стрелять в безоружных!
Крик в толпе: «Стрелять будут!»
Миха. Не будут стрелять! Стойте крепко!
Рота поет.
«Шел я речкой, камышом,
Видел милку нагишом!»
Сталин. Товарищи! Нельзя бежать! Стойте тесно, стеной!
Рота поет:
«Шел я с милкою в лесу,
Милку дернул за косу!..»
Иначе солдаты навалятся, озвереют! Прикладами покалечат! Пропадет народ!
Губернатор оборачивается в сторону войск, машет рукой, что-то показывает.
Вдали послышались глухо слова: «Рота… стой!» Тотчас песню как будто обрубили. Донесся глухо голос: «Горнист!..» Тогда тоскливо запел вдали рожок. Кякива срывается с места и убегает.
Трейниц(Губернатору). Ваше превосходительство! Что вы делаете? Ведь вы на линии!.. Сюда, сюда!.. (Убегает вместе с Губернатором.)
Полицмейстер(смертельно побледнев, метнулся). Эй! Эй! Эй! Городовые!.. (Убегает вместе с городовыми.)
Вторично спел рожок.
Наташа(вырвавшись из ряда). Солдаты, что вы делаете? Не смейте стрелять!
Теофил. Не смейте стрелять!
В это время ворота казарм начинают трещать. Отскакивают скобки, ворота то приоткрываются, то закрываются. В них видна спина околоточного без фуражки. Околоточный с кем-то борется. Мелькнули еще две спины городовых, потом лицо Порфирия. Околоточного выталкивают на улицу. В это время в третий раз спел рожок, глухо долетели слова: «Первая шеренга!..» Околоточный оборачивается в ту сторону, откуда слышится рожок, бросается к забору, как бы прилипает к нему. Выбегает рабочий вслед за околоточным, кричит: «Товарищи!», бежит к флагу. За ним выбегают Порфирий, еще двое рабочих, за ними Климов и Геронтий.
Порфирий. Да здравст…
В это мгновение ударил первый залп вдали. Порфирий падает на колено. Геронтий падает, схватившись за плечо. Наташа, закрываясь рукой, как будто от резкого света, бежит к забору, прижимается к нему рядом с околоточным. Падает ничком и остается неподвижным рабочий рядом с Хиримьянцем. Выпадает из рук Хиримьянца флаг с перебитым древком.
Порфирий(поднимается, кричит тем, что показались в воротах). Назад! Назад! (Хромая, отходит к флагу; грозит кулаком, кричит.) Да сгорит ваше право! Сгорит в аду!
Ударил второй залп, упал рабочий рядом с Теофилом.
Климов(схватываясь за грудь). Ах, это мне?.. Ну, бей еще!..
В толпе послышался истерический женский крик: «Убивают!» Климов падает и затихает.
Сталин. Так?..Так?.. (Разрывает на себе ворот, делает несколько шагов вперед) Собаки!.. Негодяи!.. (Наклоняется, поднимает камень, хочет швырнуть его, но бросает его, грозит кулаком, потом наклоняется к убитому Климову)
Хиримьянц, Теофил, Миха схватывают камни, швыряют их.
Сталин(обернувшись к ним, кричит). Не надо!.. Назад!
Сильвестр(Порфирию). Берись за меня. (Выводит Порфирия.)
Ударил третий залп, повыше. Толпа побежала. Сталин оставляет Климова, наклоняется к Геронтию.
Геронтий. Воды дай…
Сталин. Берись этой рукой за шею… Берись! (поднимает Геронтия, выводит его, кричит Теофилу, который наклонился над убитым рабочим.) Не трогай мертвых! Их поднимут! Уходите скорее!
Хиримьянц, Теофил, Миха скрываются. Вдали пропел рожок, послышался глухо, далеко голос: «Рота!.. Рота, кругом..» Сцена опустела, остаются лежащие неподвижно Климов и двое рабочих.
Околоточный(отделяется от забора, крестится, бормочет). Господи Иисусе… господи…
Наташа(приближается к нему медленно, вцепляется в грудь, рвет с плеч погоны, хватает за горло). Ах ты… ах ты, палач…
Околоточный. Что ты?.. Что ты?.. Пусти! Я не убивал… Я не убивал, я не убивал… это капитан Антадзе убивал! А я… пусти!
В это время вбегают Сталин и Сильвестр.
Сильвестр. Наташа, что ты! Скорей!..
Сталин. Бери ее силой! (Схватывают Наташу и увлекают ее со сцены.)
Околоточный, крадучись под забором, удаляется, послышался вдали выкрик: «Марш», грохнули барабаны, рота запела, удаляясь:
«Барабан наш громко бьет,
Жить солдату тяжело,
Действие третье
Картина седьмая
Батум. Апрельская ночь. В квартире рабочего Дариспана. За столиком сидит Сталин.
