Собрание сочинений. Том 9. Мастер и Маргарита. Михаил Афанасьевич Булгаков
Конец тридцатых годов
Новый, 1939 год, Булгаковы встретили в дружной компании: Эрдманы, Вильямсы. Зажгли елку, пили французское шампанское, на звонки не отвечали, так хотелось тихо посидеть, поговорить от души обо всем, что накопилось. А стоило хоть кому-то сказать, что Булгаковы будут отмечать Новый год дома, как тут же эта весть разошлась бы по всей Москве, а уж после этого отказать никому нельзя… Много друзей у Булгаковых, но встретить Новый год им хотелось только с самыми близкими друзьями. А если соберется 15–16 человек, какая уж тут тишина, да и беспокойно. Редко бывали одни, почти вся жизнь проходила на людях, к которым нужно было ходить, что-то просить, чего-то добиваться.
И первые дни 1939 года начались с того, что пришел поздравить Сергей Михалков, сосед по квартире, молодой, талантливый, прекрасный рассказчик, и сообщил, что авторские в кино отменяются.
«А если, вслед за этим, отменят авторские и по театру?», — мелькнуло у Булгаковых.
В этот же день узнали, что письмо Булгакова В.М. Молотову, написанное им несколько дней тому назад с просьбой помочь в квартирном вопросе, переслали в Моссовет… Оставалось ждать… Квартирный вопрос, как и прежде, постоянно волновал Михаила Афанасьевича. Шум мешал со всех сторон, а так хотелось тишины, покоя, так хотелось закончить роман «Мастер и Маргарита», не давали покоя и мысли о новой пьесе ― создать образ молодого Сталина, революционера, разрушителя старого, веками сложившегося общества, устоев морали, нравственности, показать идеологию, которая вскормила их, показать тех, кто стоял на их пути.
Праздничное настроение прошло, начались обычные будни с постоянными хлопотами…
5 января 1939 года Елена Сергеевна записала: «Утром в Реперткоме. Мы ходили за визой на „Дон Кихота“. Миша — Пушкиной, секретарю Мерингофа, на ее фразу — „пьеса у тов. Мерингофа“, сказал, побелев: „буду жаловаться в ЦК, это умышленно задерживают разрешение“. Это меня ужасно огорчило, а Миша твердит — я прав. И я теперь не знаю».
6 января позвонил Федор Михальский и сообщил, что на спектакль «Дни Турбиных» пожаловали «дорогие гости».
Потом позвонила Ольга Сергеевна.
— Да, я хочу тебе сообщить, что сегодня Правительство смотрело Вашу пьесу.
— Мы знаем, — ответила Елена Сергеевна.
— Тебе уже сказали?! Кто?! Федя?
— Да.
«К Ольге не пошли, сидим вдвоем с Мишей, ужинаем. Ощущение праздничное от уюта, уединения», — записала Елена Сергеевна в этот вечер.
Свободные минуты Булгаков любил проводить с Николаем Эрдманом, Александром Мелик-Пашаевым, Дмитриевым. «Бесконечное удовольствие» Елене Сергеевне доставляли разговоры Михаила Афанасьевича и Николая Робертовича, умные, острые: Эрдман дружелюбно советовал Булгакову писать новую пьесу, а Булгаков упрекал своего друга в том, что он проповедует, как «местный протоиерей».
В середине января 1939 года Булгаков вплотную приступил к работе над пьесой о Сталине…. 18 января Елена Сергеевна отмечает: «И вчера и сегодня вечерами Миша пишет пьесу, выдумывает при этом и для будущих картин положения, образы, изучает материал. Бог даст, удача будет!»
Но времени на творческую работу не хватало…Все больше и больше поглощала работа в Большом театре. Редактирование либретто, репетиции, заседания, обсуждения, встречи и разговоры с авторами — все это было интересным только в самом начале службы. Но столько бездарных авторов приносили свои страницы, столько времени уходило на то, чтобы объяснить им всю нелепость представленного материала, при этом объяснить изящно, благородно, интеллигентно, чтобы не обиделись, не пошли жаловаться в дирекцию.
