каннибализм и, бросая вызов тупоумию белых, рассказывал всем, что человеческое мясо имеет изысканный вкус. Безответственное высказывание, так как никто не сможет продегустировать это мясо. Но в конце концов кто-то, жаждущий правды, захочет проверить это на нем самом. А когда его сожрут кусок за куском, он уже не узнает, кто прав, — остается лишь слабая надежда на то, что все пройдет в соответствии с ритуалом, чтобы как минимум оправдать собственную смерть. Так же и я в тот вечер должен был поверить, что План подлинный, в противном случае в течение последних двух лет я был бы всемогущим творцом злобного кошмара. Лучше бы кошмар оказался действительностью: если вещь настоящая, то она настоящая, и ничего с этим не поделаешь.
24
Sa uvez la faible Aischa dee vertiges de Nahash, sauvez la plaintive
Heva des mirages de la sensibilite, et que les Kherubs me gardent.[57]
Пока я блуждал в сумрачном лесу подобий, получилось письмо от Бельбо.
Дорогой Казобон,
я не знал вплоть до вчерашнего дня, что Вы в Бразилии, я как-то потерялвас из виду и даже не знал, что Вы защитились (мои поздравления), хорошо, что ваши друзья в «Пиладе» смогли дать Ваш адрес. Я считаю, что следуетпоставить Вас в известность о некоторых новостях, касающихся дурацкойистории с полковником Арденти. Прошло уже больше двух лет, если не ошибаюсь, но все равно мне хочется еще раз попросить у Вас прощения за то, что, неподумав, припутал Вас к этому делу.
Я почти забыл об этом злосчастном эпизоде, но две недели назад ясовершал прогулку по Монтефельтро и, в частности, побывал замке Святого Лео. В восемнадцатом веке, кажется, это было папское владение, в общем папаименно туда сослал Калиостро, заточив его в камеру без двери (туда попадали, в первый и единственный раз, через люк в потолке) и с окошком, сквозькоторое приговоренный мог видеть только две приходские церкви. Там на нарах, где Калиостро спал и умер, я увидел букет роз и мне объяснили, что у него досих пор масса поклонников, паломничающих по калиостровеким местам. Самыенастырные из пилигримов — члены «Пикатрикса», тот миланский кружок соспециализацией по мистериософии, выпускающий, в частности, журнал, которыйназывается — оцените фантазию — «Пикатрикс».
Так как я любопытен и досуж, по прибытии в Милан я приобрел номер этогосамого «Пикатрикса», из которого почерпнул, что через несколько дней у нихнамечалось собрание, гвоздем которого по программе было пришествие духаКалиостро. Я пошел посмотреть.
Штаб-квартира имеет следующий вид. Сплошные транспаранты скаббалистическими знаками, куча сычей, филинов, ибисов и скарабеев, а такжесомнительных восточных божеств. В глубине виднеется трибуна, на просцениуме — горящие факелы, вместо подставок неотесанные поленья, в самом концеалтарь, на алтаре треугольной формы покров и статуэтки Озириса и Изиды. Вокруг расставлены: Анубис,[58] бюст Калиостро (я так думаю; кого жееще?), позолоченная мумия марки «Хеопс», два пятисвечных канделябра, гонг, подпертый двумя переплетенными аспидами, столик, на столике платок сиероглифами, а на нем — пюпитр. Еще там были две короны, две треноги, чемоданного вида саркофаг, трон, кресло под семнадцатый век, четыреразрозненных стула — в общем, гостиная Робин Гуда. Свечи, свечонки, свечуги, сплошное пылание, понятное дело, интеллекта.
Выходят на сцену семь отроков в подрясниках цвета ясного, жара алого — цвета красного, следом за ними главный заклинатель, который в то же времяисполняет обязанности заведующего «Пикатриксом» и имеет трогательную фамилиюБрамбилла, общую для большинства миланских булочников. Мотая по полу розовойс прозеленью мантией, Брамбилла выводит за собою звезду программы: девицу-медиума.