Лампа с зеленым абажуром. Рядом со Сталиным висит на стуле пальто, лежит фуражка. Перед Сталиным — книга, он читает, делает пометки карандашом. Где-то послышался стук. Сталин поднимает голову, прислушивается.
Дариспан(в дверях). Это Константин. (Скрывается.)
Входит Канделаки.
Сталин. Выкопали?
Канделаки. Выкопали и отвезли. Там не найдут. (Садится.) Но, понимаешь, Сосо, я, клянусь богом, в жизни не видел таких беспокойных людей, как эти жандармы. Такие вредные люди, что прямо невозможно работать. Мне сейчас Качахмадзе рассказал, что они у него вчера на кладбище побывали. Говорил, чтобы в течение некоторого времени на кладбище никто носу не показывал бы. Они уж его на заметку взяли. Прямо деваться некуда. Такую суету в жизни вызвали, что немыслимо.
Сталин. Надо и в их положение входить, и им посочувствовать. Жалованье получают, пускай работают.
Канделаки. Сосо! У меня мрачные мысли появились. Какое-то нехорошее предчувствие.
Сталин. Да ведь предчувствия иногда обманывают. Они не всегда верные. А что такое?
Канделаки. Эту квартиру, по-моему, Сосо, надо менять. Томит меня предчувствие, что они нитку к ней нашли. За типографию теперь я спокоен. А вот квартира мне эта не нравится. Они теперь не успокоятся, они за тобой, как за зверем, будут идти.
Сталин. Завтра утром выдумаем что-нибудь. Куда же сейчас ночью? Еще хуже можно попасться.
Канделаки. Да, не нравится… ох, не нравится мне Кединский переулок!.. Ну, я пойду в кухню поесть, а то я проголодался.(Выходит.)
Где-то стук, потом глухие голоса.
Дариспан(в дверях). Там этот старик пришел, Реджеб, очень хочет с тобой поговорить. Говорит, на минутку.
Дариспан уходит, входит Реджеб.
Здравствуй, Реджеб.
Реджеб. Здравствуй. Я к тебе пришел.
Реджеб садится. Молчит.
Что скажешь приятного?
Реджеб молчит, вздыхает.
Ты что же, помолчать со мной пришел?
Молчание.
Помолчим еще.
Молчание.
Сталин(начинает читать). Ты так, старик, вздыхаешь, что я заплакать могу. Скажи хоть одно слово, зачем меня мучаешь? Ты для чего пришел? Какое горе тебя терзает?
Реджеб. Я вчера важный сон видел.
Реджеб. Понимаешь, будто бы к нам в «Зеленый мыс» приехал царь Николай.
Сталин. На дачу?
Реджеб. Конечно, на дачу. И, понимаешь, стал купаться. Снял мундир, брюки, сапоги, все положил на берегу, намылился и полез в море. А мы с тобой сидим на берегу и смотрим. И ты говоришь: «А он хорошо плавает*» А я говорю: «А как он голый пойдет, если кто-нибудь его мундир украдет? Солдат нету…» А он, понимаешь, поплыл и утонул. И мы с тобой побежали, кричим всем: «Царь потонул! Царь потонул!» И весь народ обрадовался.
Сталин. Хороший сон. Так ты для того из Махинджаури шел в Батум, чтобы мне сон рассказать?
Реджеб. Нарочно для этого шел.
Сталин. Хороший сон, но что бы он такое значил, я не понимаю.
Реджеб. Значит, что царя не будет. И ты всю Аджарию освободишь.
Молчание.
Я тебе скажу, что никакого сна я не видел.
Сталин. Я знаю, что ты не видел.
Реджеб. Я потому сон рассказывать стал, что не знаю, что тебе сказать. Сижу, а выговорить не могу. Меня к тебе наши старики послали, чтобы ты одну тайну открыл.
Сталин. Какую?
Реджеб. Слушай меня, Сосо. Я — старик, и ты на меня не обижайся. Все тебя уважают, говорят: модзгвари. Мы, абхазцы, бедные и знаем, что ты нам хочешь помочь. Но мы узнали, что ты по ночам печатаешь. Ведь печатаешь?
Сталин. Да.
Реджеб. А когда ты их в ход пустишь?
Сталин. Что?
Реджеб. Фальшивые деньги. Наши старики долго ломали головы: что человек тайно печатает? Один старик, самый умный, догадался — фальшивые деньги. И мы смутились. Говорят, хороший человек, но, понимаешь, мы ему деньги помогать печатать не можем. Мы это не понимаем. Меня послали к тебе. Говорят: узнай, зачем печатает? Что, он будет раздавать их народу? Когда будет раздавать? По сколько?
Сталин. Да, дела… Коция!
Канделаки(входит). Что?
