бессильна. Когда мы го ворим о «закрепощении» крестьян во Франкском государстве, то незави симо от того, что историк сознает существенные отличия этого процесса от закрепощения русского крестьянства в XV — XVIII вв., читатель воспри нимает преподносимый ему материал по-своему, и удалить из создаваемой им мысленно картины чуждые раннему средневековью моменты оказывается невозможным: слова неразрывно слились с определенным, исторически заданным смыслом. При этом еще возникает вопрос: а всегда ли и сам историк отчетливо сознает двусмысленность применяемой им терминоло гии и избегает ли он всех связанных с нею опасностей? 1

Итак, едва ли можно сомневаться в том, что характеристика феодализма, которой мы пользуемся, строится на его признаках, встречающихся по большей части в истории одной страны, с добавлением отдельных черт его, позаимствованных из истории других стран. Все эти критерии феодализма сведены в логическую схему, своего рода «модель» так называемого клас сического феодализма. При применении же этой характеристики ко всем

7 3ак. 3463 J 93

странам средневековья неизменно и совершенно естественно обнаружи вается несоответствие действительных социальных условий, существовав ших в других странах, тому общему представлению о феодализме, с кото рым историк подходит к их изучению. Есть, разумеется, нечто общее, на основании чего ученый говорит о феодализме, но он всякий раз сталкива ется и с чертами «аномалии», несоответствия «норме», общему определе нию. Отсюда часто встречающиеся высказывания о «нетипичности», «не доразвитости» , «незавершенности» феодализма в разных странах Европы.

Каков действительный смысл подобных утверждений? Нам кажется, что мнение о французском феодализме как классическом связано с логической ошибкой. Если общая картина феодализма действительно сложи лась на северофранцузском материале (строго говоря, на материале исто рии одного лишь Парижского бассейна), то такому определению феода лизма и может соответствовать полностью только одна часть Франции. Но и здесь возникают трудности, ибо господство крупного барщинного зем левладения, опиравшегося на серваж и функционировавшего в условиях преобладания натурального хозяйства, с развитой частной сеньориальной властью землевладельцев, ленной иерархией сеньоров и вассалов и при слабой власти короля, относится, собственно, лишь к ограниченному периоду в истории даже и самой Северной Франции. Но и на этой террито рии черты «незавершенности» феодальной системы переплетались с признаками ее трансформации даже и в X , и в XI , и в XII вв., не говоря уже о последующем периоде, характеризующемся рядом новых («неклассиче ских») явлений.

Таким образом, теоретическое представление о феодализме есть «мо дель», сконструированная, однако, не столько на основе обобщения ши рокого круга данных, сколько путем возведения в норму конкретного ма териала, полученного прежде всего из изучения истории одной области Франции за не слишком определенный и краткий отрезок средневековья. Ясно, что в результате подобной операции область Франции, расположен ная между Луарой и Рейном, становится «классической» страной феода лизма, а все другие страны, к которым прилагается созданная таким обра зом «модель», в той или иной степени до нее «не дотягивают» и оттесняют ся в разряд стран с феодализмом «неклассическим», «нетипическим» и т.п.

Роль общих понятий, абстракций и теоретических моделей в науке труд но переоценить. Без них невозможно никакое научное познание. Однако, нам думается, медиевистика не вполне избежала опасности смешения «мо дели» с реальностью при конструировании картины феодализма. Эта «мо дель» «работала», в течение длительного времени она имела положительное познавательное значение, поскольку при ее помощи удавалось охватить зна чительное количество фактов и установить универсальность феодализма в Европе. Но вместе с тем в процессе этих исследований вскрылось и нечто иное, а именно — глубокое своеобразие общественного строя каждой из стран. Мало того, наукой выявлены и повторяющиеся черты, которые встречаются, скажем, в Англии и в Швеции, в Норвегии и на Руси, но кото рых мы не найдем во Франции. На основе общепринятого определения фео дального строя эти черты своеобразия историки расценивают как признаки «недоразвитости», «незавершенности» феодальной системы в данной стра-

194

не в ней не досчитываются некоторых признаков, предусмотренных опре делением, повторяющиеся же, но не характерные для Северной Франции черты не получают должной оценки и оттесняются на задний план, ибо считаются «нетипичными» — ведь их нет в «классической» модели.

Вот конкретный пример несоответствия фактов теории. В процессе становления франкского феодализма прекарий и коммендация играли огромную, можно сказать, определяющую роль. Между тем ни в саксонский период истории Англии, ни в Скандинавии, ни на Руси, ни в Византии мы подобных институтов не найдем. Становление феодализма проте кало здесь иначе. Зато колоссальное значение в процессе феодализации во всех перечисленных странах имело явление, известное на Руси под назва нием «окняжения»: дани и приношения, угощения и кормления всякого рода, взимавшиеся еще племенными вождями со свободных соплеменников или с покоренных народов, со временем эволюционировали частично в государственную подать, частично — в феодальную ренту, а само населе ние, их платившее, превращалось в зависимых людей государя либо того магната, дружинника или церковного учреждения, которые присваивали право сбора этих угощений и платежей 2 . Этот процесс выразился в Англии в королевских пожалованиях бокленда, в скандинавских странах — в ин ституте вейцлы, в Древнерусском государстве — в системе полюдья и кня жеских погостов. В Византии, где историки этого развития были, разуме ется, иными, чем в других названных странах, в которых феодализм разви вался на основе трансформации родового строя, государственная рента-налог, взимаемая с париков, превращалась в феодальную ренту. Эти явления давно известны, но место их и значение в генезисе феодализма в соответствующих странах трудно было научно определить, так как «клас сической» картине генезиса феодализма они не отвечали. В результате воз никали серьезные трудности при понимании путей формирования зависи мого крестьянства в целом ряде стран Европы.

