распространением таких видов оружия лишь отчасти продиктована
шоковым эффектом 11 сентября. Одной из причин обеспокоенности Америки
потенциальным появлением оружия массового уничтожения и средств его
доставки у Ирана и Ирака, которая так ярко контрастирует с ее равнодушием к
наличию ядерного оружия у Израиля, считают понятную заинтересованность
Израиля в разоружении этих государств и недопущении их перевооружения в
будущем. Включение Северной Кореи в «ось зла» часто интерпретировалось как
намеренный ход в расчете скрыть более узкий, односторонний характер позиции
Америки, которую тревожит процесс распространения ОМУ именно в
ближневосточном регионе.
Стремление некоторых иностранных государств связать с объявленной
Америкой войной против терроризма свои собственные задачи внесло еще больше
неясности в определение угрозы, создав дополнительный риск превращения этой
войны в объект политического пиратства со стороны других держав.
Знаменательно, что и премьер-министр Израиля Ариэль Шарон, и президент
России Владимир Путин, и бывший председатель КНР Дзян Цзэ-минь ухватились
за понятие «терроризм», чтобы реализовать собственные замыслы. Для всех троих
расплывчатое американское определение «глобального терроризма» пришлось как
нельзя более кстати, служа удобным оправданием операций по подавлению,
соответственно, палестинцев, чеченцев и уйгуров.
Отправной точкой в поиске эффективного ответа на угрозу террора в
комбинации с распространением ядерного оружия должно стать признание
связанности обоих этих явлений с конкретными региональными проблемами.
Никакие разговоры о «глобальном терроризме» не помогут заслонить
национальное происхождение террористов, вполне конкретную направленность их
ненависти или их религиозные корни. Аналогичным образом угроза
распространения ОМУ, особенно в ее соотношении
53
с поощряемым на государственном уровне терроризмом, имеет
преимущественно региональную, а не глобальную подоплеку.
Из этого следует, что эффективно противостоять все более опасному
стремлению Северной Кореи к обладанию ядерным потенциалом, чреватому
цепной реакцией дальнейшего распространения, можно лишь с учетом
сложившегося в Северо-Восточной Азии регионального контекста и принимая во
внимание как специфические, так и коллективные интересы Южной Кореи, Китая
и Японии. Независимо от формулы «оси зла», успешное решение проблемы может
быть достигнуто только на основе признания и удовлетворения особых интересов
ведущих государств региона. Верность этого тезиса подтверждается
настойчивостью, с которой Америка пытается вовлечь Северную Корею в
многосторонний региональный диалог по вопросам нераспространения и которая
так резко контрастирует с американской политикой в отношении Ирака и Ирана.
Ответы на вызовы терроризма и распространения ОМУ не могут быть
найдены без Америки, но они, бесспорно, не могут исходить исключительно от
одной Америки. Война против ближневосточного терроризма увенчается реальным
уничтожением террористических организаций лишь тогда, когда они утратят
социальную опору и, следовательно, способность пополнять свои ряды, когда
наконец иссякнут источники их финансирования. Даже одержав подобную победу,
едва ли можно будет ощутить ее плоды немедленно. Поставить же под контроль
распространение ОМУ удастся, если усилия подозреваемых государств либо
станут объектом эффективных международных инспекций, либо будут жестко
пресекаться внешней силой. В обоих случаях решающую роль будет играть
деятельное участие Америки, но добиться результата окажется намного легче, если
американские инициативы завоюют искреннюю международную поддержку.
Разумеется, Соединенные Штаты достаточно могущественны, чтобы
сокрушить Северную Корею или любое ближневосточное государство, помочь
Израилю обеспечить свою безопасность и сохранить контроль над всем
54
Западным берегом и Газой, чтобы поддержать антитеррористические
карательные силовые операции против Сирии и удержать египтян или саудитов от
антиамериканских либо антиизраильских действий. Что касается военной
кампании против Ирана, то ее можно было бы свести к выборочным ударам по
иранским объектам, причастным к работам над оружием массового уничтожения,
ограничив тем самым масштабы необходимых военных усилий.
Шаги подобного рода могли бы поставить заслон распространению ядерного
оружия по крайней мере на ближайший период. Гораздо сомнительнее их способ-
ность излечить террористический недуг. Безусловно, они вызовут еще более
мощную волну негодования в адрес Америки и будут рассматриваться как
насаждение нового порядка в регионе в духе неприкрытого колониализма. Более
того, такие меры, скорее всего, подвергнутся резкому международному
осуждению, особенно в Европе, не говоря уже о реакции исламского мира. В итоге
на карту могли бы быть поставлены американские позиции в Европе, а «война с
терроризмом» превратилась бы в сугубо американское и преимущественно
антиисламское предприятие. Нарисованная Сэмюэлем Хантингтоном картина
«столкновения цивилизаций» стала бы самоисполняющимся пророчеством.
