слово коро ля нарушалось. Но Эрлинг предложил выход: «Мне кажется, мои рабы должны иметь зерно, так что ты можешь купить сколько нужно. Они ведь не состоят в законе или праве страны с другими людьми» 70 . Здесь отчетливо проявляется средневековое сознание того, что закон — это связь людей (связь как объединение и как ограничение); закон существует, однако, не для всех; несвободные не связаны его предписаниями, тогда как для сво бодных и тем более для знатных они обязательны. Оказывается, то, что не положено делать свободному, может безнаказанно совершить несвобод ный. Можно говорить о «свободной несвободе» и, соответственно, о «не свободной свободе» в средние века.

Рыцарь, дворянин свободнее крестьянина, простолюдина. Но эта свобода благородного выражается не только в обладании привилегиями, ко торых лишен неблагородный, но и в необходимости подчиняться целой системе правил и ограничений, ригористичных предписаний этикета, не имеющих силы для простых людей. Свобода состоит, следовательно, не в своеволии или беззаконии и не в облегчении строгости закона. Свобода состоит в добровольности принятия на себя обязательства исполнять за кон, в сознательности следования его нормам. Рыцарь или священник свободно, по доброй воле вступает в отношения с сеньором или с церко вью, принимая на себя определенные обязательства. Всякий раз принятие этих обязательств облекается в форму индивидуального акта: омажа, при сяги, заключения договора, посвящения, пострижения, сопровождаю щихся публичной церемонией. Наоборот, несвобода серва, или, что то же самое, «свобода» его от закона — недобровольна: она унаследована от предков, ибо он несвободен «по крови», от рождения, он серв уже в утробе матери, и выбора ему не предоставлено. Серв живет не по своей воле и не по закону, а по воле господина. Здесь действует произвол, но не закон.

323

Брактон не нашел более точного определения английского виллана, чем указание на то, что он не знает сегодня вечером, что велит ему господинде-лать завтра вечером, что велит ему господин делать завтра утром. Действи тельность не соответствовала этому определению, вилланы были подчине ны поместному обычаю, фиксировавшему отношения между ними и лор дом, и знали, какие повинности и в каком размере, когда и где должны исполнять. Но идея, что серв живет не по своей воле, а по воле другого, лучше всего выражала средневековые представления об основаниях сво боды и несвободы.

То, что подчинение и зависимость не только не противоречили в этом обществе свободе, но и сплошь и рядом являлись ее источником, видно из положения несвободных слуг и министериалов, которые получили свободу и привилегии вследствие исполнения военной службы в пользу короля или других могущественных князей. В понятии «Свободное рабство» ( libe — rum servitium ) для средневекового человека не было ничего противоречиво го. Во Франкском государстве для сохранения и упрочения своей свободы многие искали покровительства у короля, вступая в личную от него зави симость: обладание лишь старинной народной («публично-правовой») свободой не гарантировало общественного положения.

Показательно направление, в каком происходило в период феодализа ции общества изменение содержания понятий, обозначавших зависимых людей. «Человеком» ( mann , homo ) в раннее средневековье называли несвободного; в более позднее время, когда стали оформляться отношения вассалитета, эти термины стали применять к свободным вассалам на гос подской службе. Точно так же древнеанглийский термин « cniht » (нем. Knecht ), «раб», «слуга» затем приобрел значение «оруженосец», «рыцарь», Подобную же трансформацию претерпели термины «маршал», «сене- шал», «майордом» и некоторые другие, первоначально обозначавшие ра бов, слуг, а в феодальную эпоху ставшие титулами высших сановников. «Тэн» ( thegn ) из слуги превратился в знатного вассала короля. Термин «Ьаго», «человек», «вассал» в феодальном обществе стал феодальным ти тулом. Эти изменения значений социальных терминов, вне сомнения, отражают сдвиги в общественной структуре. Во всех приведенных случаях эволюция термина свидетельствует о восхождении человека по социаль ной лестнице, о повышении его сословного статуса вследствие «благо родной» службы сеньору 71 .

Высокое общественное положение рыцарства в период раннего средне вековья в значительной мере определялось службой, ее особым военным характером, а также наличием земельного владения и власти над людьми; хотя окончательное замыкание дворянства в наследственное сословие происхо дит в более поздний период, и в это время принадлежность к знатному роду имела немалое значение. Личнонаследственный статус преобладал в ранне феодальный период над социально-имущественным. Выполняемая обще ственная функция в большей степени влияла на социальное положение фе одала, чем наличие у него земельных владений. В ряде областей Европы знать еще могла пополняться выходцами из других общественных слоев и не достигла той стабильности своего состава, которая сделается для нее более характерной в период оформления феодальных сословий 72 .

324

Можно отмстить еще одно изменение в социальной терминологии: сдвиги в соотношении понятий «знатность» и «свобода», происшедшие в средние века. Во франкский период термин « nobilitas » подчас был эквива лентом « libertas »: тот, кто владел аллодом и не имел среди предков рабов, мог считаться nobilis , «благородным». Между тем в развитом феодальном обще стве «свободными» — в полном смысле слова — именовались уже одни бла городные, высшие вассалы, знатные сеньоры: в этом именно смысле применялся к баронам термин « liber homo » в «Великой Хартии вольностей». Вассалитет сливается со знатностью, а знатность — со свободой.

