дата написания неизвестна. Произведение открывало собою, в качестве введения, сборник рассказов и стихотворений под тем же названием, вышедший в Берлине в 1924 году, а также восьмой том Собрания сочинений («Петрополис»). Таким образом, писатель придавал «Розе Иерихона» программное значение.

73

Стр. 330. …совершал я свое первое дальнее странствие. — Бунин имеет в виду свое путешествие на Ближний Восток весной 1907 г.

74

Пятиградие — пять городов в Палестине, упоминаемых в Библии: Содом, Гоморра, Адма, Севоим и Сигор.

75

Рахиль — по библейской легенде, жена патриарха Иакова.

76

Скарабеи (стр. 330). — Бунин вспоминает свое путешествие в Египет в 1907 году, описанное в книге «Тень птицы».

77

Мариетт Август (1821–1881) — египтолог, основатель Булакского национального музея.

78

Стр. 335. …зачем выдумывать?.. Зачем роман, повесть, с завязкой и развязкой? — Бунин долгие годы был убежден в том, что сюжет, фабула вредят художественности произведения. «Девять десятых писателей… — только рассказчики, то есть, в сущности, не имеют ничего общего с тем, что может достойно называться искусством. А что такое искусство? Молитва, музыка, песня человеческой души» (т. 5, стр. 96). Впоследствии, однако, Бунин расширил свою точку зрения, обретя именно «способность выдумывать» (см. прим. к книге «Темные аллеи», стр. 520).

79

Митина любовь (стр. 335). — Первое крупное произведение, написанное в эмиграции. Повесть несет в себе автобиографические черты; в ней писатель воскрешает свою юношескую, самую сильную в жизни, любовь, пережитую в 1890–1892 годах к В. Пащенко, все чувства, с нею связанные. Героиня повести Катя также наделена некоторыми чертами той, что была предметом любви молодого Бунина; она непостоянна, не всегда уверена в своем чувстве, тянется к сцене и, наконец, бросает своего возлюбленного ради другого человека. Автобиографична такая, например, подробность, как увлечение Мити стихами, в частности, «Азрой» Гейне (романс Рубинштейна), о чем он писал в письме к Пащенко в 1892 году. В. Н. Муромцева-Бунина утверждала: «…Переживания Мити — это переживания юноши Бунина… И, мне кажется, нигде Иван Алексеевич не приоткрыл своих любовных переживаний, как в «Митиной любви», тщательно закамуфлировав их» («Новый мир», 1969, № 3, стр. 219–220).

Новаторство повести Бунина о любви, являвшее собою сочетание современной смелости и откровенности и одновременно классической отточенности и совершенства языка, не было понято эмигрантскими современниками писателя; писали о якобы проблеме «безликого пола», сравнивали (в этом же плане уже в 30-е годы) повесть Бунина с «Дьяволом» Л. Толстого и т. д. Бунину приходилось «объяснять себя», в частности, по поводу «усвоенности» им Л. Толстого: «дух, звук, некая пронзительная лиричность «М[итиной] любви» — и — как бы сказать без нескромности? — некая легкость, «тонкость», «модерность» и — стихотворность, что ли, — где он тут, Толстой?» (т. 5, стр. 523). У писателя были все основания с большой грустью сказать однажды: «Как обидно умирать, когда все, что душа несла, выполняла — никем не понято, не оценено по-настоящему!» («И. А. Бунин», стр. 207).

В 1926 году повесть «Митина любовь» вышла во французском переводе, под заглавием «Посвящение в любовь». Прочитав повесть, датский историк литературы и критик Георг Брандес писал: «Я прочел «Митину любовь» по-французски и очень взволнован ею. Меня поражает в ней тонкость анализа любви, и я не могу не выразить своего восхищения» (т. 5, стр. 523).