И наконец, последнее, но не менее важное соображение: политика
одностороннего принуждения породила бы в международном сообществе такие
умонастроения, при которых государства, не желающие подвергнуться шантажу,
считали бы своей первоочередной задачей тайное приобретение ОМУ. Причем у
этих государств появился бы дополнительный мотив поддерживать террористиче-
ские группировки, а те, одержимые жаждой мести, с еще большей вероятностью
могли бы анонимно применить оружие массового поражения против Америки.
Принцип выживания сильнейших, который в той или иной мере всегда
присутствовал в международной политике (хотя его роль постепенно ослаблялась
регулирующими поведение государств международными соглашениями),
утвердился бы в качестве высшего закона глобальных джунглей. В долгосрочном
плане все это могло бы обернуться для
55
Америки фатальным разрушением основ ее национальной безопасности.
Вот почему один из призывов, звучащих в ходе третьей «великой дискуссии»
о безопасности Америки, — отказаться от Атлантического альянса в пользу новой
«коалиции убежденных союзников» — глубоко ошибочен. Хотя об этом не говорят
открыто, речь идет о попытке определенной, весьма твердо настроенной группы в
администрации Буша и части наиболее консервативных политических кругов
предпринять стратегический маневр, направленный на смену фундаментальных
геополитических приоритетов Америки. В сущности, данная группа стремится
предложить обоснование, мотивацию и стратегию образования под руководством
Америки новой глобальной коалиции взамен той, что была ею выпестована после
1945 года, в период «холодной войны».
Фундаментом коалиции времен «холодной войны» являлось противостояние
советской мощи, которое зиж-делось на общих ценностях и неприятии
коммунистической диктатуры. Главным воплощением коалиции стал
Атлантический союз (получивший формальное выражение в структурах НАТО),
призванный сдерживать дальнейшую советскую экспансию; затем последовал
отдельный «договор безопасности» с Японией. Крушение Советского Союза в 1991
году не только ознаменовало исторический триумф демократического альянса, но
и поставило на повестку дня вопрос о его будущей миссии. В ответ в течение
примерно десяти последних лет происходило расширение Союза при
одновременных попытках постепенно распространить зону его действия за
пределы Европы.
Террористическая атака 11 сентября сыграла на руку тем кругам, по
убеждению которых естественными и первоочередными партнерами Америки
следует считать государства, находящиеся так или иначе в состоянии конфликта с
мусульманами, будь то Россия, Китай, Израиль или Индия. Кое-кто даже
утверждает, что Америка должна задаться целью переустройства Ближнего
Востока и, используя собственную мощь во благо демократии, подчинить своей
воле арабские государства, сокрушить
56
исламский радикализм и сделать регион безопасным для Израиля. В
американском обществе эти идеи разделяют различные правые,
неоконсервативные и религиозно-фундаменталистские течения. А благодаря
страху перед терроризмом они пользуются немалой популярностью у населения.
Однако, в отличие от предыдущей коалиции, предлагаемая стратегическая
формула имеет мало шансов на длительную политическую жизнь. Подобное
партнерство, основанное не столько на долговременных общих ценностях, сколько
на совпадении тактических целей, носило бы конъюнктурный характер. В лучшем
случае оно может привести к краткосрочному соглашению -соглашению,
способному лишь разрушить, но никак не заменить великий демократический
альянс, который Америка успешно крепила на протяжении более чем 40 лет.
Не исключено, что к риску такого перестроения добавится обильно
приправленный риторикой пересмотр американской стратегической доктрины. О
подобной тенденции свидетельствовала речь, с которой президент Буш выступил 1
июня 2002 г. в Уэст-Пойнте. Рассылая ее текст представителям
внешнеполитического сообщества по электронной почте, пресс-служба Белого
дома сопроводила его следующим комментарием: в выступлении «формулируется
новая доктрина внешней политики Америки (упреждающие действия в случае
необходимости защитить нашу свободу, защитить наши жизни)… Речь в Уэст-
Пойнте дает представление об убеждениях и образе мышления Президента и его
администрации…»
В этом выступлении президент отверг традиционную стратегию
сдерживания как неадекватную угрозам терроризма и распространения ОМУ,
имеющим приоритетное значение после окончания «холодной войны». Он объявил
о своей решимости «перенести сражение на территорию противника, сорвать его
планы и противостоять наиболее серьезным угрозам еще до их появления».
