Великие русские поэты часто совершали поэтические путешествия на Запад и на Восток, создавали стихи «античные», «восточные», «западнославянские». Проблема национального своеобразия в русской классической поэзии понималась широко, как проблема соседства и взаимодействия разных национальных культур. Есенину тоже довелось совершить воображаемое путешествие в Персию. Поездки в Среднюю Азию, в Баку и на Кавказ не прошли даром. Поэт своими глазами увидел пышную южную природу и самобытные народные нравы, он там нашел великолепие красок и богатство человеческих переживаний. Есенин не только учился у Саади, но и сам многое угадал, почувствовал и сумел как бы перенестись в голубую Персию, создать изумительный по музыкальности и живости описаний цикл стихотворений «Персидские мотивы». Но и тут постоянно ощущается Россия, слышны голоса народных песен. Пери напоминают рязанских девушек. В стихотворении «Никогда я не был на Босфоре…» самобытный Восток и столь же самобытная русская деревня — в одной поэтической строке, рядом в сознании и в чувствах поэта, хотя и разделены большими расстояниями.
Кажется, ничто теперь не омрачало жизнь поэта. Пребывание в Баку, беседа с С. М. Кировым, прилив творческих сил, напряженная работа над новыми стихами. Поэт снова готовится к серьезной встрече с жизнью:
Пора приняться
Мне за дело,
Чтоб озорливая душа
Уже по-зрелому запела.
И пусть иная жизнь села
Меня наполнит
Новой силой.
Есенин пробует силы свои в разных поэтических жанрах, стремится создать стихи большого политического содержания, обращается к историко-революционной теме. Такова замечательная «Баллада о двадцати шести», о расстрелянных бакинских комиссарах. В январе 1925 года была закончена поэма «Анна Снегина». О революции и гражданской войне поэт рассказывает словами самого народа, со знанием крестьянской психологии, социальных проблем, классовых противоречий. Село Радово и деревня Криуши — частица необъятной России. Здесь происходят события всероссийского значения. Поэт уловил самое существенное в крестьянских разговорах: толкуют о «новых законах», о ленинском декрете, объявлявшем крестьян хозяевами натруженной земли. Теперь Есенин не чувствует себя одиноким, наоборот, в шумной толпе он свой человек. С ним беседуют, как со старым знакомым, и ждут от него ответа на волнующие вопросы.
Ты — свойский, мужицкий, наш,
Бахвалишься славой не очень
И сердце свое не продашь.
Это самая высшая похвала поэту. Есенин на этот раз пошел в народ вполне подготовленным, на все крестьянские вопросы он отвечает уверенно и с большим политическим тактом. Когда крестьяне спросили о Ленине, он ответил в двух словах.
«Скажи,
Кто такое Ленин?»
Я тихо ответил:
«Он — вы».
Есенин один из первых в советской поэзии показал крестьянина, учреждавшего советскую власть на селе. Два брата Оглоблиных — два человеческих характера, выхваченных из гущи народной жизни. Поэма «Анна Снегина» не случайно возвращает нас к самым радужным переживаниям, к лирике, возмужавшей, обогащенной новыми впечатлениями. Путешествие в деревню завершается радостными, раздольными стихами, прославляющими неувядающую молодость и широкие деревенские просторы. Есенин как будто собрал в заключительной части поэмы все прежние образы и мотивы, объединил их, довел до художественного синтеза, еще раз напомнил о тех неисчерпаемых богатствах, которые скрыты в русской деревне.