Немецкий поэт Р.-М. Рильке дал подробный разбор «Митиной любви», своеобразно переосмыслив Митю и его переживания. 25 февраля 1926 года в письме корреспонденту, усмотревшему, по-видимому, сходство между 8-й Дуинской элегией Рильке и повестью Бунина, он писал: «…Участь того, кто все же остается жить, конечно, лучше Митиной. Я вот уже несколько месяцев как знаком с обоими, и с Катей, и с Митей, по хорошему французскому переводу «Le Sacrement de l’Amour»… «Случай» Мити — это один из тех многочисленных случаев нетерпения (и притом один из самых чистых и трогательных), когда молодой человек теряет любопытство и способность ожидать течения событий и выхода из невыносимого положения и перестает верить в то, что за этими страданиями, в которые вступил и вовлечен был весь мир, должно последовать что-то иное, может быть, поначалу и не более легкое, но, во всяком случае, иное, которое в силу своей инакости должно было бы представляться более выносимым и переносимым. Сначала судьба Мити показалась мне не имеющей ничего общего с теми душевными состояниями, о которых говорит мое стихотворение. Но нет, вы правы, как о «любящем», о нем, конечно, говорится в этом стихотворении… Любимая, Катя, эта нежная, впечатлительная Катя, впервые дает ему тот взгляд на простор, который (быть может) приближается к великому бессознательно-знающему взгляду животного; по едва только он покидает любимую девушку, как от тоски и покинутости он заполняет эту открывшуюся ему беспредельную даль, это блаженство, которое есть не что иное, как пространство, — тоже любимым, близким ему миром, который он затем, с утратой Кати, по необходимости вместе с нею утрачивает, так что ему не остается ничего, кроме небытия, кроме «néant», в котором он храбро и последовательно гибнет.

Малейшая доля любопытства (я намеренно применяю эту саму по себе ничтожную мерку) к тому состоянию, которое должно было последовать за этим отчаянием, могла бы еще спасти его, хотя он действительно погрузил весь мир, который он знал и видел, на маленький, устремляющийся от него прочь кораблик «Катя»… на этом кораблике ушел от него мир» («Вопросы литературы», 1966, № 9, стр. 248–249). Рильке, поэтически домысливший образ Мити, сделал вывод о том, что повесть Бунина — книга несовременная. «Le sacrement de l’Amour» передает лучше то, что здесь происходит, чем заглавие «Митина любовь», — пишет он. — Митина любовь была бы скорей неутраченная Катя, счастье, борьба, судьба рядом с ней, и все же в конце концов утрата друг друга, которая была бы с Катей, какова она есть, неизбежна… В этом смысле маленький роман Бунина почти старомодная книга: нас (то есть современных людей, как иронически пишет Рильке. — А. С.) гораздо больше интересует то, что происходит в тех и между теми, кто не теряет себя на такой лад и все-таки должны как-то по-иному, в жизни, потерять себя, ибо не научились любить» (там же, стр. 249).

80

Стр. 340. «Девушка пела в церковном хоре…» — первая строка стихотворения А. Блока (без названия).

81

Стр. 344. «Юнкер Шмидт, честное слово, лето возвратится!» — строка из стихотворения Козьмы Пруткова «Юнкер Шмидт».

82

«Азра» — романс А. Рубинштейна на слова Г. Гейне.

83

Стр. 359. «Вижу, роза, — счастья сила…» — неточно приведенная строка из стихотворения А. Фета «Роза».

84

Солнечный удар (стр. 384). — О происхождении этого рассказа Бунин рассказывал Г. Кузнецовой, которая записала в своем дневпике: «Говорили вчера о писании и о том, как рождаются рассказы. У И[вана] А[лексеевича] это начинается почти всегда с природы, какой-нибудь картины, мелькнувшей в мозгу, часто обрывка. Так, «Солнечный удар» явился от представления о выходе на палубу после обеда, из света в мрак летней ночи на Волге. А конец пришел позднее» («Грасский дневник», стр. 24).

