приемы, чтобы «научно разъяснить» то, что фактически выходило за пределы научного объяснения. Но все же дело не в одних чудесах; как ни важно их свидетельство, но еще важнее та сила жизни, которая присуща христианству и которая доныне зажигает души, преображает и обновляет их. А за этим стоит во всей своей непостижимости Личность Господа Иисуса Христа; Он был истинный человек, но и истинный Бог — и в сочетании земного и божественного плана в Его Личности, в нераздельности, но и неслиянности двух природ (человеческой и божественной) в единстве Личности, всюду и во всем историческое неотрываемое от надысторического. Можно без конца упражняться в подыскании исторических параллелей к тем или иным событиям в жизни Христа, но все это не исчерпывает тайны, непостижимой и в то же время явной для всех в Личности Господа.
2. Историческая сторона в христианстве
Христианство, конечно, исторично в одной своей стороне. Христос пришел на землю в определенном народе, в определенную историческую эпоху. Он говорил со своим народом и на его языке, проповедовал, исцелял, направлял. Его ученики рассеялись по всему свету, но Церковь, созданная Христом, не теряла своего внутреннего единства и, пройдя через вековые испытания, доныне хранит все те дары, какие Господь дал Церкви. Можно с большей или меньшей основательностью оспаривать во всем этом те или иные части в том грандиозном целом, которое зовется христианством, но, несмотря на огромные усилия противников христианства, Церковь живет и открывает себя во всей полноте тем, кто входит в нее и живет ею.
Все это — факты истории; они подлежат историческому исследованию, но и не боятся его. Давно было указано (в русской литературе Хомяковым), что если бы историческое исследование с не подлежащей сомнению точностью установило, что Евангелие от Матфея неверно приписывается Матфею, то от этого священная сила Евангелия ни на йоту не уменьшилась бы (хотя бы и пришлось признать его принадлежащим не Матфею). Если бы было доказано с абсолютной убедительностью, что то или иное послание ап. Павла не принадлежит ему, то это никак не могло бы повлиять на церковную авторитетность данного послания. Вообще, церковная значительность того или иного новозаветного материала связана с Церковью, признается Церковью проявлением благодатной силы Св. Духа, и эту авторитетность никакое историческое исследование не могло и не может ослабить. То, что во всех новозаветных материалах перед нами Священное Писание, что в них дано Откровение,— этого не может отвергнуть никакое историческое исследование. Одинаково невозможно «доказать» наличность в нем Откровения и отвергнуть его; и отрицательное и положительное высказывания о Священном Писании не могут коснуться священного его ядра. Священное в Св. Писании просто не открывается историческому исследованию, но оно открыто зато для верующего сознания. И это вовсе не создает какой-то «субъективности» в оценке Св. Писания, а выражает только границы исторического исследования. Через историческое исследование нельзя войти в живое восприятие священной силы Св. Писания,— но потому тайна христианства и не может быть исторически исследована до конца. Церковь в ее святыне остается закрытой для внешнего взора. Мы увидим это яснее в следующей части, посвященной защите Церкви от нападок на нее, но это и значит, что христианство, будучи историчным, в то же время и сверхъисторично. А сверхъисторическое нельзя исторически исследовать,— в этой формуле ясно предстает и реальность сверхъисторической стороны христианства и запредельность, закрытость этой сверхъисторической стороны.
3. Христианство не всецело исторично
Но теперь нам понятна вся тщетность попыток вдвинуть христианство целиком в историю. Можно с большим или меньшим, успехом сопоставлять христианство с другими религиями, находить те или иные параллели, сходства, но никогда не удастся целиком «историзировать христианство», т.е. все свести в нем к «исторической» стороне. Правда, для людей, которые отвернулись от христианства, тем более для тех, кто не любит или даже ненавидит его (как, например, большинство последователей Маркса и Ленина), разные исторические «исследования», превращающие христианство в мозаику, в какое-то литературное смешение внехристианских верований, могут казаться победоносными. Но христианство давно бы сошло со сцены, если бы оно было только учением, доктриной,— его историческая «живучесть» определяется тем, что христианство есть жизнь во Христе, а вовсе не учение о Христе.
Вот почему существенно ложно все направление современного религиозно-исторического исследования. На том пути, на котором они стоят, им никогда не овладеть сущностью христианства — и не только христианства. История верований и у других народов открывается лишь при христоцентрическом их понимании. Это значит: не христианство дано изъяснять из язычества, а, наоборот, язычество надо понимать из христианства. Иначе говоря — то, что есть Бог и вся горняя сфера, стало ясно лишь в христианстве, а в язычестве оно было лишь частичным предзнанием, предчувствием. Вообще язычество (с христианской точки зрения) есть лишь затемнение — в разных сторонах, в разной степени — того изначального богосознания, которое родилось в раю, когда Бог беседовал с прародителями. В своей основе это богосознание никогда не умирает, но оно неизбежно затемнялось в историческом движении человечества, менялось, обрастало рядом мифологических дополнений. Когда через Боговоплощение для человечества открылась вновь возможность иметь Откровение, тогда для язычества стала нужной и близкой та полнота христианства, в которой каждая отдельная черта в язычестве получала свое осмысление. Христианство осветило все неясные предчувствия язычества — и теперь понятно, почему можно усмотреть столько параллелей между язычеством и христианством. С этой точки зрения по-новому раскрывается религиозная жизнь язычества, которое «ощупью», силой религиозной гениальности улавливало то, что есть истина о Боге, о будущей жизни, о спасении людей. Вся история язычества должна была бы быть написанной по-новому,— и, если остается и сейчас многое непонятным в язычестве, все же ясно самое важное: язычество тянулось к истинному Богу, и, когда отдельные язычники приходили к христианству, они находили в нем то, о чем горело их сердце, что предстояло им в неясных формах раньше. Христоцентрическое понимание истории религии показывает все бесплодие современных религиозно — исторических попыток вывести христианство из язычества, тогда как лишь при свете христианского вероучения до конца стали бы нам понятны те отдельные, частичные истины, которые были открыты чутким умам в индуизме, парсизме, в Вавилоне, Египте, в мистериальных культах, в Греции, в Риме. Сверхъисторическое в христианстве (т. е. Откровение) есть ключ ко всей истории религии, в том числе и к тому, как вбирало в себя христианство (на путях «рецепции») различные доктриальные, богослужебные, аскетические положения, которые сложились в язычестве до пришествия Христа.
