и начинает ходить по комнате, что-то обдумывая и сам с собой тихо разговаривая.
Порфирий(горько усмехнувшись). Она больше Франции… Что ж тут поделаешь… Тунгузы… (Подходит к окну) Вот так ночка… Черт месяц украл и спрятал в карман… да…
Послышался звук отпираемой ключом двери. Входит Наташа.
Ну что, есть что-нибудь?
Наташа(снимая пальто). Ничего нет ни у кого.
Порфирий. Я так и ожидал.
Надо глядеть правде в глаза. Нет вести ни у кого. И больше никто и никогда от него вестей не получит.
Наташа. Что это значит? Почему?
Порфирий. Потому, Наташа, что он погиб.
Наташа. Что ты говоришь и зачем? Ведь для того, чтобы так сказать, нужно иметь хоть какое-нибудь основание.
Порфирий. Основание у меня есть. Никто так, как я, не знал этого человека! И я тебе скажу, что, куда бы его ни послали, за эти два месяца он сумел бы откуда угодно подать весть о себе. А это молчание означает, что его нет в живых.
Наташа. Что ты каркаешь, как ворон? Почему непременно он должен погибнуть?
Порфирий. Грудь… у него слабая грудь. Они знают, как с кем обойтись; одних они хоронят, прямо в землю зарывают, а других — в снег! А ты не знаешь, что такое Сибирь. Эта Иркутская губерния больше, чем Франция!.. Там в июле бывает иногда иней, а в августе идет снег! Стоило ему там захворать — и ему конец. Я долго ломал голову над этим молчанием, и я знаю, что говорю. Впрочем, может быть и еще одно: кто поручится, что его не застрелили, как Ладо Кецховели, в тюрьме?
Наташа. Все это может быть, но мне больно слушать. Ты стал какой-то малодушный. Что ты все время предполагаешь только худшее? Надо всегда надеяться.
Порфирий. Что ты сказала? Я малодушный? Как у тебя повернулся язык? Я спрашиваю, как у тебя повернулся язык? Кто может отрицать, что во всей организации среди оставшихся и тех, кто погибли, я был одним из самых боевых! Я не сидел в тюрьме? А? Я не был ранен в первом же бою, чем я горжусь? Тебя не допрашивал полковник Трейниц? Нет? А меня он допрашивал шесть раз! Шесть ночей я коверкал фамилию Джугашвили и твердил одно и то же: не знаю, не знаю, не знаю такого! И разучился на долгое время мигать глазами, чтобы не выдать себя! И Трейниц ничего от меня не добился! А ты не знаешь, что это за фигура! Я не меньше, чем вы, ждал известий оттуда, чтобы узнать, где он точно! Я надеялся… почему? Потому что составлял план, как его оттуда добыть!
Наташа. Это был безумный план.
Порфирий. Нет! Он безумным стал теперь, когда я всем сердцем чувствую, что некого оттуда добывать! И сказал я тебе это для того, чтобы мы зря себя не терзали. Это бесполезно.
Порфирий. Кто же это может быть? Отец стучать в окно не станет. (Подходит к окну.)
Наташа. Кто там?
Порфирий. Какая тьма, не разберу…
Наташа(глядя в окно). Солдат, не солдат… чужой…
Порфирий. Ах, чужой… Тогда это нам не надо. Я знаю, какие чужие иногда попадаются. Опытные люди. Погоди, я спрошу. (Уходит из комнаты.)
Послышался глухо его голос. «Что нужно, кто там?»
Сталин(очень глухо, неразборчиво, сквозь вой непогоды). Сильвестр еще здесь живет?
Порфирий(глухо). Но его нету дома. А кто вы такой?
Сталин. А Наташу можно позвать?
Порфирий. Да вы скажите, кто спрашивает.
Сталин. А кто это говорит?
Порфирий. Квартирант.
Порфирий. Да вы скажете, кто вы такой, или нет?
Сталин умолкает. Послышались удаляющиеся шаги.
Наташа(смотрит в окно). Постой, постой, постой! Что ты делаешь? (Срывается с места.)
Порфирий выбегает ей навстречу из передней.
Порфирий. Что такое?
Наташа. Да ты глянь?..