Три крупнейших поэта эпохи — Маяковский, Блок и Есенин — оказались в конечном итоге в одном строю, вместе работали в советской поэзии. Трудно, просто невозможно было состязаться с Маяковским, уверенно шагавшим по центральным проспектам истории, состязаться в поэзии громкой, публицистической, в поэзии высокого поэтического и гражданского напряжения. Из поэтов старшего поколения более других важен был для Есенина именно Александр Блок. Соединение глубокого лиризма с гражданской тревогой, порой трагическая душевная разорванность, упорные размышления над судьбой России, сердечная связь с русским историческим прошлым, связь и грустная и радостная, — все это сближало обоих поэтов. Есенин культивировал блоковские «дольники», предоставляя им еще большую метрическую вольность. Отличала Есенина от Блока большая эмоциональная порывистость, какая-то особая непосредственность, отсутствие всякой дистанции между поэтом и его лирическими героями. В лирике Есенин удивительно естествен, как будто он беседует наедине, рассказывает о самом сокровенном, без всяких условностей, не думая о внешних эффектах, не сгущая красок. В самых драматических стихах, посвященных незавершенной или разбившейся любви, поэт принимает вину на себя, облагораживает переживания, оставляет самые теплые, хотя и омраченные невзгодами воспоминания.
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок.
Есенин позволял себе вольности против принятых в литературной среде эстетических идеалов, порой довольно дерзкие выходки. Но и в этой словесной и эмоциональной дерзости он не выходил за пределы лиризма и нравственного самоочищения. Только в «Москве кабацкой» его стихи срываются на «жестокий» романс, иногда начинают звучать слишком надрывно.
Лирика Есенина, щедрая, доверительная, доброй своей частью обращена к природе, к ее бесценным дарам. Нужно было обладать тонкой наблюдательностью, чтобы даже частное и на первый взгляд неяркое явление превратить в пышную картину русской зимы.
Стихотворение «Пороша» начинается с описания зимней дороги:
Еду. Тихо. Слышны звоны
Под копытом на снегу,
Только серые вороны
Расшумелись на лугу.
Это не обычный «ямщицкий» романс. В нем отсутствуют и ямщик и седок, их заменяет сам поэт. Поездка не вызывает у него никаких далеких или близких ассоциаций, он обходится без обычной дорожной грусти. Все исключительно просто, как будто списано с натуры:
Заколдован невидимкой,
Дремлет лес под сказку сна,
Словно белою косынкой
Подвязалася сосна.
Понагнулась, как старушка,
Оперлася на клюку,
А над самою макушкой
Долбит дятел на суку.
Каждый поэт входит в храм природы со своей «молитвой» и со своей палитрой. Из поэтов-символистов особенно Бальмонт любил слагать гимны природе. Но у него солнце редко согревает землю, ему чужды простые человеческие радости. Слишком громко и резонерски прославляет этот поэт мироздание, четыре его стихии — Огонь, Воду, Землю и Воздух. Он весь в потустороннем мире: «Я жалею, что жил на Земле»[11].
Есенин пришел в поэзию, чтобы разрушить космизм декадентов, воспеть родную природу, пришел как рачительный хозяин и друг. Для Есенина русская природа — источник всего прекрасного. Эту чистую любовь он пронес через всю жизнь, через всю поэзию.
Поэт любит все живое. В «Сорокоусте» содержится целая декларация в защиту животных. Даже «испачканные морды свиней» удостаиваются «изящной поэзии». Подобные декларации во множестве рассыпаны в стихах.
Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.
Л. Никулин в заметке «Памяти Есенина» пишет: «Сколько доброты в иных стихах Есенина! Кто еще может так, как он, писать о животных…» Есенин обладал исключительным чувством понимания внутреннего мира животных. А. Гатов вспоминает разговор о бегах. «Есенин нахмурился и процедил: «Не люблю бегов. Бегут две, три, четыре лошади… Скучно! То ли дело — табун бежит». Это было сказано просто, без рисовки»[12].
Любовь ко «всякому зверью» не могла заслонить в поэзии Есенина деревенских мужиков и баб. Мы не только видим луг, сотканный из полевых цветов, залитый красками, но и слышим, как «шепчут грабли» и «свистят косы». И сам стих спешит за трудовым ритмом, торопится, чтобы уверенно выводить «травяные строчки»:
К черту я снимаю свой костюм английский,
Что же, дайте косу, я вам покажу,—
Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,
Памятью деревни я ль не дорожу?
Нипочем мне ямы, нипочем мне кочки.
Хорошо косою в утренний туман
Выводить по долам травяные строчки,
Чтобы их читали лошадь и баран.