С отмеченным сейчас явлением тесно связано и другое: образование господствующего класса феодального общества, его структура и его отношение с центральной властью. Ибо при возникновении феодальной ренты из дофеодальных «кормлений» подчас не создавалось условий для интен сивного развития частной власти феодалов и глубокой социально-право вой деградации свободных крестьян, не порывались все нити, соединяв шие их с государством. Короче говоря, складывался иной тип феодализма по сравнению с феодализмом «классическим». Но в рамках господствующей в науке теоретической «модели» феодального строя этот иной тип не может получить полного признания. Он все еще воспринимается как нечто не характерное и не отвечающее полностью признакам феодализма, как некая аномалия, в лучшем случае — как побочный вариант, ответвление от «столбовой дороги» истории средневековья.

Таким образом, принятая теория феодализма не отражает ряда сущест веннейших черт социального строя, широко распространенных за пределами Франции. Конечно, теоретическая картина не может, да и не должна отражать всего богатства реального эмпирического мира, но в данном случае речь идет о том, что принятая теория феодализма исключает такие его черты, которые на значительной части территории Европы являлись ведущими и

195

конститутивными. Применение традиционной теории феодализма к неф ранцузскому материалу ведет к недооценке своеобразия социального строя в «неклассических» странах средневековой Европы. Историкам, руководст вующимся этой «моделью», приходится повсеместно выделять те признаки феодализма, которые ею предусмотрены; иные же его черты, не предполага емые «моделью» или даже противоречащие ей, именно поэтому отбрасыва ются как несущественные или не могут получить должной оценки: они ка жутся незакономерными и второстепенными явлениями.

Но теоретическая картина, «модель» вырабатываются в науке не таким образом, что определенный частный случай по известным причинам возводится в общую норму, с которой затем как с эталоном сопоставляются все другие варианты; «модель» конструируется как связная система при знаков, заимствуемых подчас из разных реальных образований, принадле жащих к одной группе и потому движущихся по общим законам; создан ный научной мыслью идеализированный объект функционирует согласно этим законам и воплощает черты, принадлежащие в той или иной степени всем разновидностям данной группы; будучи свободна от специфичных признаков, затемняющих действие общего принципа, «модель» служит средством раскрытия в частных явлениях наиболее существенного и закономерного. Если же за общую «модель» взят образец, представляющий по сути дела лишь частный случай, то такая «модель» перестает действовать и из средства познания превращается в препятствие для адекватного уясне ния существа общественных отношений, не соответствующих принятой теории. Не произошло ли именно так с «моделью» феодализма, которой пользуются историки?

Ныне историки все вновь и вновь убеждаются в том, что гетерогенность социальных форм в докапиталистические эпохи была исключительно велика, и подведение всех древних обществ под однозначное определение рабовладельческого строя либо отнесение всех обществ средневековья к феодальному типу встречается с непреодолимыми трудностями. Неотъем лемой чертой всех докапиталистических обществ, вышедших за пределы первобытной общины, является многоукладность социальных форм. Это явление не раз отмечалось исследователями, но, как правило, не получало должной оценки. Многоукладность, или разноукладность, наличие двух или более общественных форм в рамках одного общества, обычно прини мается за признак его переходного состояния. Следовательно, предполага ется, что на высшей стадии развития общественной формации явления многоукладное™ исчезают или, по крайней мере, теряют свое значение, отступают на задний план и могут не приниматься всерьез во внимание. Так ли это на самом деле? Не допускаем ли мы в данном случае такого упрощения действительной картины докапиталистических формаций, которое мешает нам правильно понять самую ее сущность?

Раннефеодальное общество было многоукладным, это общепризнано. Наряду с остатками рабовладения и колоната позднего Рима мы находим в Европе в первые столетия после его падения родоплеменной уклад варва ров, а также общинные отношения, которые, кстати сказать, по целому ряду причин нельзя рассматривать только как пережиточную форму об щинно-родового строя. Во-первых, потому, что соседская община средне-

196

вековья существенно отличается от первобытнородовой общины по самой своей основе (ибо она не опирается на коллективную собственность на землю), а во-вторых, потому, что марковый строй средневековой деревни в значительной мере складывается вообще не в процессе трансформации более ранних типов общины, а в результате совершенно иного развития — внутренней колонизации, превращения небольших поселений и хуторов в деревни, т.е. в результате роста производительных сил и увеличения чис ленности населения. Картина социальной многоукладности раннесред- невекового общества не будет полной, если мы не учтем немалой роли «патриархального» рабства у варваров. Между тем, в нашей литературе многоукладность раннефеодального общества нередко заслоняется изоб ражением интенсивного взаимодействия всех перечисленных форм обще ственной жизни, приводящего к торжеству феодализма. Не таков ли смысл тезиса о синтезе позднеримских порядков с социальными отношениями варваров? Этот синтез (обычно не исследуемый конкретно) изображается как сближение обоих укладов и их слияние, порождающее феодализм.

Такой синтез и в самом деле имел место в ряде стран Европы, но далеко не всюду он шел успешно или быстро 3 .