Выйдя, Брамбилла увенчал сам себя тройною короной с полумесяцем, вытащил ритуальный меч, начертал на просцениуме магические фигуры, адресовался к каким-то ангельским духам, кончающимся на «эль», что сразунапомнило мне псевдосемитскую абракадабру в полковничьем — если помните — послании Ингольфа. Но потом я об этом забыл, потому что затевалось нечтоневероятное, микрофоны, стоявшие на подмостках, подключили к синтонизатору, чтобы перехватывать звуковые волны, блуждающие в пространстве. Оператор, ксожалению, справлялся неважно, и в динамиках сначала был слышен джаз, апотом «Радио Москвы». Брамбилла раскрыл свой саркокофр, вытащил оттуда «гримуар»,[59] саблю и кадило и завыл «Приидет царствие», да так, что «РадиоМосквы» действительно заглохло, хотя потом, в самый драматический момент, оно бабахнуло снова, причем хором веселых казаков, знаете, которые стригутзадницами по земле. Брамбилла нашел в своей книге заклинание «КлючСоломонов», поджег пергамент на треноге, слава богу, обошлось без пожара, покричал еще каких-то божеств из храма Карнака, упрашивая, чтоб онивосставили его на кубический камень Есода, а потом стал домогаться какого-тоТоварища 39, и чувствуется, что этот товарищ хорошо знаком всейсобравшейся публике, потому что по рядам прошло рыданье. Одна слушательницавпала в транс и закатила глаза, торчали белки. «Врача, — закричали, — врача». Брамбилла тогда обращается к Высокому Могуществу Пентакулов, идевица, которую тем временем посадили в лжесемнадцативечное кресло, начинаеттрястись, подскакивать, Брамбилла наседает на нее с воплями, требуя выходана связь, точнее, требуя связи от Товарища 39, который, как к тому времени ядогадался, не кто иной как сам Калиостро.
И тут-то начинается неприятная часть рассказа. Девица в самом жалкомвиде, она, скорее всего, действительно страдает, с нее льет пот, она рычит, корчится, корячится и изрыгает какие-то несвязанные выкрики — не то храм, нето врата, открыть, создать пучину силы, взойти на Великую Пирамиду,Брамбилла клубится по сцене, жонглирует гонгом и зычно кличет Изиду, явзираю на все это, и вдруг девица, на переходе от бульканья к реву, выдаетна-гора шесть печатей, сто двадцать лет ожидания и тридцать шесть неведомых.
То есть никакого сомнения быть не может. Она имела в виду эаписку изПровэна. Я так и замер. Но в это время девица выдохлась, рухнула как куль,Брамбилла успокаивал ее, поглаживая виски, благословлял собравшихся своимкадилом и говорил, что собрание окончено.
Отчасти от неожиданности, отчасти от любопытства, я приближаюсь кдевице, которая тем временем пришла в себя и уже надела потертый макинтош. Итут меня кто-то берет под локоть. Поворачиваюсь — комиссар Де Анджелис. Говорит мне оставить девицу в покое, от нас она не убежит. А мнепредлагается пройти с ним, выпить кофе. Я бреду за ним, ощущаю, что менявзяли с поличным. В баре он меня спрашивает, что я делал там и почему хотелговорить с девицей. Я негодую, говорю, что у нас еще пока не тоталитаризм ия могу ходить куда угодно и разговаривать с кем угодно. Комиссар извиняетсяи объясняет: в расследовании дела полковника у них полный штиль, но онипопробовали понять, чем он занимался первые два дня в Милане. Через год, вообразите себе, благодаря счастливейшему совпадению показаний, обнаружилось, что кто-то видел, как Арденти выходил из штаб-квартирыПикатрикса с этой вот девицей. С другой стороны, дама представляет собойинтерес и для отдела борьбы с наркобандами, как сожительница одного из их «героев».