В этих строчках песня, в этих строчках слово.
Потому и рад я в думах ни о ком,
Что читать их может каждая корова,
Отдавая плату теплым молоком.
Поэт по-мужицки практичен, он видит в природе богатства, которые ждут человеческих рук.
Даже небесные светила поэт приглашает на землю. Сотни раз воспетая луна бросает свой отсвет на дремлющий крестьянский мир, на сельскую природу, одухотворяя ее, пробуждая, наполняя новыми красками. Месяц роняет «желтые поводья» или бросает «весла по озерам»; луна, как «коврига хлеба», надломилась над небесными сводами.
За темной прядью перелесиц,
В неколебимой синеве,
Ягненочек кудрявый — месяц
Гуляет в голубой траве.
В затихшем озере с осокой
Бодаются его рога, —
И кажется с тропы далекой —
Вода качает берега.
Схожий с жеребенком месяц, тоже рыжий, «запрягается» в сани.
В поэме «Пугачев» луна, «как желтый медведь, в мокрой траве ворочается». Даже этот вычурный образ имеет свою народно-поэтическую основу. Пугачев разъясняет происхождение столь неожиданной метафоры:
Знаешь ли ты, что осенью медвежонок
Смотрит на луну,
Как на вьющийся в ветре лист?
По луне его учит мать
Мудрости своей звериной,
Чтобы смог он, дурашливый, знать
И призванье свое и имя.
Для простого крестьянского мальчика луна всего лишь «коврига хлеба», для Пугачева, размышляющего о своем предназначении, о предстоящей борьбе, луна-медведь имеет магическое значение.
Происходит постоянное обновление поэтики, один и тот же образ (например, луна) обрастает множеством значений, приобретает все новые и новые художественные функции. Ступенчатое развитие образа — одна из особенностей поэтической системы Есенина. Другая особенность — умение поэта переселять своего лирического героя в природу, которая становится как бы эстетической собственностью самого поэта.
Под луной, теперь уже зловещей, проходят самые трудные, мучительные дни «Москвы кабацкой». Это сложный по своему художественному и идейному составу стихотворный цикл. «Кабацкие» стихи писали и до Есенина, на пороге кабака побывали Пушкин («Да пьяный топот трепака // Перед порогом кабака»), Лермонтов («Смотреть до полночи готов // На пляску с топаньем и свистом // Под говор пьяных мужиков»), Блок («Буду слушать голос Руси пьяной, // Отдыхать под крышей кабака»). Известный ученый-этнограф И. Г. Прыжов считал, что для русского интеллигента и крестьянина кабак в XIX веке был своеобразным клубом, куда заходили с большого горя. В кабаке начинались, по словам Прыжова, «всевозможные бунты и волнения с Разина и до 19 февраля 1861 года», и здесь же можно было увидеть самые «ужасные сцены» («дьявольское, темное, нечистое»[13]).
Ночные лунные пейзажи в «Москве кабацкой» подчеркивают неблагополучие, ужас бездорожья, создают впечатление близкой трагической развязки. Остается «узда лучей», но она наброшена на «лошадиную морду месяца», в ней есть что-то зловещее, похожее на петлю. Луна освещает дорогу в кабак:
А когда ночью светит месяц,
Когда светит… черт знает как!
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак.
Такой же неуютный, холодный месяц появляется и умирает в «Черном человеке» в кошмарную, бессонную ночь, предвещая гибель поэта. Только «Персидские мотивы» озарены светом прежней лучистой есенинской луны. Но такая добрая луна в поэзии Есенина встречается все реже и реже.
В стихах Есенина — вся жизнь, со всеми ее поворотами, ухабами и взлетами. Чистая, ничем не замутненная лирика вдруг оказывается в кабацком дыму, в истерике пьяного угара. В «Москве кабацкой» есть немало прекрасных, искренних, выстраданных стихов, озорных и нежных. Но в этой же «кабацкой» лирике — больной, мрачный Есенин. Ему так и не удалось выпрямиться, освободиться от злого недуга, от сомнительных