85

Ночь (стр. 390). — О рождении этого произведения Бунин рассказывал так: «Вскоре после смерти Толстого я был в индийских тропиках. Возвратясь в Россию, проводил лето на степных берегах Черного моря. И кое-что из того, что думал и чувствовал и в индийских тропиках, и в летние ночи на этих берегах, под немолчный звон ночных степных цикад, впоследствии написал» (т. 9, стр. 47).

86

Стр. 391. «Решился я испытать разумом все, что делается под солнцем…» — Здесь и дальше Буниным неточно цитируется «Книга Экклезиаста» (Библия).

87

Божье древо (стр. 400). — В рассказе воскрешены воспоминания о жизни летом 1908 года в Васильевском, имении двоюродной сестры Бунина. В. Н. Муромцева-Бунина вспоминает: «За лето мы подружились с караульщиками; записывали сказки, поговорки, особенно отличался один, Яков Ефимович, его Иван Алексеевич взял в герои «Божьего древа», удивительный был склад его речи, почти вся она была рифмована» («И. А. Бунин», стр. 121). Бунин в рассказе «Божье древо», как и во всех своих произведениях, где действуют люди из народа, в точности воспроизвел народную речь, не терпя никаких подделок и не прощая их писателям. «Сколько поклонников старинного («ядреного и сочного») народного языка, словечка в простоте не говорящих, изнуряющих своей архирусскостью!.. Сколько стихотворцев и прозаиков делают тошнотворным русский язык, беря драгоценные народные сказания, сказки и «словеса золотые» и бесстыдно выдавая их за свои, оскверняя их пересказом на свой лад и своими прибавками, роясь в областных словарях и составляя по ним какую-то похабнейшую в своем архирусизме смесь, на которой никто и никогда на Руси не говорил и которую даже читать невозможно!» — возмущался он и возражал корреспонденту, с которым переписывался по поводу рассказа «Божье древо» и который высказал положительное отношение к языку А. М. Ремизова: «Ремизов составляет по областным словарям (и вообще «из книг сличает», как говорит у меня дворовый в «Святых») никогда не существовавший и не могущий существовать мерзейший русский язык» («Русская литература», Л., 1961, № 4, стр. 155). Вместе с тем, в точности воссоздавая речь своего героя, Бунин возражал против утверждения, будто и характер Якова Демидыча списан с реального лица; он утверждал, что герой его — фигура «вымышленная», «собирательная», имеющая «только видимость» живого лица, «вследствие одной из моих давних манер писать иногда в форме «записей», дневников, с умышленной протокольностью, с видимостью пережитого лично» (там же, стр. 153).

88

Ущелье, Петухи, Муравский шлях, Марья, Слезы, Дедушка (стр. 416–418). — Создание этих миниатюр (всего их было написано сорок с лишним) связано с работой Бунина над книгой «Жизнь Арсеньева», содержанием их служит то, что не попало в книгу, но вспомнилось при работе над ней. «Надо, кроме наблюдений о жизни, — говорил Бунин в пору работы над «Жизнью Арсеньева», в 1929 году, — записывать цвет листьев, воспоминание о какой-то полевой станции, где был в детстве, пришедший в голову рассказ…» («Грасский дневник», стр. 113). Так родились бунинские миниатюры, которые писатель печатал в газетах под рубриками «Краткие рассказы» и «Далекое». Все они были созданы в 1930 году, когда писатель временно прекратил работу над «Жизнью Арсеньева». Именно к 1930 году относится следующее бунинское высказывание: «Надо писать совсем маленькие сжатые рассказы в несколько строк… в сущности, у всех самых больших писателей есть только хорошие места, а между ними — вода» (т. 5, стр. 533). Несколько ранее Бунин высказался о том же в более парадоксальной форме: «В сущности, о всякой человеческой жизни можно написать только две-три строки» (там же, стр. 97). В поздние годы он категорически утверждал о своей