Примечательно, что Буш так и не назвал «противника», оставляя полный простор
для произвольного выбора мишеней. В новопровозглашенной доктрине
«упреждаю-
щей интервенции» не уточнялось, ни с помощью каких критериев будет
определяться терроризм, ни при каких обстоятельствах распространение ОМУ
станет расцениваться в качестве зла, заслуживающего упреждающей военной
акции со стороны Соединенных Штатов.
По существу, Соединенные Штаты тем самым присвоили себе право
идентифицировать противника и наносить первый удар, не заботясь о достижении
международного консенсуса в отношении согласованного определения угрозы.
Прежняя доктрина «взаимного гарантированного уничтожения» (известная под
аббревиатурой MAD -mutual assured destruction) сменилась новой концепцией
«единоличного гарантированного уничтожения» (solitary assured destruction — SAD).
Неудивительно, что переход от MAD к SAD был воспринят многими как
Не улучшило положения дел и отождествление двух разных понятий —
«упреждение» и «предотвращение». В разработанном Советом национальной
безопасности документе 2002 года о стратегии национальной безопасности, а
именно в главе 5 «Предотвращение угрозы применения нашими противниками
оружия массового поражения против нас, наших союзников и наших друзей», оба
термина употребляются как взаимозаменяемые понятия. Заместитель министра
обороны внес еще больше неясности, заявив 2 декабря 2002 г. в Международном
институте стратегических исследований (IISS): «Все, кто думает, что мы будем
ждать точных сведений о неминуемости нападения на нас, не сумели извлечь урок
из событий 11 сентября».
Между тем грань между упреждением и предотвращением весьма
существенна с точки зрения международного порядка и ни в коем случае не
должна стираться. Речь идет, например, о разнице между решением Израиля в
июне 1967 года упредить нападение арабов, к которому завершавшие
передислокацию арабские вооруженные силы были почти готовы, и воздушным
ударом Израиля в 1981 году по атомному реактору «Осирак» с целью пред-
отвратить перспективу появления у Ирака ядерного потенциала. Первая акция
была ответом на неминуемую
58
угрозу; вторая служила недопущению самого возникновения угрозы.
Аналогичным образом, нападение США на Ирак в 2003 году, возможно,
диктовалось потребностью предотвращения будущей «серьезной и требующей
быть начеку угрозы» (как выразился президент Буш), но никак не упреждения
неотвратимой угрозы удара с иракской стороны.
Упреждение может оправдываться высшими национальными интересами
перед лицом неминуемой угрозы и, следовательно, почти по определению
осуществляется в основном в одностороннем порядке. Чтобы обосновать (хотя бы
задним числом) подобный произвол, нужны исключительно надежные
разведывательные данные. Напротив, предотвращению должно, по возможности,
предшествовать настойчивое политическое давление (в том числе с привлечением
международного сообщества), призванное предупредить нежелательный ход собы-
тий, причем применение силы допустимо лишь тогда, когда все другие средства
исчерпаны и сдерживание перестало быть эффективной альтернативой. Отказ от
разграничения двух этих видов действия, тем более со стороны сверхдержавы,
обладающей максимумом средств сдерживания, способен развязать цепную
реакцию односторонних «предотвращающих» войн, маскируемых под
«упреждающие» акции.
В итоге столь радикальные перемены в доктрине и конфигурации союзов
могли бы нанести наибольший урон самой Америке. Они привели бы к изменению
как ее мировой исторической роли, так и ее образа в мире. Перестав быть маяком
свободы для народов планеты, пробуждающихся к политическому бытию,
Америка воспринималась бы как лидер нового «Священного союза», равнодушный
к поиску баланса между порядком и справедливостью, безопасностью и
демократией, национальной мощью и социальным прогрессом. Оттолкнув старых
друзей своим высокомерием и променяв их на новых, не способных ни по-
настоящему воспринять основополагающие американские ценности, ни стать
подлинными партнерами в борьбе с истоками глобального насилия, Америка могла
бы попасть в положение гегемона в изоляции.
59
Несмотря на все свое могущество, изолированная Америка сделалась бы
жертвой всевозможных враждебных ей альянсов с участием не только ее врагов, но
также покинутых ею бывших союзников и новых, но неверных друзей.
Фундаментальная опасность, угрожающая как Америке, так и миру в целом,
заключается в политическом беспорядке, которому все больше сопутствует
насилие и который может однажды перерасти в глобальную анархию. Терроризм —
одно из самых уродливых его выражений. Распространение оружия массового
уничтожения — одна из самых грозных перспектив. Но оба явления — не что иное,
как симптомы одной и
