Вей сильней и крепче,
С нами храбрый Ворошилов,
Удалой Буденный.
* * *
Если крепче жмут,
То сильней орешь.
Мужику одно:
Не топтали б рожь.
А как пошла по ней
Тут рать Деникина —
В сотни верст легла
Прямо в никь она.
Над такой бедой
В стане белых ржут.
И под водку жрут.
Мнут крестьянских жен,
Девок лапают.
«Так и надо вам,
Сиволапые!
Отплати-кось нам
За поместия.
Отплати за то,
Что ты вешал знать.
Эй, в кнуты их всех,
Растакую мать!»
* * *
Ой ты, синяя сирень,
На родимой стороне
Опустели огороды,
Хаты брошены,
Заливные луга
Не покошены.
И примят овес,
И прибита рожь. —
Где ж теперь, мужик,
Ты приют найдешь?
* * *
Но сильней всего
Те встревожены,
Что ночьми не спят
В куртках кожаных,
Кто за бедный люд
Жить и сгибнуть рад,
Кто не хочет сдать
* * *
Там под Лиговом
Страшный бой кипит.
Питер траурный
Без огней. Не спит.
Миг – и вот сейчас
Враг проломит все,
И прощай мечта
Городов и сел…
Пот и кровь струит
С лиц встревоженных.
Бьют и бьют людей
В куртках кожаных.
Как снопы, лежат
Трупы по полю.
Кони в страхе ржут,
В страхе топают.
Но напор от нас
Все сильней, сильней.
Бьются восемь дней,
Бьются девять дней…
Не сдержался враг…
И пошел чесать
По кустам в овраг.
Пушки бьют, палят…
Ай да славный люд!
Ай да Питер-град!
* * *
А за Белградом,
Окол Харькова,
Кровью ярь мужиков
Перехаркана.
Бедный люд в Москву
Босиком бежит.
И от стона, и от рева
Вся земля дрожит.
Ищут хлеба они,
Просят милости,
Ну и как же злобной воле
Тут не вырасти?
У околицы
Гуляй-полевой
Собиралися
Буйны головы.
Да как стали жечь,
Как давай палить.
У Деникина
Аж живот болит.
* * *
Эх, песня,
Есть ли что на свете
Чудесней?
Хоть под гусли тебя пой,
Хоть под тальяночку.
Не дадите ли вы мне,
Хлопцы,
Еще баночку?
* * *
Ах, яблочко,
Цвета милого!
Бьют Деникина,
Бьют Корнилова.
Цветочек мой,
Цветик маковый.
Ты скорей, адмирал,
Отколчакивай.
Там за степью гул,
Там за степью гром,
Каждый в битве защищает
Курток кожаных
Под Донцом не счесть.
Видно, много в Петрограде
Этой масти есть.
* * *
В белом стане вопль,
В белом стане стон:
Обступает наша рать
Их со всех сторон.
В белом стане крик,
В белом стане бред.
Как пожар стоит
И во всех кабаках
Огни светятся…
Завтра многие друг с другом
Уж не встретятся.
И все пьют за царя,
За святую Русь,
В ласках знатных шлюх
Забывая грусть.
* * *
В красном стане храп,
В красном стане смрад.
Вонь портяночная
От сапог солдат.
Завтра, еле свет,
Нужно снова в бой.
Спи, корявый мой!
Спи, хороший мой!
Пусть вас золотом
Свет зари кропит.
В куртке кожаной
Коммунар не спит.
В дождевой крутень
Свистом ядерным
Мы встречали день.
Подымая вверх,
Как тоску, глаза,
В куртке кожаной
Коммунар сказал:
«Братья, если здесь
Одолеют нас,
То октябрьский свет
Навсегда погас.
В нищете корпеть».
С горьким гневом рук,
Утерев слезу,
Ротный наш с тех слов
Сапоги разул.
Громко кашлянув,
«На, – сказал он мне, —
Дома нет сапог,
Передай жене».
В дождевой крутень
Свистом ядерным
Мы сушили день.
Как пчелы ужал.
Впереди бежал.
За лощиной пруд,
А за прудом лог.
В землю носом лег.
Мы вперед, вперед!
Мертвецы пусть так
Под дождем лежат.
Спите, храбрые,
С отзвучавшим ртом!
Мы придем вас всех
Хоронить потом.
* * *
Вот и кончен бой,
Не жалея пят,
Удирает враг.
Удивленный тем,
Что остался цел,
Молча ротный наш
И сказал: «Жене
Я их сам теперь
* * *
Вот и кончен бой,
Тот, кто жив, тот рад.