Ну, я сказал ему, что забрел на этот шабаш совершенно случайно, но былудивлен, услышав от этой девушки одну фразу о шести печатях, которую в своевремя произносил и полковник. Он заметил, что довольно интересно, что черездва года я так детально помню фразы, которые произносил полковник, а тогда, на следующий день после встречи, мог припомнить только невнятный разговор осокровищах тамплиеров. Я сказал ему на это, что именно о сокровищахполковник и произнес эту фразу и что сокровище это скрыто что-то вроде подшестью печатями, и что в тот момент мне не показалась эта информация ценнойдля полиции, учитывая, что все сокровища запечатываются шестью печатями изолотыми скарабеями. Комиссар мне на это говорит, вот именно, не понимаюпочему вас настолько поразили слова медиума, если на всех сокровищахприпечатывают по шесть скарабеев. Тут я протестую против тона и говорю, чтоперед ним не рецидивист и ранее не судимый, и вообще хотелось бы понять…Он меняет тон, с широкой улыбкой начинает делиться соображениями. По егомнению, не странно, что Арденти подучивал девушку говорить именно это, он, видимо, хотел ее использовать как средство связи в поисках своих астральныхконтактов. Такая бесноватая — будто простая губка, фотографическаяпластинка, ее подсознание больше всего похоже на луна-парк, товарищи из «Пикатрикса» промывают ей мозги каждый божий день, и не удивительно, что всостоянии транса — а в транс она действительно впадает по-настоящему, у неес психикой большие проблемы — ей припоминаются какие-то речи, которые онаслышала в давнишние времена.
Казалось бы, хорошо, да только через два дня Де Анджелис появляется уменя в конторе и говорит мне: вы подумайте только, он пошел вчера проведатьэту девицу, а ее дома нет. Он спрашивает у соседей, никто ее не видел свечера накануне, приблизительно со времени выступления. Комиссарвстопорщивается, чует неладное, ломает дверь в квартиру, там все вверхтормашками, простыни на полу, подушки в коридоре, повсюду мятые газеты, ящики выкинуты. Исчезла и она, и ее сутенер — содержатель — сожитель или какхотите называйте.
Он говорит, что если я хоть что-нибудь знаю, лучше, если я заговорюнемедленно, потому что довольно странно, что девица испарилась, и причинэтому может быть, по его мнению, две: либо стало заметно, что комиссар ДеАнджелис ею интересуется, либо кто-то увидел, что доктор Якопо Бельбо хочетс ней поговорить. А это значит, что все рассказанное ею в трансе, неисключено, имеет достаточно серьезную подоплеку, и, возможно, даже сами Они,Те, непонятно кто, прежде не отдавали себе отчета в том, что девицанастолько информирована. «Вообразите кстати, что какому-либо моему коллегезападает в голову, что укокошили ее вы, — добавляет Де Анджелис с ласковойулыбкой. — И вы убедитесь, что лучше нам с вами маршировать в ногу». Тутмое терпение начало лопаться. Бог свидетель, что это со мной бывает не такуж часто, но я, видимо, дал это почувствовать и заодно спросил полковника, скакой стати человек, которого не оказывается дома, непременно должен бытькем-то убит, неважно, мною или не мною. Тот в ответ спросил, а помню ли яэпизод с трупом полковника. Я на это сказал, что убил я ее или похитил, нопроизошло это тогда, когда я находился в его обществе. Он сказал, чтостранно, что я так хорошо знаю, когда это произош ло, и что в любом случавон наблюдал меня только до полуночи, а что случилось потом, ночью — за этоон не отвечает. Я его спросил, всерьез ли он говорит всю эту нелепицу. Онменя спросил, читал ли я в своей жизни когда-нибудь детективы. И знаю ли я, соответственно, что полиция должна подозревать всех и любого, у кого неимеется на данный случай алиби блистательного, как Хиросима. Что онпредлагает свою голову для пересадки сию же самую минуту, если я способенпредоставить алиби на период с полуночи того вечера до следующего утра.
Что мне сказать вам, Казобон. Может быть, лучше было бы выложить емувсе. Но в нашей деревне любят стоять на своем, а давать задний ход не
