во весь рост в «Жизни Арсеньева».
«Суходол» вызвал множество критических отзывов, в которых критики всех направлений и масштабов единогласно упрекали писателя в двух грехах: в сгущении ужасов при изображении российской помещичьей и крестьянской жизни и в «барском» отношении к мужику, в отчужденном спокойствии при живописании всех ужасов.
В 1912 году под названием «Суходол» Бунин выпустил сборник рассказов. На эту книгу в «Одесских новостях» был помещен отзыв молодого критика Д. Тальникова, в котором прозвучала объективная и достаточно справедливая по тем временам оценка бунинского творчества.
Тальников писал «о замечательной книге… — книге писателя очень серьезного и очень большого… которого… очень мало знают, мало читают, о котором мало говорят… Я знаю, что он честен как писатель, до последней строчки своей, и вкусам читающей и покупающей публики никогда не старался угождать… Всегда проходят волны, смывающие ее (публики. — А. С.)… сегодняшних недолговечных кумиров, она возвращается к тем, кто долго работал в тиши, скромно, бесшумно, — и вот тогда торжествует справедливость… приходит суд времени, заносит чье-то имя на скрижали… Книга эта — «Суходол» — книга зрелости таланта, пышного праздничного расцвета его, книга большого, настоящего художества, большой творческой силы и мастерства… Он (Бунин. — А. С.), после долгих лет медленных хождений по теневым интимным тропинкам, сразу вышел на солнечный свет большой, великой дороги русской литературы…» Возражая критикам, упрекавшим Бунина в нелюбви к мужику, критик пишет, что Бунин «не дает разрешения той страшной подавляющей типичной правде, которую он видит, чувствует, переживает… именно поэтому, — заканчивает статью критик, — вся правда Буниным сейчас «недосказана, — но досказать ее сейчас должен и может не художник, а социолог» («Одесские новости», 1913, 15 января).
Задуманный как часть большого произведения, «Суходол» продолжения не получил.
61
Стр. 219. …в шестую книгу вписанные… — Род Буниных, как род потомственных, «столбовых» дворян, был вписан в родословную книгу, где, в частности, было сказано, что бунинский род «происходит от выехавшего к великому князю Василию Васильевичу из Польши мужа знатного Симеона Бунковского» (т. 3, стр. 478).
62
Стр. 239. «Людмила» — перевод В. А. Жуковским баллады немецкого поэта Бюргера «Ленора».
63
«Ты мертвецу святыней слова обручена…» — неточная цитата из стихотворения Лермонтова «Любовь мертвеца».
64
Братья (стр. 275). — Написано под впечатлением путешествия Бунина в марте 1911 года на Цейлон, где он пробыл полмесяца. Это путешествие, а также буддийское учение, с которым Бунин в ту пору познакомился и которым был захвачен, оставило на всю жизнь след в душе писателя и послужило поводом к созданию некоторых произведений (см. также прим, к этюду «Ночь»). «Когда я был в Коломбо, — вспоминал Бунин, — меня равно поразили свет солнца, совершенно непередаваемый и слепящий, и учение Будды, в котором много от этого слепящего очи и душу солнца… После, в Одессе, я вышел на берег как пьяный. Я жмурился, я не мог глядеть на землю, освещенную солнцем: мне все чудился огненный свет Коломбо. Я хотел передать этот свет в «Братьях» («И. А. Бунин», стр. 196–197). Другим не менее сильным впечатлением от поездки на Цейлон, послужившим содержанием бунинского рассказа, — было страдание Бунина при виде чужих страданий, при виде пропасти, зияющей между колонизаторами-англичанами и местным населением, влачащем жалкое, полудикое существование. По свидетельству В. Н. Муромцевой-Буниной, на Цейлоне писатель «почти заболел. Не мог видеть рикш с окровавленными губами от бетеля. То, что чувствовал его англичанин в «Братьях», автобиографично» (там же, стр. 158). «В Коломбо, — вспоминал Бунин, — я глазам своим не верил, видя, как опасливо, все время начеку проходят англичане по улицам, — как они боятся осквернить себя нечаянным прикосновением к тамилу, к сингалезу и вообще ко всякому «цветному» человеку, ко всякому «презренному» (по их любимому выражению) дикарю» (т. 5, стр. 482).