Ай да вольный люд!
Ай да Питер-град!
От полуночи
До синя утра
Над Невой твоей
Бродит тень Петра.
Бродит тень Петра,
Грозно хмурится
На кумачный цвет
В наших улицах.
Пенной индевью…
Корабли плывут
Будто в Индию…
Июль 1924
Поэма о 36
Много в России
Троп.
Что ни тропа —
То гроб.
Что ни верста —
То крест.
До енисейских мест
Синий уральский
Ском
Каменным лег
Мешком,
За скомом шумит
Коль вязнет в снегу
Нога,
Попробуй идти
Добро, у кого
Кто знает сибирский
Но если ты слаб
И лег,
То, тайно пробравшись
В лог,
Тебя отпоет
Вой.
Грузно бредет
Ружья наперевес.
Если ты хочешь
В лес,
Не дорожи
Головой.
Ссыльный солдату
Не брат.
Сам подневолен
Если не взял
На прицел, —
Завтра его
Под расстрел.
Но ты не иди
Пусть умирает
Тот,
Кто брата в тайгу
Ведет.
А ты под кандальный
Дзин
Шпарь, как седой
Беги все вперед
И вперед.
Там за Уралом
Дом.
Кругом.
В синюю гладь
Окна
Скрипкой поет
Луна.
Разве так плохо
В нем?
Славный у песни
Лад.
Мало ли кто ей
Рад.
Там за Уралом
Клен.
Влюблен
В лунном мерцанье
Хат.
Если ж, где отчая
Весь,
Стройная девушка
Есть,
Вся, как сиреневый
Май,
Вся, как родимый
Край, —
Разве не манит
Вой.
Грузно бредет
Ружья наперевес.
Если ты хочешь
В лес,
Не дорожи
Головой.
* * *
Колкий, пронзающий
Пух.
Пург.
Но под кандальный
Дзень,
Если ты любишь
День,
Разве милей
Шлиссельбург?
Там, упираясь
В дверь,
Ходишь, как в клетке
Об одном:
Может, в краю
Родном
Стало не так
Теперь.
Может, под песню
Вьюг
Умер последний
Друг.
Все равно.
Хочется вырвать
И убежать в луг.
Но долог тюремный
Час.
Зорок солдатский
Глаз.
Если ты хочешь
Как тяжело
Убежать, —
Я знаю один
Рассказ.
В камере негде
В окнах бурунный
Вспург.
Крепко стоит
Шлиссельбург,
Море поет ему
Каждый из них
Сидел
За то, что был горд
И смел,
Что в гневной своей
Тщете
К рыдающим в нищете
Большую любовь
Имел.
Ты помнишь, конечно,
Тот
Клокочущий пятый
Год,
Когда из-за стен
Баррикад
Целился в брата
Брат.
Тот в голову, тот
В живот.
Один защищал
Закон —
Невольник, влюбленный
В трон.
Громил,
И брат ему был
Не мил.
Ну, разве не прав был
Он?
Ты помнишь, конечно,
Как
Нагайкой свистел
Тогда у склоненных
Ниц
С затылков и поясниц
Капал горячий
Мак.
Я знаю, наверно,
И ты
Видал на снегу
Цветы.
Ведь каждый мальчишкой
Рос,
Каждому били
Нос
В кулачной на все
«Сорты».
Но тех я цветов
Не видал,
Был еще глуп
И мал,
И не читал еще
Книг.
Но если бы видел
Их,
То разве молчать
Стал?
В каждом кипела
Каждый оставил
Дом
С ивами над прудом,
Но не забыл о нем
Раз комендант
Сказал:
«Тесен для вас
Зал.
Пять я таких
Приму
В камеру по одному,
На вокзал».
Звон.
Клетчатый мчится
Рельсы грызет
Разве уместен
Куда их доставит
Он?
Много в России
Троп.
Что ни тропа —
То гроб.
Что ни верста —
То крест.
До енисейских мест
* * *
Поезд на всех
Парах.
В каждом неясный
Видно, надев
Гонят на много
Лет
Золото рыть
В горах.
С тобой
То, что достанешь
Киркой,
Дочь твоя там,
Будет на левой
Руке
Звон.
Клетчатый мчится
Встал
И шепотом так сказал:
Не в сон.
Не лежать.
Я твердо решил
Не в луне.
Вы помогите
Мне
Тело мое
Клетку уж я
Пилой…
Выручил снежный
Вой.
Вы заградите меня
Подле окна
От огня,
Чтоб не видал
Конвой».