Порфирий подбегает к окну, всматривается. Брякнул крючок, стукнула дверь в передней. Наташа выбежала из дому. Ее голос послышался глухо во дворе.
Постой! Остановись! Вернись!
Порфирий(некоторое время смотрит в окно, потом пожимает плечами). Не разберу… (Идет к передней.)
Из передней выходят Наташа и Сталин. Сталин в солдатской шинели и фуражке.
Наташа. Смотри!
Порфирий. Этого не может быть!.. Сосо!..
Сталин. Здравствуй, Порфирий! Ты меня поверг в отчаяние своими ответами. Я подумал: куда же я теперь пойду?
Порфирий. Но, понимаешь… понимаешь, я не узнал твой голос…
Наташа(Сталину). Да снимай шинель!
Порфирий. Нет, постой! Не снимай! Не снимай, пока не скажешь только одно слово… а то я с ума сойду! Как?!
Сталин. Бежал. (Начинает снимать шинель.)
Порфирий. Из Сибири?! Ну, это… это… я хотел бы, чтобы его увидел только один человек, полковник Трейниц! Я хотел бы ему его показать! Пусть он посмотрит! Через месяц бежал! Из Сибири! Что же это такое? Впрочем, у меня было предчувствие на самом дне души…
Наташа. У тебя было предчувствие? На дне души? Кто его сейчас хоронил только что вот? (Сталину.) Он тебя сейчас только похоронил здесь, у печки… у него, говорит, грудь слабая…
Сталин идет к печке, садится на пол, греет руки у огня.
Сталин. Огонь, огонь… погреться…
Порфирий. Конечно, слабая грудь, а там — какие морозы! Ты же не знаешь Иркутской губернии, что это такое!
Сталин. У меня совершенно здоровая грудь и кашель прекратился…
Теперь, когда Сталин начинает говорить, становится понятным, что он безмерно утомлен.
Я, понимаете, провалился в прорубь… там… но подтянулся и вылез… а там очень холодно, очень холодно. И я сейчас же обледенел… Там все далеко так, ну а тут повезло: прошел всего пять верст и увидел огонек… вошел и прямо лег на пол… а они сняли с меня все и тулупом покрыли… Я тогда подумал, что теперь я непременно умру, потому что лучший доктор…
Сталин. А?.. В Гори у нас был доктор, старичок, очень хороший…
Порфирий. Ну?
Сталин. Так он мне говорил: ты, говорит, грудь береги… Ну, я, конечно, берегся, только не очень аккуратно… И когда я, значит, повалился… там… то подумал: вот я сейчас буду умирать. Конечно, думаю, обидно… в сравнительно молодом возрасте… и заснул, проспал пятнадцать часов, проснулся, вижу — ничего нет. И с тех пор ни разу не кашлянул. Какой-то граничащий с чудом случай… А можно мне у вас ночевать?
Наташа. Что же ты спрашиваешь?
Порфирий. Как же ты спрашиваешь?
Сталин. Наташа, дай мне кусочек чего-нибудь съесть.
Наташа. Сейчас, сейчас подогрею суп!..
Сталин. Нет-нет, не надо, умоляю! Я не дождусь. Дай чего-нибудь, хоть корку, а то, ты знаешь, откровенно, я двое суток ничего не ел…
Порфирий(бежит к буфету). Сейчас, сейчас, я ему дам… (Вынимает из буфета хлеб и сыр, наливает в стакан вино.) Пей.
Сталин, съев кусок и глотнув вина, ставит стакан и тарелку на пол, кладет голову на край кушетки и замолкает.
Наташа. Сосо, ты что? Очнись…
Сталин. Не могу… я последние четверо суток не спал ни одной минуты… думал, поймать могут… а это было бы непереносимо… на самом конце…
Порфирий. Так ты иди ложись скорей!
Сталин. Нет, ни за что! Хоть убей, не пойду от огня. Пусть тысяча жандармов придет, не встану… я здесь посижу… (Засыпает.)
Порфирий. Что же с ним делать?
Наташа. Оставь! Оставь его! Отец вернется, вы его тогда сонного перенесете.
Порфирий. Ага… ну хорошо…
В это время слышно, как открывают входную дверь.