Таким образом, идея связи свободы со службой господину, с подчинением и зависимостью не ограничивалась одной сферой религиозно-этиче ских представлений, она отражала реальную социальную практику скла дывавшегося феодального общества. Однако совершенно невозможно принять всерьез утверждение немецких историков Э. Отто и А. Вааса, что средневековая свобода вообще была возможна лишь в форме подвластно сти и имела своим источником господство короля или сеньора над свобод ным. Эти авторы игнорируют существование старой «народной» свободы, частично сохранившейся и в феодальную эпоху». Но между свободой и за висимостью, при всей контрастности этих категорий для нас, в средние века установилась функциональная связь.

Другую особенность средневековой свободы составляло то, что она не

имела вполне индивидуального характера. Обладать свободой в той или

иной степени значило принадлежать к группе, социальному слою, сосло

вию, которое пользовалось определенными, только ему присущими пра

вами, привилегиями, особым статусом, и в рамках которого все его члены

были равными. Вне этого сословия соответствующие права не имели

смысла и не существовали. Средневековая свобода — корпоративная сво

бода, регламентируемая правилами корпорации. >•

Итак, в период генезиса феодализма происходил не только упадок ста рой «народной» свободы соплеменников. Было бы неправомерным упрощением ограничиваться утверждением, что свобода сменялась зависимо стью. Переход от «дофеодального» строя к феодализму невозможно адек ватно представить в категориях «упадка» или «подъема» в отношениях свободы (хотя поскольку античное рабство изжило себя и разлагалось, рабы поднялись в социально-правовом отношении). Средневековая сво бода — не пережиток племенной свободы варваров, так же как и феодальная зависимость — не ослабленная форма рабства. Это иная по своему со держанию система социальных связей, качественно новые отношения свободы-зависимости, характеризующиеся множеством градаций и пере ходов.

Проблема свободы в раннефеодальном обществе приобрела в современ ной медиевистике особенно большое значение в связи с теорией «королев ских свободных» ( Konigsfreie ), развиваемой группой западногерманских историков, во главе которой стоит Т.Майер и которая представлена таки ми учеными, как Г.Данненбауэр, К.З.Бадер, В.Шлезингер, И.Бог и др.

325

Вкратце содержание этой теории сводится к следующему 74 . Древнегерман- ское общество было не демократическим, как полагали большинство уче ных в XIX в., а аристократическим; в нем господствовала знать, распола гавшая землями, бургами, зависимыми держателями, остальное население находилось у нее в подчинении. Поэтому переход от германской древности к раннему средневековью не характеризовался каким-либо коренным переворотом в социальном строе: знать по-прежнему занимала в обществе господствующее положение. Более того, в эпоху Меровингов и Каролин- гов происходит не столько упадок свободного крестьянства, сколько его формирование.

Столь парадоксальная точка зрения объясняется тем, что некоторые сторонники этой теории вообще отрицают существование широкого слоя старосвободных или рядовых свободных людей ( Gemeinfreie ) в социаль ной структуре раннесредневековой Европы. «Независимый в правовом, сословном, хозяйственном отношениях «свободный крестьянин», само стоятельно трудящийся в своей усадьбе, представляет большую проблему или загадку социальной истории раннего средневековья, — пишет К.Босль, — говоря откровенно, его невозможно обнаружить, да его и не льзя включить в эпоху, основные черты и предпосылки которой для этого не подходят» 75 .

Согласно теории «королевских свободных», свободное крестьянство начинает складываться во Франкском государстве благодаря политике королевской власти, заботившейся об укреплении своих позиций. С этой це лью франкские короли создавали слой военных поселенцев, людей, наде ленных землей и обязанных исполнять военную службу в пользу государ ства. Из числа литов, полусвободных и других неполноправных и зависимых людей, находившихся под личной властью и покровительством короля и получивших от него свободное состояние, создается слой Konigsf — reie . Расселение «королевских свободных» в пограничных районах Франк ского государства и в завоеванных областях, освоение ими пустовавших до того земель, несение воинской повинности характеризуют их отношение к королю и накладывают решающий отпечаток на их правовое и обществен ное положение. «Королевские свободные» явились той социальной базой, опираясь на которую франкские монархи смогли проводить широкую внешнюю завоевательную политику и держать в подчинении знать. Одна ко раздаривание государями прав и власти над «королевскими свободными» светским и церковным магнатам и присвоение последними коронных доменов вели к ослаблению и исчезновению связи Konegsfreie с королев ской властью и к их растворению в широкой массе вотчинно- зависимых крестьян, сидевших на землях магнатов 76 .

Таким образом, свобода крестьян, в понимании историков этого направ ления, оказывается продуктом королевской политики и функционально связана с государством — творцом социальной структуры и права. Свобода, по их утверждениям, предполагает господство и порождается им. Советские историки уже продемонстрировали научную несостоятельность теории «ко ролевских свободных» и основанных на ней построений и исследователь ских методов историков — ее приверженцев. Особое сословие «королевских свободных» не засвидетельствовано ни «варварскими Правдами», ни карту-

326

ляриями и формулами, ни полиптихами; истолкование источников истори ками школы Т. Майера тенденциозно и произвольно 77 .

Нет никаких оснований соглашаться с тезисом об отсутствии в древне- германском и в раннесредневековом обществах широкого слоя свобод ных — рядовых, полноправных, ни от кого не зависящих людей. Их суще ствование, вопреки утверждению К.Босля, не «загадка» и вполне «вписы вается» в картину той эпохи, если, разумеется, не представлять ее себе столь односторонне и предубежденно, как это склонны делать Т.Майер и его последователи.

Признание наличия в древнегерманском обществе родовой знати, пользовавшейся влиянием и авторитетом среди соплеменников, отнюдь не дает возможности принять антиисторический взгляд сторонников указан ного направления относительно