В начале февраля в газетах сообщали о награждении орденами писателей и киноработников: больше двадцати человек получили ордена Ленина, больше сорока ― орден Красного Знамени, больше ста ― орден Знак Почета… Это только писатели… Кроме того, награждены киноработники за картины ― «Александр Невский», «Выборгская сторона», «Великое зарево», «Человек с ружьем», «Волга-Волга» и многие другие. И среди награжденных ― друзья и знакомые Булгаковых. Было о чем поговорить…
Очень многого ждали от постановки «Ивана Сусанина», столько сил вложено было в эту работу. Но результат оказался не таким уж замечательным. Конечно, на генеральной и на премьере — множество знаменитых писателей, художников, артистов, политических и государственных деятелей. Пел Пирогов, Жуковская исполняла Антониду, Златогорова — Ваню, Сабинина — Большаков, легко бравший верхние ноты, дирижировал сам Самосуд, но успех средний. А 28 февраля Елена Сергеевна записала: «Мне крайне не понравился и утомил безмерно „Сусанин“. По-моему, всегда эта опера была лобовой, патриотической и такой и осталась, и всякие введения Минина и Пожарского ни к чему не приводят». В этой оценке сказалась, видимо, боль от того, что, в свое время не удалось поставить оперу «Минин и Пожарский». Нет, не права здесь Елена Сергеевна: Большой театр и ставил ведь именно патриотическую оперу, так что талантливо осуществил творческий замысел Глинки.
В конце февраля и начале марта Михаил Афанасьевич продолжил работу над романом «Мастер и Маргарита», но вновь и вновь служебные обязанности отвлекали от настоящего творчества.
6 марта дирекция посоветовала быть на «Сусанине»: приедет Сталин. Конечно, пошел. Замысел пьесы о Сталине не давал Булгакову покоя и хотелось хотя бы издали увидеть своего героя. После второго акта в правительственной ложе начали аплодировать, зал бурно поддержал. Исполнявшая Ваню сбилась в сцене «у монастыря», перепутала слова, сбила хор и оркестр. Самосуд еле-еле выправил положение. Мало кто заметил эти ошибки, но Булгаков, как и Самосуд, был расстроен: такое время, что ошибаться нельзя…
«Сегодня днем были в дирекции сидели у Якова Л., — запись от 10 марта. ― Он рассказал, что Сергей Городецкий невероятно нахамил по телефону. Его не пустили на закрытый спектакль „Сусанина“. ― „Я морду буду бить тому, кто скажет, что я не имею отношения к этому спектаклю“, — сказал Городецкий». Отношение-то, конечно, имеет, но сколько труда вложено и Булгаковым в это либретто, в этот спектакль. Но разве можно говорить об этом ― это служебные обязанности, которые изматывали, и, в сущности, не приносили удовлетворения. Бессмысленным было совещание с литературоведом Груздевым об опере по роману Горького «Мать». Много говорили, особенно Самосуд и Груздев, а толку никакого, потому что либретто никуда не годилось, более того, производило ужасное впечатление. Разве можно здесь что-нибудь поправить?
По-прежнему по вечерам бывали в гостях, Михаил Афанасьевич играл в шахматы, в винт, в биллиард, а Елена Сергеевна отдыхала в душевных, сердечных разговорах о драматической судьбе Булгакова, как писателя, драматурга. Как-то у Леонтьевых вспомнили о недавних многочисленных награждениях писателей, киноработников, и Дарья Григорьевна Леонтьева вдруг, неожиданно для Булгаковых разволновалась до слез:
— Мы так переживали за вас, так переживали… Читаем фамилии в длинных списках, а все нет и нет…
— В чем дело, Дарья Григорьевна? Неужели вы могли думать, что Мише дадут орден? Да и зачем ему?! — с негодованием воскликнула Елена Сергеевна.