Вот отец! Только молчи, ничего не говори! Стой здесь!
Сильвестр(входит, осматривается). Что?!..
Вернулся?..
Порфирий. Вернулся!
Мастер и Маргарита[3 — Как известно, Булгаков работал над романом очень долго и тщательно, об этом уже не раз говорилось.Сначала роман имел несколько названий, в 1937 году, вспоминаем, он назвал его — «Князь тьмы». Но и этот вариант не удовлетворял Булгакова. И одновременно с этим он понял, что важнее всего закончить фантастический роман о дьяволе. Обстановка в стране становилась все обостренней, почва под ногами все более неустойчивой. Служба в Большом театре давала сносный заработок, кое-как можно было сводить концы с концами. Надо работать над главной своей вещью. «Князь тьмы» был отвергнут, возникло окончательное название ― «Мастер и Маргарита».Около года работал Булгаков над завершением романа.26 мая 1938 года Булгакова уехала в Лебедянь на все лето, а Михаил Афанасьевич остался в Москве, продолжая служить в Большом театре, а главное для того, чтобы продиктовать Ольге Сергеевне Бокшанской, сестре Елены Сергеевны, законченный роман. Сохранились письма Михаила Афанасьевича, которые он чуть ли не ежедневно отправлял в Лебедянь, давая полный отчет, как Елена Сергеевна просила, о ходе перепечатки романа. Здесь много подробностей его тогдашней жизни, описание встреч, разговоров, размышлений о себе и о других. «…Мы пишем по многу часов подряд, и в голове тихий стон утомления, но это утомление правильное, не мучительное… Остановка переписки ― гроб! Я потеряю связи, нить правки, всю слаженность. Переписку нужно закончить во что бы то ни стадо… Роман нужно окончить! Теперь! Теперь!» 15 июня Булгаков, утомленный изнурительной работой днем и ночью, сообщает Елене Сергеевне: «Передо мною 327 машинописных страниц (около 22 глав). Если буду здоров, скоро переписка закончится. Останется самое важное ― корректура (авторская), большая, сложная, внимательная, возможно с перепиской некоторых страниц.„Что будет?“ — ты спрашиваешь? Не знаю. Вероятно, ты уложишь его в бюро или шкаф… и иногда будешь вспоминать о нем. Впрочем, мы не знаем нашего будущего.Свой суд над этой вещью я уже совершил, и, если мне удастся еще немного приподнять конец, я буду считать, что вещь заслуживает корректуры и того, чтобы быть уложенной в тьму ящика.Теперь меня интересует твой суд, а буду ли я знать суд читателей, никому неизвестно» (Письма, 434)Как только закончили перепечатывать рукопись романа, Булгаков на следующий же день, 25 июня 1938 года, уехал отдыхать в Лебедянь.Так возникла машинописная редакция романа, которую В.И. Лосев считает седьмой.О последней, восьмой редакции, «последней прижизненной редакции», подробно рассказывает Елена Сергеевна в «Дневнике».29 сентября Елена Сергеевна упоминает, что Павел Марков «восхищено» говорил о романе, три главы которого Булгаков прочитал накануне.28 февраля 1939 года следует запись посерьезнее: «Миша сидит вечером над романом („Мастер и Маргарита“), раздумывает».1 марта: «Вечером Миша ― над романом». 2 марта: «Вечером ― Миша ― роман».27 апреля 1939 года: «Вчера у нас Файко — оба, Марков и Виленкин. Миша читал „Мастера и Маргариту“ — с начала. Впечатление громадное. Тут же настойчиво попросили назначить день продолжения. Миша спросил после чтения — и кто такой Воланд? Виленкин сказал, что догадался, но ни за что не скажет. Я предложила ему написать, я тоже напишу, и мы обменяемся записками. Сделали. Он написал: сатана, я — дьявол. После этого Файко захотел также сыграть. И написал на своей записке: не знаю. Но я попалась на удочку и написала ему — сатана.Утром звонила Лидия Александровна — взволнованная, говорит: ― Мы не спали почти, все время говорим только о романе. Не можем дождаться продолжения!». 2 мая Булгаков продолжил чтение романа. «Интерес колоссальный
