и он мало-помалу оживлялся. Он то садился на койку, то вскакивал, хватал свою бороденку в кулак и дергал так, словно собирался ее вырвать.
— А теперь чем хотите заниматься? — спросил Коля.
— А теперь мне все равно, — сказал Архипов.
— Опять в совхоз поступите?
— Нет, я теперь при школе.
— При школе? — удивился Коля.
— Ну да, Виталий Макарыч меня к себе взял. Гардеробщиком у вешалки. А пока в школе не учатся, выполняю разные его поручения.
— Какие поручения?
— Всякие… Хожу, наблюдаю…
— А вы давно Виталия Макарыча знаете?
— Давно. Не очень, конечно, давно. Он не здешний. Он позже всех к ним пристал.
— К кому пристал?
— А к партизанам. Он к ним пристал, когда они уже ушли из школы.
— Партизаны были в школе?
— Было время, они прятались в старой школе, где гимназия когда-то помещалась. Вы сами видели — там в верхний этаж никак не заберешься, все лестницы переломаны, а они какой-то ход знали. А потом, когда стали они готовиться к одному важному делу, они все ушли оттуда и попрятались в разных местах. И ваш папаша поселился у меня…
— Как вам было тут тесно вдвоем! — сказал Коля, опять оглядывая каморку Архипова и стараясь понять, где здесь мог поместиться еще такой рослый человек, как папа.
— Тесно? — засмеялся Архипов. — Да он не тут жил. Он жил еще теснее. Хотите посмотреть?
Архипов вдруг обхватил комод руками и сдвинул его с места, и Коля опять подивился силе этого щупленького старичка. Он с легкостью передвинул комод к двери, и в землянке стало совсем темно. В руке у Архипова вспыхнула зажигалка. Он поджег лучинку и протянул ее Коле. При свете лучинки в земляной стене позади комода Коля увидел отверстие в полметра вышиной. Холодом и сыростью дохнуло Коле в лицо.
— Нагнись, нагнись! — сказал ему Архипов. — Полезай туда!
Коля нагнулся и, одной рукой касаясь липкого пола, в другой держа лучинку, полез в отверстие. Вскоре он почувствовал, что может поднять голову, и осторожно выпрямился. Макушка его уперлась в земляной потолок.
Он осмотрелся. Находился он в крохотной комнатке, такой узкой, что, протянув руки, мог одновременно коснуться и правой стены и левой. Вдоль одной из стен были устроены нары, на которых лежал тюфяк. Возле нар стояла табуретка, а на ней скляночка с фитильком, служившая безусловно лампочкой, и лежала раскрытая книга.
— Неужели папа мог тут жить! — воскликнул Коля, чувствуя, что дрожит. — Как здесь холодно!
— Здесь только летом холодно, — сказал Архипов. — Зимой здесь теплей, чем у меня.
— Да ведь нары ему коротки, потолок низок. Он не мог выпрямиться ни лежа, ни стоя.
— А он и не выпрямлялся.
Лучинка догорала, огонек подползал к Колиным пальцам. Коле захотелось посмотреть, что это за книга, которую читал папа, сидя в этой норе. Он приподнял ее с табуретки. Гоголь. «Вечера на хуторе близ Диканьки».
Швырнув догоревшую лучинку, Коля, нагнувшись, пролез назад, в комнату Архипова, и сел на койку.
— Что, не понравилось? — спросил Архипов, ставя комод на прежнее место и насмешливо глядя в Колино побледневшее лицо. — А он не жаловался.
— Неужели он никогда не выходил оттуда?
— Нет, выходил. По ночам. Выйдет и сядет ко мне на койку, на то самое место, где вы сидите. А на улицу им было нельзя. Немцы всех их уже в лицо знали. Один Виталий Макарыч приходил сюда в гости. Он тогда только еще объявился у нас в городе, немцы ничего еще за ним не чуяли, и ему можно было ходить.
— А почему они все в лес не ушли? — спросил Коля. — Ведь партизаны всегда в лес уходили.
— Нельзя было от моста далеко отлучаться.
— От моста?
— Мост был для них важнее всего. Наши войска наступали, подходили к городу, но когда войдут они в город, никто не знал. А партизанам поручено было взорвать мост, когда наши начнут штурмовать город, чтобы немцы на ту сторону не могли уйти. И они притаились здесь, в городе, и сидели. Больше всего боялись они, как бы их не захватили раньше времени, потому что если их захватят, кто же взорвет мост?
— Ну, и как же? — спросил Коля.
— Их захватили, — сказал Архипов угрюмо. — Ночью приходит сюда Виталий Макарыч — и к вашему папе, за комод. Они поговорили там, за комодом, потом выходят оба. Николай Николаич поцеловал меня, и они ушли. Где-то они там собрались, в каком-то месте, а немцы выследили их и перебили.
— Всех убили?
— Восемнадцать человек, — сказал Архипов.
— А Виталий Макарыч?
— Он был ранен в голову и в руку, обмер и упал. Немцы приняли его за мертвого. Утром он очнулся и добрался до деревни. Колхозники его спрятали, а когда пришли наши, его положили в госпиталь и там отняли ему руку…
Он замолчал и задумался. Солнце село, в пещере стало темно, и только седая голова Архипова смутно белела во мраке.
— Но ведь мост все-таки взорвали! — сказал Коля.
