредитации

имиджа Америки и дают пищу для зарубежных критиков, всегда ищущих повод

для клеветы на демократический строй этой страны. Если эти представления

получат широкое распространение, они усилят чувство враждебности к

Соединенным Штатам. Даже друзья Америки задаются вопросом: не затмевает ли

ее гегемонистская роль, особенно после 11 сентября, внутренние демократические

устои?

Более долгосрочная проблема заключается в том, не приведет ли вполне

понятная, острая реакция США после 11 сентября к пересмотру традиционного,

очень тонкого баланса между индивидуальными свободами и национальной

безопасностью. Подобный фундаментальный пересмотр, особенно в сочетании с

современными

261

техническими возможностями в области безопасности, может со временем

превратить США в некий изолированный, сосредоточенный на собственной

безопасности ксенофобский гибрид демократии и автократии, может быть, даже с

признаками государства-крепости14.

Уже существуют два государства, которые, возможно, являются

провозвестниками такого будущего: Израиль и Сингапур. Оба, в принципе,

являются демократиями, но в обоих есть сильные автократические элементы,

обусловленные требованиями безопасности и ставшие возможными в силу

имеющегося в этих странах интеллектуального и технологического потенциала. В

каждом из них используются весьма изощренные методы для защиты собственного

населения от внешних угроз, дающие государству возможность быстро

реагировать на такие угрозы. А гражданские права их жителей в какой-то мере

ограничиваются, особенно это касается 1,2 миллиона израильских граждан

палестинской национальности и в еще большей степени палестинцев на

оккупированных Израилем территориях.

Учитывая уязвимость к террористическим нападениям, Израилю ничего не

оставалось, как пойти по пути создания государства-крепости. Для наблюдения за

подозрительной активностью используются самые последние достижения техники,

доступ в общественные (в том числе правительственные) учреждения тщательно

контролируется, граждане и транспортные средства подвергаются обыскам и

многие жители в целях обороны носят оружие. Видеонаблюдение, радиационный и

биологический мониторинг, электронные и инфракрасные системы выявления

даже надувных резиновых плотов вдоль побережья, оснащенные сложными

техническими устройствами зоны вокруг важных промышленных и

инфраструктурных объектов, личные идентификационные карты, упреждающее

разведывательное проникновение во враждебные группы и жесткая техника

допросов задержанных — все это помогает предвидеть и предотвращать большую

часть террористических актов.

Географическое положение Израиля несравненно более уязвимо, чем

положение Соединенных Штатов, но

262

у американцев более низкий порог терпимости к террористическим

нападениям. Кроме того, обеспечение внутренней безопасности США осложняется

вследствие одновременной вовлеченности Америки в различные национальные,

этнические и религиозные конфликты в мире, каждый из которых может вызывать

враждебную реакцию. Вероятность этого возрастает, если Америка будет

использовать свою глобальную мощь в одностороннем порядке, без коллективного

одобрения и, следовательно, без глобальной легитимности. Таким образом,

всеобщая враждебность в мире может представлять такую же угрозу для США,

какой региональная враждебность оказалась для Израиля.

В более отдаленном будущем помимо непосредственных проблем

обеспечения безопасности следует ожидать возникновения совершенно новой

дилеммы. Она связана с возможностью возникновения действительно широкой

дифференциации условий жизни людей. В нынешнем веке достижения науки в

таких областях, как геномное профилирование, биомедицинская инженерия и

генетическое модифицирование, могут не только существенно продлить

продолжительность жизни человека, но и решительно улучшить условия его жизни

и даже интеллектуальные качества. Более богатые страны