Судебная зависимость таких лю дей от сеньоров, если она вообще имела место, была легкой. По сути дела, это свободные владельцы, подчиняющиеся феодальному принципу « nulle terre sans seigneur ».
Многие историки склонны считать прослойку свободных аллодистов, сохранявшуюся в тех странах, где основная масса крестьян была втянута в вотчинную зависимость, пережиточным явлением, осколком «дофеодаль ной» социальной системы, расценивать ее в качестве признаков незавершенности феодализации. Но, во-первых, такого рода «незавершенность» наблюдается почти повсеместно. В той же Франции — «классической» стране феодализма — существовали районы с высоким процентом аллоди альных землевладельцев 90 . В Германии, Англии этот слой был еще шире. Велик он был и в Италии, и в других странах Европы.
Во-вторых, представление о свободе крестьян в средние века как пере житке «дофеодальной» эпохи не подходит к странам, в которых свободное крестьянство преобладало. Видеть в свободном крестьянстве средневеко вой Норвегии только наследие варварского общества — значит отказаться что-либо понимать в ее социальной структуре, которая ведь и базирова лась на свободных бондах. Но этот «заповедник» крестьянской свободы с XII или с XIII в. знал феодальный строй вооруженных дружин, феодальную монархию и церковь, имел господствующий класс, живший за счет кресть янства. Следовательно, р^чь должна идти не о том, что феодализм якобы несовместим с крестьянской свободой, а о том, как он с нею реально соотнесен. Ссылкой на пережитки мы ровным счетом ничего не объясним. Мы видели, что свобода крестьянства в феодальном обществе качественно от личается от свободы соплеменников в варварском обществе. Нас не дол жно вводить в заблуждение то, что средневековая крестьянская свобо да-зависимость может внешне напоминать старую «народную» свободу германцев. Восходя генетически к «дофеодальной» свободе, свобода средневекового крестьянства — новая по своему содержанию. Она может быть правильно понята только в контексте феодальной системы, интегральной частью которой она является. Будучи функционально связана с феодаль ным государством, средневековая крестьянская свобода включается в ме ханизм социальных связей феодального общества, налагая на них свой отпечаток и во многом определяя особенности всей общественной системы.
Почему в Европе возник феодализм? На этот вопрос наука еще не дала достаточно убедительного ответа. Однако, по меньшей мере, один важный результат историками достигнут: был отвергнут целый ряд предложенных объяснений. Продемонстрирована несостоятельность попыток искать решение этого вопроса в классовых конфликтах античного мира1: борьба рабов и других угнетенных против господствующего класса была бесперспективна в социологическом смысле: она не открывала никакого выхода из кризиса позднеримского общества. Римская социально-политическая система потерпела крах не потому, что в недрах ее созрели новые общественные силы, — не исключено, что в этом случае она бы проявила способность к трансформации. Не находит никакой опоры в конкретных данных истории и мысль о том, что феодализм якобы сменил систему рабства вследствие развития производительных сил, сделавшего неизбежным переход к более прогрессивным производственным отношениям. В первые столетия после падения Империи в экономической жизни во многих отношениях наблюдался регресс по сравнению с древностью, прогресс становится заметным только при сопоставлении раннего средневековья с эпохой варварства, которая тогда закончилась для большинства народов Европы. Но и при таком сопоставлении вряд ли можно обнаружить значительные качественные сдвиги в экономике. Малое производство при господстве натурального хозяйства не создавало сколько-нибудь широких возможностей для повышения производительности труда. В целом уровень производства в период раннего средневековья не был выше уровня производства, достигнутого в античности; наоборот, долгое время он даже был ниже.
Но и развитие варварского общества само по себе не порождало феода лизма. Возможности этого общества изменяться, по-видимому, нередко переоцениваются. Ни в производстве, ни в социальной структуре, ни в по литической организации варварские племена Европы, в первую очередь германцы, не переживали коренных сдвигов на протяжении периода, предшествующего Великим переселениям народов. Их социальная струк-
336
тура была такова, что способность ее эволюционировать была чрезвычай но ограничена. То, что общественный строй варваров был очень консерва тивном, лучше всего доказывается анализом общественных отношений тех народов и племен, которые не переселились на территорию Империи. Сопоставление данных скандинавских источников XII — XIV вв. с сообщениями) античных авторов о древних германцах обнаруживает сходство по истине поразительное, если учесть, что между рассказом Тацита и запися ми права Норвегии и Швеции пролегло более тысячелетия!
Великий спор между романистами и германистами об истоках феода лизма не принес победы ни одной из сторон именно потому, что поиски истоков нового общества они вели в неверном направлении. Идея рома-но-германского синтеза, взаимодействия социальных отношений Рима и варваров представляется более перспективной. Однако конкретизация этой идеи — скорее пожелание, чем уже достигнутый наукой результат.
Очевидно, для разрешения «загадки» генезиса феодализма требуется выдвижение новых гипотез, подход к этой старой проблеме с разных сто рон.
Выше было высказано предположение, что взаимодействие варваров с покоренным ими населением Империи открыло путь к развитию феода лизма прежде всего потому, что вызвало крах традиционной социальной системы германцев, не пережившей перипетий завоеваний и переселений. Человек, не находя более поддержки со стороны сородичей и соплеменни ков, вынужден вступать в новые общественные связи, которые могли бы дать ему помощь и защиту и удовлетворить потребность в интеграции в со ставе «малой группы».