— Взорвали, — проговорил Архипов. — И как раз вовремя.
— Кто же его взорвал?
— Не знаю, — сказал Архипов. — И никто не знает. Вот это-то и есть самое непонятное.
Его, видимо, самого до крайности волновал вопрос, кто взорвал мост, потому что он вдруг подсел к Коле ближе, стал говорить торопливо и почему-то шепотом:
— Наши разгромили немцев в десяти километрах от города и гнали их прямо сюда, к реке. Все немецкие танки, и пушки, и грузовики со всех концов двинулись к мосту. Уже ночь кончалась, ранний рассвет. Я сорвал одеяло с двери, стою и гляжу. И вдруг такой взрыв, что меня чуть не повалило. Я сам, своими глазами, видел, как два пролета моста взлетели в воздух и этак медленно, боком шлепнулись в воду. Пять месяцев я потом каждый день думал: кто взорвал мост? Смелый человек! Пошел на верную смерть. Этот мост нельзя было взорвать, не взлетев на воздух вместе с ним. Кто он? Спросить было не у кого. Ну, через пять месяцев является Виталий Макарыч, уже без руки, и, конечно, заходит ко мне. Я его спрашиваю: вы что-нибудь про мост знаете? А он говорит: ничего. Как же это, спрашиваю, мост сам собой взлетел на воздух? Если бы мы, говорит, это узнали, так мы, говорит, тогда и все узнали бы…
— А что он еще хочет узнать? — спросил Коля.
— Мало ли что, — сказал Архипов. — Ему видней. Он меня в тот раз спросил: ты чем собираешься заниматься, Архипов? А я ему: мне все равно — сыновья убиты, жена пропала, мне жить незачем. Вот он и предложил: пойди ко мне работать, согласен? Я сказал: мне все равно, я к вам пойду с охотой, потому что из всех, кто здесь с немцами боролся во время оккупации, и кого я знал, и кто мне был мил, вы один остались. И вот, посылает он меня то на вокзал, то на пристань, к каждому поезду и к каждому пароходу, чтобы не пропустить одного человека, который должен приехать в город…
— А зачем ему нужен этот человек? — спросил Коля.
— Видно, нужен, — сказал Архипов уклончиво. — Теперь все кого-нибудь ждут да ищут, время такое.
Уже темнело, и мама, наверно, вернулась с работы домой. Коля попрощался. Архипов просил его заходить, и Коля обещал. Он вышел из пещеры и зашагал по пустынным темнеющим улицам. Ему хотелось побыть одному, подумать.
3
В годы эвакуации Коля редко разлучался с мамой даже на несколько часов. Когда мама работала в колхозе, он всюду бегал за нею, как собачонка, — в поле, в огород, в лес, в коровник, в правление. Она полола гряды, и он полол; она копала картошку, и он копал. В Челябинске зимой они расставались только на то время, которое он проводил в школе. Из школы он шел домой; если же мама была на службе, шел к ней на службу, потому что дома было холодно, а мама не позволяла ему самому топить печку.
Но здесь, в родном городе, с первых же дней получилось так, что Коля и мама были вместе только по ночам. Коля с утра уходил в школу на работу и проводил там весь день. Мама с утра шла на работу к себе в библиотеку и сидела там до тех пор, пока не начинало темнеть и она уже не могла различить букв.
В этой библиотеке, принадлежавшей горсовету, она работала и до войны. Теперь горсовет назначил ее заведующей библиотекой. Впрочем, пока она, по правде сказать, никем и ничем не заведовала. Подчиненных у нее не было — обещали подобрать трех работников, но еще не подобрали: в городе всюду нужны были люди, а их не хватало. Да и неизвестно еще было, есть ли у нее библиотека.
Домик библиотечный уцелел, или, вернее, почти уцелел. Это был одноэтажный каменный дворянский особнячок, построенный лет полтораста назад, — темно-желтый, с белыми колонками, с позолоченными ржавчиной железными решетками на высоких узких окнах, хорошенький, как шкатулка. Стоял он в саду, который необычайно густо разросся за годы войны, и с улицы почти не был виден, заслоненный листвой кленов, лип, берез, бузины.
В начале оккупации немцы устроили в этом домике офицерскую столовку, или, как они называли, «казино». Книжные полки они сожгли в печах, а книги — несколько десятков тысяч томов — свалили в огромный глубокий подвал, служивший, вероятно, когда-то винным погребом. В подвале этом вода стояла по колено.
Через несколько месяцев немцы почему-то перевели «казино» в другое место, и домик с тех пор пустовал. Но немцы не забыли, что в подвале сложены книги, и перед уходом из города сделали попытку их сжечь. Вытащить из подвала у них уже не было времени, и они подожгли их, не вытаскивая. Однако в подвале было слишком много воды и слишком мало воздуха, и пожар скоро прекратился.
И маме прежде всего нужно было выяснить, что уцелело из библиотеки.
К счастью, ей вызвалась помогать Лиза Макарова, ученица восьмого класса, тоже недавно вернувшаяся со своей матерью из эвакуации. Это была тоненькая девочка с двумя светло-желтыми косичками, так туго заплетенными, что они стояли торчком. Мама и Лиза по холодной каменной лестнице спускались в подвал и тащили оттуда груды обгорелой мокрой бумаги. Эти груды они сваливали прямо на пол в бывшем читальном зале, где в стене под потолком