В 1922 году о рассказе «Братья» с горячей похвалой отозвался Ромен Роллан: «Я вижу, — писал он Бунину, — …вдохновенную красоту некоторых рассказов, обновление вашими усилиями того русского искусства, которое и так уже столь богато и которое вы сумели еще более обогатить и по форме, и по содержанию, ничто не захватило меня так сильно в вашей книге, как эти два рассказа: «Братья» и «Соотечественник» («И. А. Бунин», стр. 197).
65
Стр. 275. «Сутта Нипата» — одна из самых старых частей буддийского канона, созданная во второй половине 1 тысячелетия до н. э., трактующая этические проблемы и обладающая высокими поэтическими достоинствами.
66
Господин из Сан-Франциско (стр. 295). — У Бунина часто, в преддверии даже самых его значительных произведений, побуждением к писанию служило какое-нибудь эмоциональное впечатление. Так, более чем за шесть лет до написания «Господина из Сан-Франциско», в апреле 1909 года, как вспоминает В. Н. Муромцева-Бунина, на пароходе, по дороге из Италии в Россию, у Бунина «завязался спор о социальной несправедливости», и Бунин так ответил оппоненту, придерживавшемуся, видимо, реакционных убеждений: «Если разрезать пароход вертикально, то увидим: мы сидим, пьем вино, беседуем на разные темы, а машинисты в пекле, черные от угля, работают и т. д. Справедливо ли это? А главное, сидящие наверху и за людей не считают тех, кто на них работает…» «Я считаю, — пишет В. Н. Муромцева-Бунина, — что здесь зародился «Господин из Сан-Франциско» («И. А. Бунин», стр. 131). Нужно думать, что при описании огромной «Атлантиды» у Бунина воскресло это эмоциональное воспоминание. О другом толчке, чисто внешнем, побудившем Бунина начать рассказ, вспоминает он сам: «Летом пятнадцатого года, проходя однажды по Кузнецкому мосту в Москве, я увидал в витрине книжного магазина Готье издание на русском языке повести Томаса Манна «Смерть в Венеции», но не зашел в магазин, не купил ее, а в начале сентября 1915 года, живя в имении моей двоюродной сестры, в селе Васильевском, Елецкого уезда, Орловской губернии, почему-то вспомнил эту книгу и внезапную смерть какого-то американца, приехавшего на Капри, в гостиницу «Квисисана», где мы жили в тот год, и тотчас решил написать «Смерть на Капри», что и сделал в четыре дня — не спеша, спокойно, в лад осеннему спокойствию сереньких и уже довольно коротких и свежих дней и тишине в усадьбе и в доме; попишу немного, оденусь, возьму заряженную двустволку, пройду по саду на гумно, куда всегда слеталось множество голубей, возвращусь с пятью, шестью штуками, убитыми дуплетом, и опять сяду писать… Заглавие «Смерть на Капри» я, конечно, зачеркнул тотчас же, как только написал первую строку: «Господин из Сан-Франциско…» И Сан-Франциско, и все прочее (кроме того, что какой-то американец действительно умер после обеда в «Квисисане») я выдумал…
Обычно я пишу быстро и спокойно, вполне владея своими мыслями и чувствами, но на этот раз писал, повторяю, не спеша и порою весьма волнуясь.
«Смерть в Венеции» я прочел в Москве лишь в конце осени…» (т. 9, стр. 368–369). «14–19 августа писал рассказ «Господин из Сан-Франциско». Плакал, пиша конец», — записал Бунин в дневнике («И. А. Бунин», стр. 204).