— Да ведь давали даже тем, кто почти ничего не сделал в литературе, так написали какие-то пустяки, а уже ― орден… А Михаил Афанасьевич столько интересного написал…
И вот такие разговоры все чаще возникали в домах, где бывали Булгаковы. С удовольствием откликались на приглашения Николая Радлова и Дины, замечательной художественной пары, у которых можно было встретить художника Осьмеркина с женой, архитектора Кожина, возникали какие-то совсем другие разговоры, далекие от приевшихся мхатовских и литературных тем. Но и после этих веселых и насыщенных вечеров Булгаков впадал в отчаяние, говорил Елене Сергеевне, что не хочет никуда ходить, что эти вечера ― пустая трата времени, разговоры — пустые, а иной раз — и фальшивые.
10 марта открылся XVIII съезд ВКПб. В отчетном докладе Сталина четко и ясно говорилось об изменениях в мире и стране, которые произошли за пять лет со времени ХVII съезда партии. Булгаков внимательно изучал материалы партийного съезда, пытался отыскать в этих материалах характерные детали и подробности времени, живые черточки вождя и его помощников. «Для капиталистических стран этот период был периодом серьезнейших потрясений как в области экономики, так и в области политики. В области экономической эти годы были годами депрессии, а потом, начиная со второй половины 1937 года, — годами нового экономического кризиса, годами нового упадка промышленности США, Англии, Франции, — следовательно, годами новых экономических осложнений. В области политической эти годы были годами серьезных политических конфликтов и потрясений. Уже второй год идет новая империалистическая война, разыгравшаяся на громадной территории от Шанхая до Гибралтара и захватившая более 500 миллионов населения. Насильственно перекраивается карта Европы, Африки, Азии. Потрясена в корне вся система послевоенного так называемого мирного режима.
Для Советского Союза, наоборот, эти годы были годами его роста и процветания, годами дальнейшего его экономического и культурного подъема, годами дальнейшего роста его политической и военной мощи, годами его борьбы за сохранение мира во всем мире.
Такова общая картина…»
Сталин четко и ясно говорил о стремлении Японии, Италии, Германии по новому поделить мир, подчинить себе сферы влияния, военным путем захватить колонии. И сколько глубоких, правильных мыслей о международном положении высказал Сталин… Высказал доступным языком, не раз раздавался смех во время его серьезной речи… Значит, обладает чувством юмора? Ясностью мышления? А все эти качества нужны для того, что быть убедительным, чтобы стать лидером, вождем, и все это закладывалось в молодости… Нужно строить новые заводы, говорит Сталин, необходимо наличие высокой техники производства и высоких темпов развития производства, нужно ковать новые кадры для промышленности… Но для всего этого нужно время, нельзя за 2–3 года обогнать развитые капиталистические страны… Прав, прав Сталин, ставя такие задачи перед страной… Но не слишком ли упрощенно смотрит на морально-политическое единство советского общества? Неужто нет противоречий между рабочими и колхозниками, крестьянами и председателями колхозов, между партийными деятелями и деятелями литературы и искусства? Не преувеличивает ли Сталин дружбу народов? Советский патриотизм? Не преувеличивает ли Сталин достоинства Конституции СССР? Демократичность недавно прошедших выборов? И вообще не преувеличивает ли Сталин прочность советского строя и неиссякаемую силу Советской власти?
Не раз Булгаков задумывался о недавно прошедших судебных процессах над партийными и советскими деятелями, вчитываясь в строки доклада Сталина. И на эти вопросы Сталин дает четкие и ясные ответы: «Некоторые деятели зарубежной прессы болтают, что очищение советских организаций от шпионов, убийц и вредителей вроде Троцкого, Зиновьева, Каменева, Якира, Тухачевского, Розенгольца, Бухарина и других извергов „поколебало“ будто бы советский строй, внесло „разложение“. Эта пошлая болтовня стоит того, чтобы поиздеваться над ней. Как может поколебать и разложить советский строй очищение советских организаций от вредных и враждебных элементов? Троцкистско-бухаринская кучка шпионов, убийц и вредителей, пресмыкавшаяся перед заграницей, проникнутая рабьим чувство низкопоклонства перед каждым иностранным чинушей и готовая пойти к нему в шпионское услужение, — кучка людей, не понявшая того, что последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства, — кому нужна эта