Человек варварского общества — всегда член органической группы. Вне таких групп он не был способен существовать в качестве полноправ ного деятельного члена общества. Устойчивые и в достаточной мере спло ченные социальные группы были необходимым условием как материаль ной, так и духовной его жизни. Не только в хозяйственном и имуществен ном отношениях, но и социально-психологически варвар нуждался во включении в определенную плотную сеть социальных связей. Распылен ность социальной практики члена варварского общества, который был и трудящимся, и членом народного собрания, и воином, и участником судебных сходок, находила отражение в отношениях индивида с социаль ным целым: варвар не представлял собой вполне обособленной личности. Неразвитость человеческой индивидуальности (в понимании ее, сложившемся в Новое время) в этом обществе и отсутствие частной собственно сти (опять-таки в буржуазном ее понимании) — явления, между собой свя занные: человек не представлял собой субъекта, четко и осознанно проти вопоставлявшего себя как социальному, так и природному и вещному окружению, в котором он видел бы только объект приложения собствен ных сил, способностей и прав. В своей духовной, моральной жизни он был ориентирование «вовнутрь», а «наружу»: ее центр находился не в нем, но в группе, к которой он принадлежал; его поведение в наименьшей степени определялось индивидуальным выбором или личными склонностями, он был подчинен системе регламентации, навязываемой обществом.
Расшатывание родовой структуры было вызвано завоеванием, которое
337
привело варваров в совершенно чуждую им по всем показателям среду и поставило перед необходимостью организовать над ней свое господство. Вековечные связи варварского общества ослабевали и рвались, окончате льно распадался род, большая семья делилась на малые (индивидуальные) семьи, изменилась община. Те социально-правовые разряды, которые со ставляли основу стратификации варварского общества — знать, свободные, зависимые, — дифференцировались, утрачивали былое определяю щее значение. Между тем социальная «валентность» человека — потреб ность его в обладании определенным набором общественных связей и способность их поддерживать — не ослабевала. Мы можем представить себе индивида, входившего в варварское общество, как «ядро», в которое стягивалось известное число социальных «нитей», связывавших его с дру гими индивидами. Если некоторые из старых «нитей» рвались, возникала необходимость завязать новые отношения.
Но в изменившихся общественных условиях уже не удавалось восстановить связи прежнего типа, возникали качественно новые связи. На сме ну связям по крови, родовым отношениям приходили отношения террито риальные, соседские, отношения между побратимами, членами защитных гильдий, товариществ. Люди, лишившиеся поддержки родственников, вынуждены были искать покровительства у могущественных особ. Место сородича в системе социальных связей начинал заступать господин. Отно шения между сеньором и вассалом первоначально строились в известной мере по образцу отношений родства; в памятниках раннего средневековья часто встречается прямое сопоставление первых и вторых. Таким образом, распад родовых отношений своей оборотной стороной имел создание со циальных связей сеньориально-вассального типа, отношений господства и подчинения.
В этих новых группах воспроизводилась традиционная ориентация человека на группу, по-прежнему подчинявшую его поведение строгому конформизму. Сама же группа, в которую входил индивид, была ориентирована «вовнутрь», представляла собой замкнутый, самостоятельный и са моудовлетворяющийся мирок, с относительно слабыми связями с други ми группами. Однако общество не может вовсе распасться на изолирован ные самодовлеющие ячейки. Поскольку мы говорим об обществе, предполагается какая-то форма общения между составляющими его груп пами; общество есть система социальных связей. Такая система существу ет в раннефеодальном обществе. Носителями межгрупповых связей здесь выступают лица, возглавляющие малые группы, прежде всего сеньоры. В их руках сосредоточиваются те социальные функции, которые прямо не связаны с производством: военная, судебная, управленческая, религиозная.
Таким образом, переход к феодальному разделению труда выражался в функциональной специализации членов общества. Отныне индивид был либо только земледельцем, либо исключительно воином, духовным ли цом. Круг его общественных интересов сужался, но поле деятельности ста новилось более интенсивно насыщенным. Внимание и навыки крестьяни на сосредоточивались на труде, рыцаря — не ратных занятиях, клирика — на общении с Богом и духовных заботах о пастве. Вырабатывались различ-
338
ные\ типы человеческих индивидов, соответствовавшие роду занятий и классовой принадлежности. Человек оказывался прикованным к той со циальной роли, которую он играл в обществе. Он подчинялся определен ным моральным требованиям, предъявляемым к нему его классово-со- словшцм статусом.
Переход от варварского общества к феодальному, следовательно, означал и смену типов индивидов. Этот переход в плане социально-психологическом был столь же сложным и длительным процессом, как и самый гене зис феодального строя, составной частью которого он являлся. Но невоз можно говорить о становлении человеческой личности в современном смысле слова. Индивид по мере углубления общественного разделения труда все более срастался со своей социальной ролью. Он представлял со бой крестьянина, ремесленника, купца, рыцаря, священника, но не лич ность, которая занимается сельским хозяйством, ремеслом, торговлей, не сет военную или церковную службу. Иначе говоря, его занятие, обще ственная роль, функция, которую он выполнял, принадлежность его к определенному классу и сословной группе определяли всю структуру его индивидуальности.
Феодальное общество — общество относительно жестких статусов, ста бильных сословных категорий. Социальная мобильность ему не свойст венна. В рамках статуса и профессии человек пользовался относительной свободой и мог выражать себя и свои личные качества в своей деятельно сти и в эмоциональной жизни. Но индивидуальная свобода как широкая возможность выбора жизненного пути и личного поведения в средние века была ограничена. В этом смысле в феодальном обществе никто не был лично свободен — от зависимого крестьянина до князя и государя.