Тридцать столпились
В ряд,
Будто о чем
Говорят,
Будто глядят
На снег.
Разве так труден
Если огни
Не горят?
* * *
Их оставалось
Пять.
Каждый имел
В окнах бурунный
Вспург.
Крепко стоит
Шлиссельбург.
Только в нем плохо
Разве тогда
Уснешь,
Если все видишь
Рожь,
Видишь родной
Синий, звенящий
День,
И ты по меже
Идешь?
Час.
Колокол бьет
Семь раз.
Месяц широк
И ал.
Так бы дремал
И дремал,
Не подымая глаз.
Глянешь, на окнах
Пух.
Друг,
Все равно.
Хочется вырвать
И убежать в луг.
Устал.
Достал.
Ночью скребет
И скребет,
Капает с носа
Пот
Раз при нагрузке
Дров
Он поскользнулся
В ров…
Смотрят, уж он
На льду,
Что-то кричит
На ходу.
Крикнул – и будь
Здоров.
* * *
Быстро бегут
Дни.
День колесу
Сродни.
Снежной январской
В камере сорок
Встретились вновь
Они.
Пятому глядя
В глаза,
Сказал:
«Там, где струится
Обь,
Есть деревушка
В жизни живут лишь
Раз,
Я вспоминать
Не горазд.
Глупый сибирский
Чалдон,
Скуп, как сто дьяволов,
Он.
За пятачок продаст.
Снежная белая
Нечего мне
Вспоминать.
Знаю одно:
Без грез
Даже в лихой
Мороз
Сладко на сене
Спать».
Пятый сказал
В ответ:
«Мне уже сорок
Лет.
Но не угас мой
Бес,
Так все и тянет
В лес,
Свет.
Не могу:
Час лишь лежал я
В снегу,
Слушал метельный
Вой,
Но помешал
С ружьями на бегу».
* * *
Серая, хмурая
Высь,
Тучи с землею
Слились.
Ты помнишь, конечно,
Тот
Метельный семнадцатый
Год,
Когда они
Разошлись?
Дом
С ивами над прудом.
Видел луну
И клен,
Только не встретил
Он
Сердцу любимых
В нем.
В каждом кипела
И каждый в октябрьский
Пошел на влюбленных
В трон,
Сместь.
Быстро бегут
Дни.
Встретились вновь
Они.
У каждого новый
Дом.
В лёжку живут лишь
В нем,
Очей загасив
Огни.
Час.
Колокол бьет
Семь раз.
Месяц широк
И ал.
Тот, кто теперь
Задремал,
Уж не поднимет
Глаз.
Теплая синяя
Весь,
Всякие песни
Есть…
Над каждым своя
Мы же поем
<Август 1924>
Черный человек
Друг мой, друг мой,
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек,
Черный, черный!
«Слушай, слушай, —
Бормочет он мне, —
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».
«Счастье, – говорил он, —
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым —
Самое высшее в мире искусство».
«Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай».
Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой, —
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
. . . . . . . . . . . .
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Ночь морозная.
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.
Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
На кресло мое садится,
И откинув небрежно сюртук.
«Слушай, слушай! —
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится. —
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
Ах, положим, ошибся!
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет «она»,
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов!
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую, —
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами…
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».
«Черный человек!
Ты прескверный гость.
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…
. . . . . . . . . . .
…Месяц умер,
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…
<1923 – 14 ноября 1925>
Страна негодяев
(Драматическая поэма)
Персонал
Комиссар из охраны железнодорожной линии ЧЕКИСТОВ.
ЗАМАРАШКИН – сочувствующий коммунистам. Доброволец.
БАНДИТ НОМАХ.
РАССВЕТОВ.
Комиссары приисков:
ЧАРИН.
КОМЕНДАНТ ПОЕЗДА.
КРАСНОАРМЕЙЦЫ.
РАБОЧИЕ.
ПОВСТАНЦЫ.
МИЛИЦИОНЕРЫ.
Часть первая
На карауле
Снежная чаща. Железнодорожная будка Уральской линии. Чекистов, охраняющий линию, ходит с одного конца в другой.
ЧЕКИСТОВ
Черт бы взял эту ночь
С б……. холодом
И такой темнотой,
С тем, что нужно без устали
Бельма перить.
. . . . . . . . . . . . .
Стой!
Кто идет?
Отвечай!..
А не то
Мой наган размозжит твой череп!
ЗАМАРАШКИН
Тише… тише…
Легче бранись, Чекистов!
От ругательств твоих
Даже