ЧАСТЬ III. Христианство как церковь
I. О так называемом бесцерковном христианстве
1. Как возможно «бесцерковное христианство»?
Христианство не может быть понято и воспринято вне Церкви. Почему? Потому — что Церковь, как учит нас ап. Павел (Колос., гл. 1, ст. 24 и Ефес., гл. 1, ст. 23), есть «тело Христово», «Через Церковь,— читаем в другом месте у ап. Павла (Ефес., гл. 3, ст. 10),— соделалась известной… многоразличная премудрость Божия». О Церкви узнаем (1-е поел. к Тим., гл. 3, ст. 15-16), что она «столп и утверждение истины… великая благочестия тайна» и что «глава Церкви — Христос» (Ефес., гл. 1, ст. 22). Сам Господь сказал: «Созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют ее» (Матф., гл. 17, ст. 18). Если это так, то можно ли быть в общении с Христом и не быть в Церкви? Можно ли принимать все учение Христа и не принимать Церкви?
Увы, это оказалось возможным в порядке ослабления и упадка веры во Христа — как вообще возможны грехи, ересь, как возможно отступление от всецелой правды Христовой. Иными словами, это возможно в зигзагах индивидуальной психологии, в блужданиях отдельной души. Но, кроме такого чисто психологического отступления от Церкви, есть и другое в христианском мире — есть критика Церкви, борьба с Церковью, имеющая свои, корни не в индивидуальных переживаниях человека, а в неприятии Церкви по различным основаниям.
Разберем отдельно все эти формы отхода от Церкви.
2. Индивидуальные причины отхода от Церкви
Остановимся прежде всего на случаях индивидуального отхода от Церкви. Усвоение всей полноты того, что есть Церковь, всей ее таинственной жизни, ее глубины и реальности в известном смысле превышает вообще силы человека,— мы приобщаемся к жизни Церкви всегда лишь частично и неполно. Но есть, конечно, разные степени этой частичности в усвоении силы Церкви, есть разные степени проникновения в тайну ее. Ап. Павел, говоря о Церкви как «столпе и утверждении истины», добавил знаменательные слова о Церкви — «велия благочестия тайна». Этим хотел ап. Павел сказать, что тайна Церкви постигается не умом, а через «благочестие», т. е. через живое участие в жизни Церкви. Конечно, кроме «великой тайны благочестия», есть, очевидно, и некая «малая» тайна благочестия — то, что открывается нашим сердцам через одно, так называемое формальное благочестие (регулярное посещение Церкви, исполнение ее предписаний, следование молитвенному правилу и т. д.). Это, между прочим, вовсе не так уже мало,— ибо и при этом в сердце создается глубокая связь с Церковью,— и все же это только «малая тайна благочестия», ибо если Церковь и открывается сердцу как высшая Реальность, как высшая ценность, даже как «истина»,— то это еще не обогащает сознание, не открывается нам как «утверждение истины». Вся глубина и закрытая жизнь Церкви в этом случае не осмысливается богословски, не питает наш ум. Это уже не простая «частичность» и «неполнота» в усвоении тайны Церкви, но некая «ущербленность» в ее усвоении. Конечно, можно вообще не быть богословом и в то же время носить в душе ясное различение сущности Церкви и внешних ее проявлений — но, увы, большей частью это отсутствует и тогда отожествляется сущность Церкви и внешние проявления церковности. Это — постоянная и опасная ошибка ума, ибо, как мы убедимся во всей этой главе, основной источник всех возражений, всех отступлений от Церкви связан именно с этим неразличением (в Церкви, в таинствах, в богослужении) сущности и ее внешних оформлений. Я лично знал одного человека очень высокой умственной культуры, искренне верующего и приверженного к традиционным формам благочестия, который мне сказал: «Я не люблю и не принимаю никаких перемен в храме; если даже переставят иконы в храме и они будут размещены иначе, чем раньше, это мне мешает». Этот человек, вовсе не застывший во внутренней своей жизни, все же любил, предпочитал, чтобы в храме все было застывшим, неизменным,— и если новый священник в храме что-либо изменял, то из этого выходили драматические возмущения. Но из такой сращенности самой сути Церкви с ее внешними оформлениями почти неизбежно, почти всегда вытекает и другое — если для