Сталин. При тебе есть хоть одна прокламация?
Канделаки. Одна есть.
Сталин. Дай-ка мне ее.
Канделаки отдает листок Сталину, уходит.
Вот, видишь: эти листки печатаем. Краски нет, это не деньги А печатаем вот зачем. Народу живется очень худо, и чтобы его поднять против царя, нужно, чтобы все знали, что худо. Но если я начну по дворам ходить и говорить — худо живется, худо живется, — меня, понимаешь ли, в цепи закуют. А это мы раздаем, и тогда все знают. А деньги мы не печатаем, это народу не поможет.
Реджеб(внезапно поднимаясь). До свиданья. Прости, что я тебе заниматься помешал.
Сталин. Нет, ты погоди. Ты, пожалуйста, покажи эту бумажку вашим и объясни
Реджеб. Хорошо, хорошо.
Сталин. Только осторожно.
Реджеб. Да понимаю я! (Идет к дверям.) Ц… ц… Аллах, аллах… (Останавливается) Одно жалко, что ты не мусульманин.
Сталин. А почему?
Реджеб. Ты прими нашу веру обязательно, я тебе советую. Примешь — я за тебя выдам семь красавиц. Ты человек бедный, ты даже таких не видел. Одна лучше другой, семь звезд.
Сталин. Как же мне жениться, когда у меня даже квартиры нет?
Реджеб. Потом, когда все устроишь, тогда женим. Прими мусульманство.
Реджеб. Обязательно подумай. Прощай. (Идет.) Ц… ц… фальшивые деньги… ай, как неприятно! (Выходит.)
Сталин читает.
Канделаки(входит). Этот гимназист пришел, Вано, которого ты звал.
Сталин. Ага…
Канделаки(в дверях). Вот товарищ Сосо. Входи. (Скрывается.)
Входит Вано в штатском пальто.
Вано. Я думал, что вы пожилой.
Сталин. Я тебя тоже не знал, но догадался, что ты молодой, потому что сказали, что ты гимназист. Ты в шестом классе?
Вано. В шестом.
Сталин. Садись, закуривай. Я тоже был в шестом классе, но у нас, в семинарии, другое разделение… Кроме того, в силу некоторых причин я не кончил курса… Работает кружок?
Вано. Работает.
Вано. Двадцать человек. Старшие классы.
Сталин. Ну, конечно, не приготовишки, те от занятий политикой упорно отлынивают. У вас месаме-дасисты работали?
Вано. Да. Но мы хотам с вами объединиться для борьбы.
Сталин. Правильно. Ты читал статью Ноя в «Квали»?
Вано. Читал.
Сталин. Ну, скажи сам, к чему будут годны люди, которых они воспитывают такой литературой? Интеллигентные чернокнижники. Ты знаешь, они ко мне прислали гонца. И он меня уговаривал, чтобы я уехал из Батума. Они говорят, что здесь, в Батуме, невозможно вести борьбу и нелегальную работу. А когда я спросил почему, он говорит: рабочие, говорит, темные, а кроме того, улицы хорошо освещены, прямые, все, говорит, видно как на ладони! До чего должен дойти человек, чтобы такую вещь сказать! Выходит, не боритесь, потому что рабочие темные, а улицы светлые! Впрочем, тебе нечего доказывать…
Дариспан(внезапно появляясь). Пастырь, беги!
Канделаки(вбегает). Туда, туда!
Послышался упорный стук с одной стороны, а потом застучали и в другом месте.
И здесь уже.
Сталин(глянув в окно). Поздно. (Обращаясь к Вано.) И ты еще… ах, бедняга! И нужно было, как на грех, тебе сегодня…
Вано. Я не боюсь. Лампу потушить, и в темноте…
Сталин. Что ты! Не трогай! Ну, слушай, прежде всего не волнуйся, сиди спокойно и держи себя вежливо. Меня ты не знаешь, я — безработный, уроков ищу, вот тебя Канделаки и привел.
Стук становится громче, послышались глухие голоса.
Дариспан. Ну, что же, открывать?
Сталин. Открывай.
Дариспан выходит, открывает. Громче застучали с другой стороны, туда идет Канделаки, открывает там. Со стороны кухни появляются околоточный, городовые, полицмейстер.
Полицмейстер. Останьтесь так, на местах.
С другого хода — два жандарма, Трейниц, Кякива.
Трейниц(околоточному) Сколько комнат в квартире?
Околоточный. Три комнаты, галерейка и погреб.
Трейниц. Так. (Дариспану, Канделаки, Сталину и Вано.) Прошу вывернуть карманы.
Дариспан. Я не понимаю, почему…
Трейниц. Прошу вывернуть карманы.
Сталин, Канделаки, Вано показывают свои карманы. Жандарм шарит в карманах