Сохранились рукописи рассказа, хотя Бунин не любил их оставлять и впоследствии всегда уничтожал черновики своих вещей. «Не хочу, чтобы кто-нибудь любовался моим пищеварением… Черновики надо непременно уничтожать!» («Русские новости», 1945, 9 ноября). По черновикам видно, как тщательно работал Бунин над словом, какой труд и ответственность было для него писание. Он и сам не скрывал, что работает с громадным напряжением сил, даже мучениями — и считал это естественным. И в ранние, и в поздние годы он повторял, что ремесло писателя — тяжкий труд. «Какая мука, какое невероятное страдание литературное искусство! Я начинаю писать, — говорил он в десятые годы, — говорю самую простую фразу, но вдруг вспоминаю, что подобную этой фразе сказал не то Лермонтов, не то Тургенев. Перевертываю фразу на другой лад, получается пошлость, изменяю по-другому — чувствую, что опять не то, что так пишет Амфитеатров или Брешко-Брешковский. Многие слова — а их невероятно много — я никогда не употребляю, слова самые обыденные. Не могу. Иногда за все утро я в силах, и то с адскими муками, написать всего несколько строк… Какая мука наше писательское ремесло… А какая мука найти звук, мелодию рассказа, — звук, который определяет все последующее! Пока я не найду этот звук, я не могу писать» (сб. «В большой семье», Смоленск, 1960, стр. 247, 248).
М. Горький писал Бунину: «В моей очень суетной и очень тяжелой жизни Вы — может быть, и даже наверное — самое лучшее, самое значительное. Знали бы Вы, с каким трепетом читал я «Человека из Сан-Франциско» («Горьковские чтения», М., 1961, стр. 85). Томас Манн очень высоко ставил рассказ «Господин из Сан-Франциско» и говорил, что он может быть поставлен рядом с «Поликушкой» и «Смертью Ивана Ильича» Л. Толстого («И. А. Бунин», стр. 204–205).
67
Стр. 314. …правда еврея Иова… — По библейскому преданию, Иову, усомнившемуся в справедливости божьего промысла, принадлежат слова: «Но где премудрость обретается? и где место разума? Не знает человек цены ее, и она не обретается на земле живых», «человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями».
68
…правда мудреца из неведомого племени, Экклезиаста. — Экклезиасту, философу и проповеднику, Библия приписывает слова: «всё — суета и томление духа»; «человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем»; «если человек проживет много лет, то пусть веселится он в продолжение всех их, и пусть помнит о днях темных, которых будет много». Слова капитана: «Помни, человек… нет мне удовольствия в них» — неточная цитата из «Книги Экклезиаста» (Библия).
69
Стр. 319. Тао — древнекитайское божество; согласно древнекитайской религии (таоизму), человек не может распоряжаться своей судьбой на земле.
70
Стр. 324. «Золотое кольцо в ноздре свиньи…», «Коврами я убрала постель мою…» — слова из «Притч Соломоновых» (Библия), приводимые Буниным не точно. Соломон Премудрый — древнеиудейский царь, по преданию, автор некоторых книг Библии: «Притч», «Премудростей», «Песни Песней».
71
Стр. 328. …давно были убиты из пулеметов немцами. — Речь идет о первой мировой войне, которую Бунин тяжело переживал. «Миллионы народа… гонят на убой, а мы можем только возмущаться, не больше, — говорил он. — Древнее рабство? Сейчас рабство такое, по сравнению с которым древнее рабство — сущий пустяк» («И. А. Бунин», стр. 206). «Мрачен я стал адски, — признавался он в марте 1916 г., — пишу мало…» (там же). В апреле 1916 г. Бунин жаловался корреспонденту «Одесских новостей», что последние два года «работал меньше. Война как-то подавляет… И кажется, что слово вообще не может дойти до человеческого сердца» (т. 9, стр. 548).
72
Роза Иерихона (стр. 329). — Точная
